Тема марксизма для отечественной психологии приобрела жизненно важное значение скачкообразно, а именно, в 1922-1923 гг. Выше, анализируя дореволюционные работы Челпанова и Корнилова, мы уже смогли наглядно убедиться, что до Октябрьской революции 1917 г. и в первые годы после нее (1917-1922 гг.) вопроса о значении марксизма для психологии в русской и мировой науке просто не существовало. Не было марксистов, работавших в области психологии, и не было психологов, с профессиональной точки зрения интересовавшихся марксизмом. М.Г. Ярошевский, затрагивая этот вопрос, подчеркивает, что "мы ничего не знаем по поводу того, оказал ли марксизм влияние на дореволюционную психологическую мысль, хотя его роль в движении России к 1917 г. изучена досконально. Нет следов увлечения им в предсоветский период у той молодежи, которой выпала участь вскоре стать главными фигурами в новой психологии" [147, с. 84].
Аналогичное положение обнаруживается и в других отечественных науках, во всей культуре дореволюционной России. В подтверждение этого можно привести слова А.С. Изгоева, которые свидетельствуют о большой эмоциональности их автора, но все же сказаны они были по горячим следам и в своей фактической основе представляются нам верно отражающими суть дела. А.С. Изгоев, будучи одним из соавторов впервые вышедшего в 1918 г. сборника "Из глубины", так характеризовал положение марксистского экономического учения в дореволюционной России: "На высоте современной им науки стояли у нас те профессора, которые были совершенно непопулярны в обществе, а популярные профессора занимались жалкими перепевами заграничных марксистских или отечественных народнических учений […]. Долгие годы, когда экономическая теория Карла Маркса давно уже была разрушена европейскими теоретиками, она наивно считалась у нас последним словом экономической науки. Немало усилий тратилось нашими учеными на штопание разлезавшегося по всем швам марксистского кафтана, на прилаживание его к упрямой действительности" [44, с. 178].
Если такое положение было в "цитадели" марксизма, в области политической экономии, то что уж говорить о других науках, и тем более – о психологии! Не только на примере Г.И. Челпанова и К.Н. Корнилова, но и других отечественных ученых начала века (В.М. Бехтерева, Н.Н. Ланге, П.П. Блонского и т.д.) можно убедиться, что в дореволюционной России роль марксизма в области психологии была минимальна, точнее говоря, была равна нулю.
Что же собой представляла отечественная психология в 20-е годы, вынужденная становиться марксистской наукой? Что эти годы значили в судьбе науки и отдельных ее представителей? Начнем с метафоры. Русский психолог Н.Н. Ланге в начале века сравнивал современного психолога с Приамом, сидящим на развалинах Трои, – столь впечатляющим был в то время кризис в мировой психологической науке. Н.Н. Ланге писал, что "психолог наших дней подобен Приаму, сидящему на развалинах Трои" [66, с. 42], что "мы должны признать, что в современной психологии происходит ныне некоторый общий кризис" [66, с. 43]. В последующие годы в советской психологии (например, в работах Л.С. Выготского, К.Н. Корнилова, А.Н. Леонтьева) эта метафора будет вспоминаться довольно часто при характеристике общего положения дел в психологии. Но у Н.Н. Ланге в этой же книге есть и другая, не менее яркая метафора. В начале своей работы Ланге писал, что в настоящее время у психолога нет возможности изложить главные теории и факты так, как это делается в естественных науках. Поэтому, прежде чем приступить к постройке, психолог "должен заложить крепкий фундамент в этой болотистой местности, постоянно затопляемой и зыбкой, притом уже ископанной и подрытой в течение многих столетий разнообразными общефилософскими спорами. Без подобной предварительной работы, необходимость которой сознается ныне всеми психологами, никакая специальная психологическая работа не может считаться устойчивой, и самые, повидимому, надежные в фактическом смысле построения могут, под влиянием деформаций в ниже лежащих слоях, быть сразу снесены: так землетрясение моментально разрушает цветущий с виду город" [66, с. 11].
К 20-м годам советской психологии сравнение Н.Н. Ланге психологии ни с разрушенной Троей, ни со зданием на болоте применить уже никак нельзя. Скорее эти годы можно представить неким оазисом в истории нашей науки, окруженным пустыней: до 20-х годов – войны, революции, разруха, после 20-х – "великий перелом", постановление ЦК ВКП(б) "О педологических извращениях в системе наркомпросов" от 4 июля 1936 года, затем Великая Отечественная война, "павловская" объединенная сессия АН и АМН СССР 1950 года … Развивая метафору Н.Н. Ланге, можно сказать, что в 20-е годы российский Приам совершенно неожиданно для себя оказался то ли на шумном базаре, то ли в гуще рукопашной схватки, то ли в массе строителей, каждый из которых на свой страх и риск пытается заново отстроить Трою. Коротко 20-е годы можно определить как время дискуссий.
Взору исследователя, пытающегося проникнуть в этот период, открывается невероятно пестрая и противоречивая картина самых различных школ, направлений, теорий и взглядов, возникающих, развивающихся и находящихся в постоянной борьбе между собой. Психологи тех лет отмечали это не раз в своих работах.
Ю.В. Португалов в 1925 г. писал, что, несмотря на "общее стремление" В.М. Бехтерева, К.Н. Корнилова и И.П. Павлова "отойти от эмпирической психологии, взаимные научные их отношения в действительности во многом серьезном весьма различны" [86, с. 17]. Вследствие этого, иронизирует Ю.В. Португалов, "средний провинциальный педагог или врач может растеряться при тех противоречиях, какие проистекают из учений названных авторов, ибо предстоит нелегкая задача выбора: упразднить совсем психологию – Корнилов не позволяет; признать ее – Павлов не позволяет; признать материализм – Бехтерев не позволяет; признать энергетизм – Корнилов не позволяет; допустить пространственность психизма – Павлов не позволяет; допустить непространственность психизма – Корнилов и Бехтерев не позволяют и т.д." [86, с. 18]. К.Н. Корнилов, соглашаясь с такой остроумной характеристикой, в свою очередь, подчеркивал, что "между авторами столь противоречивых мнений, конечно же, должна была возникнуть ожесточенная полемика. 1924-1925 гг. и являются годами ожесточенной полемики" [62, с. 209]. Г.И. Челпанов в 1926 г. констатировал: "В настоящее время у нас можно насчитать пять различных, враждующих друг с другом, направлений в психологии…" [131, с. 3].
Можно ли найти определенную логику, обнаружить те или иные существенные тенденции в этой сложной системе взаимоотношений, в этой "войне всех против всех"?
При анализе 20-х годов следует прежде всего учитывать весьма немаловажное обстоятельство, которое еще больше усложняет общую картину: начиная с 1922 г. всевозможные направления и точки зрения могли существовать в СССР только в жестких рамках марксистской идеологии, философии марксизма.
Н.И. Бухарин в 1923 г. писал: "Всем известно, что после февральской революции даже околоточные вставляли себе в петличку красный бантик. Точно также известно, что теперь идет генеральная перекраска очень и очень многих "под марксизм" [23, с. 195]. О том же писал в начале 1923 г. М.Н. Покровский: "В высшей школе даже в последние недели появилось невероятное количество марксистов, и в марксисты записались все, вплоть до бывшего попечителя учебного округа" [цит. по: 83, с. 103]. Если же характеризовать период 20-х годов в целом в рамках интересующего нас вопроса, то можно, по-видимому, говорить даже не о том, что было столько же психологий, сколько было психологов (один из признаков научного кризиса!), а о том, что было столько же "марксистских психологий", сколько было психологов-марксистов (причем немарксистов среди психологов не должно было быть вообще).
Фундамент всей дискуссии в отечественной психологии 20-х годов образует начавшаяся еще до революции дискуссия между В.М. Бехтеревым и Г.И. Челпановым, являющаяся, в свою очередь, отражением в русской психологии процессов и тенденций, имевшихся в то время в мировой психологии, таких как возникновение бихевиоризма и психоанализа, формирование общей, экспериментальной и прикладной сфер психологии в их взаимосвязи и противоречивости, общий методологический кризис, изменение отношений с философией и другими науками и т.д. и т.п.
К наиболее значимым работам следует отнести работы В.М. Бехтерева и Г.И. Челпанова, опубликованные в период 1899-1919 гг. [7], [8], [12], [121], [122], [123] и др. Именно на эти работы ссылаются в ходе полемики в 20-е годы их авторы, а также П.П. Блонский, К.Н. Корнилов, В.Я Струминский, Ю.В. Франкфурт и другие участники дискуссии.
Спор между Г.И. Челпановым и В.М. Бехтеревым набирал силу по мере того, как постепенно, начиная с 1903 г., складывалась концепция В.М. Бехтерева, альтернативная эмпирической психологии Г.И. Челпанова – вначале в виде "объективной психологии" [12], затем "психо-рефлексологии" и, наконец, "рефлексологии" [8], Челпанов и Бехтерев спорили друг с другом еще на дореволюционных съездах по педагогической психологии и экспериментальной педагогике. После революции они столкнулись на первом съезде по психоневрологии в Москве в январе 1923 г., когда Г.И. Челпанов выступил с докладом "Предпосылки современной эмпирической психологии" [130], а В.М. Бехтерев с докладом "Субъективное или объективное изучение личности?" [9].
В первой полемической брошюре "Психология и марксизм" [128] Г.И. Челпанов объединил в одну группу В.М. Бехтерева, П.П. Блонского и К.Н. Корнилова, т.к. считал, что все они, во-первых, стремятся отменить психологию, заменить ее другой наукой (рефлексологией, наукой о поведении, реактологией); вовторых, пытаются доказать при этом, что эта замена целиком соответствует духу и букве марксизма. В.М. Бехтерев ответил Г.И. Челпанову в 1925 г. в брошюре "Психология, рефлексология и марксизм" [10]. Ответную реакцию Челпанова можно найти в его работах "Социальная психология или условные рефлексы?" [131] и "Объективная психология в России и Америке" [129]. Этот спор был завершен (точнее, прерван) после того, как в 1927 г. В.М. Бехтерева не стало. Следует подчеркнуть, что по крайней мере до вмешательства в спор между ними марксизма отношения между В.М. Бехтеревым и Г.И. Челпановым находились в соответствии с правилами научной этики. Для характеристики личных взаимоотношений Бехтерева и Челпанова можно упомянуть о любопытном документе – официальном отзыве Челпанова (причем отзыве положительном и даже хвалебном) на проект Бехтерева в 1918 г. по организации Института Мозга [134].
В первые годы после революции были написаны работы, содержащие в себе резкую, уничтожающую критику прежней, "старой" психологии. К таким работам следует отнести прежде всего книги П.П. Блонского [14], К.Н. Корнилова [46] и В.Я. Струминского [104]. В то же время следует подчеркнуть, что тема марксизма в этих произведениях революционной поры звучит еще слабо и не очень убедительно. Непосредственный интерес для нас представляют работы, вышедшие в ходе дискуссии в период 1923-1927 гг. Начало этому периоду положил первый Всероссийский психоневрологический съезд, состоявшийся в январе 1923 г. в Москве. Окончанием следует считать 1927 г., когда были опубликованы итоговые работы К.Н. Корнилова [62] и Г.И. Челпанова [133]. В этот период основные участники дискуссии опубликовали целый ряд полемических статей и брошюр.
К.Н. Корнилов написал статьи, объединенные в первое и второе (дополненное двумя новыми статьями) издание сборника "Современная психология и марксизм" [52], [56]; две статьи в сборнике статей сотрудников Института экспериментальной психологии [53], [54]; юбилейную статью 1927 г. [62]; ответ на критику со стороны В.Я. Струминского [59].
Г.И. Челпанов в период 1924-1927 гг. издал пять полемических брошюр. Кроме того, следует указать также на другие его вышедшие в этот период работы – это "Очерки психологии" [132], учебник по экспериментальной психологии [126] и статья в сборнике, посвященном Г.И. Россолимо [127]. В своих полемических работах Г.И. Челпанов спорил с К.Н. Корниловым, В.М. Бехтеревым, П.П. Блонским, А.Р. Лурией, В.Я Струминским, Ю.В. Франкфуртом и т.д.
Из полемических работ П.П. Блонского в этот период мы можем указать, пожалуй, только две: статью "Психология как наука o поведении" [16] [17] и предисловие к переводу книги Л. Джемсона [15]. Затем Блонский постепенно уходит в область педологии. Из работ В.М. Бехтерева помимо указанной выше брошюры "Психология, рефлексология и марксизм" [10], следует упомянуть написанную им совместно с Дубровским статью "Диалектический материализм и рефлексология" [11]. Непроанализированной все еще остается полемика В.Я. Струминского с К.Н. Корниловым [105]. Большую активность в эти годы развернул Ю.В. Франкфурт, направляя свою критику, главным образом, против рефлексологии Бехтерева и Павлова и идеалистической психологии Челпанова [111]–[118]. Из числа этих работ особо следует выделить полемику Ю.В. Франкфурта с М. Окунем [117], [78], [79], начатую из-за брошюры Челпанова "Психология и марксизм" и закончившуюся статьей Корнилова [63].
Кроме того, в общей дискуссии принимали непосредственное участие сотрудники и последователи К.Н. Корнилова, В.М. Бехтерева и И.П. Павлова и целый ряд других исследователей в психологии и смежных с ней областях – М.Я. Басов, Л.С. Выготский, А. Залманзон, П.О. Эфрусси, Ю.В. Португалов и т.д. Общую картину 20-х годов отечественной психологии мы находим в трудах Е.А. Будиловой [21], А.Н. Ждан [37], А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского [82], [83], [85], [150], А.А. Смирнова [99], в коллективной монографии [88] и других работах.
Приступая к реконструкции дискуссии по проблеме "психология и марксизм", проходившей в советской психологии в 20-е годы, мы в качестве предмета исследования взяли дискуссию между К.Н. Корниловым и Г.И. Челпановым. С нашей точки зрения, дискуссия именно между этими учеными была своего рода стержнем, центром всей общенаучной дискуссии. Такое же мнение мы можем найти и в работах отечественных историков, которые подчеркивают роль К.Н. Корнилова как первого советского психолога– марксиста и Г.И. Челпанова как последнего представителя идеалистической психологии.
§ 2. Дискуссия между К.Н. Корниловым и Г. И. Челпановым: хронология и библиография
Дискуссия между К.Н. Корниловым и Г.И. Челпановым по проблеме "психология и марксизм" началась еще до первого психоневрологического съезда, проходившего в Москве в январе 1923 г. Есть все основания считать, что осенью или в самом конце 1922 г. между Челпановым и Корниловым (точнее говоря, между Челпановым со своими учениками и сторонниками, с одной стороны, и Корниловым, Блонским и другими психологами-марксистами – с другой) проходили устные дискуссии, не нашедшие, однако, своего отражения в печати. В частности, Г.И. Челпанов в двух своих работах в качестве отправной точки обсуждения проблемы марксизма указывает не 1923, а именно 1922 г.: "Научная психология в России в 1922 г.
должна была подвергнуться реформе в согласии с идеологией марксизма" [128, с. 7]; "В 1922 г. в России психология должна была подвергнуться реформе в согласии с идеологией марксизма" [130, с. 19]. Характерно в этом плане предисловие Челпанова ко второй брошюре, где он прямо пишет: "Вот почему я счел нужным изложить весь спор, как он велся (с конца 1922 г. до конца 1924 г.) …" [130, с. 4].
Не менее ясные свидетельства о дискуссии в конце 1922 г. мы находим в статье А. Залманзона, в которой описывается хронология борьбы между психологами– марксистами и субъективной психологией: "Многим читателям, вероятно, еще памятна эпоха "бури и натиска" марксистской психологии: горячие дискуссии в переполненных до отказа аудиториях вузов с Челпановым и его школой, психоневрологические съезды с яркими и боевыми выступлениями марксистов, многообещающие декларации на тему "психология и марксизм", наконец, как завершение борьбы, переход Психологического Института в руки психологов-марксистов. Со времени этих бурных выступлений прошло четыре года" [41, с. 189]. Добавим, что статья А. Залманзона была опубликована в 1926 г.
К тому же выводу – о начале дискуссии еще в 1922 г. – заставляет нас прийти и содержание самых первых полемических выступлений Корнилова и Челпанова друг против друга. Так, Корнилов в докладе на первом съезде говорил: "Попытка применить марксизм … к области психологии для многих кажется наиабсурднейшей мыслью, содержащей в самой себе коренное противоречие" [48, с. 41]. Вряд ли стоит сомневаться, что под "многими" в первую очередь имелся в виду Г.И. Челпанов.
Правда, можно думать, что, выступая на съезде, Корнилов высказывался здесь по поводу ранее уже прозвучавшего доклада Челпанова [130, с. 5-18]. Однако в этом докладе Челпанов, стремясь оставаться на научной почве, спорил не с Корниловым и не по поводу марксизма и марксистской философии, а с В.М. Бехтеревым – по поводу соотношения психологии и философии вообще, так что Корнилов мог иметь в виду лишь какие-то слова и оценки Челпанова, сказанные в устных дебатах до первого съезда, т.е. еще в 1922 г.
Не исключено, что именно эту устную полемику имел в виду Н.И. Бухарин, когда в 1923 г. писал: "Не так давно проф. Челпанов жаловался на "идеологическую диктатуру" марксизма и, будучи опытным стратегом, учитывающим реальности, предлагал "приспособляться"" [23, с. 195]. Здесь важно учитывать то, что в публикациях Г.И. Челпанова каких-либо высказываний об "идеологической диктатуре" мы не находим.
Итак, мы будем исходить из того, что дискуссия между Корниловым и Челпановым началась еще в 1922 г., но вначале она носила только устный характер и, кроме того, была коллективной: Челпанов со своими учениками и последователями полемизировал с Корниловым и другими психологами-марксистами.
Непосредственно переходя к работам Челпанова и Корнилова, посвященным дискуссии о марксизме, следует обратить внимание на то, что в качестве первой публикации Корниловым "марксистской работы" обычно указывается его доклад на первом съезде [48], а в качестве первой работы Челпанова – брошюра "Психология и марксизм" [128] (первое издание вышло в 1924 г.). Однако из нижеследующих слов Корнилова можно сделать вывод, что еще до первого съезда Челпанов обратился в вышестоящие инстанции с "докладной запиской", где доказывал необоснованность марксистских претензий К.Н. Корнилова (а также В.М. Бехтерева и П.П. Блонского). Корнилов писал, что сначала Челпанов обратился с докладной запиской в Главнауку, дабы "обратить внимание на очень серьезное ошибочное толкование идеологии марксизма в применении к разработке научной психологии", а затем уже выпустил брошюру "Психология и марксизм" [54, с. 231].