Пакет, который мама несла, когда я заметила ее на улице, стоял на кухне. Я достала продукты, убрала их в холодильник и в шкафы. Из прачечной доносились звуки: заработала стиральная машина, хлопнула дверца сушильного шкафа.
У себя в комнате я включила Баха и огляделась по сторонам: давно я не делала уборку. Принесла ведро воды и тряпку. Музыка приняла эстафету от ветра. Так: убрать все вещи со стеллажа, с письменного стола, с подоконника - прочь! Дорогу тряпке!
- А, ты уже пришла.
Мама на пороге. Ей удалось перекричать и Баха вместе с теплым ветром, и мой хозяйственный порыв. Я быстро обернулась и с удивлением увидела, что она только что из парикмахерской. Волосы пострижены, высушены, уложены и даже отливают незнакомой рыжиной. Я хотела сказать, какая у нее красивая прическа и что я видела ее на улице и звала, но она не слышала, - а губы произнесли совсем другое:
- Почему ты никогда не рассказывала о своей младшей сестре?
Сначала не произошло ничего, у меня перед глазами была та же картина: мама только что из парикмахерской, с легкой улыбкой на губах. Я с тряпкой в руке, жажду чистоты. Ветер и оттепель за окном.
Да и потом ничего особенного не случилось. Никто не заорал в приступе ярости, не упал в обморок, не разрыдался, даже голоса не повысил. Наоборот. Комната погрузилась в молчание, огромное ужасное молчание. Мамино лицо переменилось. Из него будто исчезла жизнь. Словно все живое, пульсирующее - даже рыжина в волосах - исчезло в зияющем пустотой холоде глаз. Эти глаза смотрели на меня, рот приоткрылся, словно подчинившись чужой воле, и тонкий, тусклый голос, которого я никогда не слышала прежде, произнес:
- Нет никакой младшей сестры.
Она повернулась, вышла из моей комнаты и закрыла дверь. Не хлопнула, а закрыла так, как будто выходила от врача, держа рецепт в руке.
А я стояла, сжав тряпку, и отчетливо чувствовала себя какой-то чужой. Так отчетливо, что меня можно было вырезать из окружавшего пространства.
Часы показывали четверть четвертого. Пятница. Зима, ветер. Я намочила тряпку, выжала, протерла полку, письменный стол и подоконник. Поставила все вещи на место, пошла в ванную, сполоснула тряпку, вылила воду из ведра, перевернула его вверх дном, положила тряпку на ведро для просушки, вернулась в комнату, закрыла дверь, легла на кровать и заплакала. Вместе с Иоганном Себастьяном Бахом. Который умер триста лет назад.
Проснувшись, я не могла понять, где я и какое теперь время суток. Что-то разбудило меня, и я встала, стряхнув с себя остатки глубокого сна и чувствуя ком тяжести внутри. За окном было темно. Чувство нереальности окружало дымкой.
Дверь в мою комнату была приоткрыта, из глубины дома доносились негромкие звуки: бормотало радио - только что начались новости, кто-то ходил по кухне. В остальном было тихо, как в могиле.
Будильник показывал без четверти шесть. Вечер, сообразила я. Я стала медленно вспоминать, что произошло, снова испытывая странное чувство одновременного присутствия и отсутствия. Присутствия в отсутствии. Отсутствия в присутствии.
В горле першило, во рту пересохло, хотелось воды, и тут на пороге возник папа. Он казался спокойным, смотрел серьезно, но ласково. Лицо было чуть усталым, чуть встревоженным. Но он улыбнулся мне, осторожно и немного печально.
- Ты как?
Я открыла рот для ответа, но вышел только хрип. Я откашлялась.
- Пить хочется, - выговорила я.
- Принести воды?
Я кивнула. В моей комнате было почти совсем темно, даже рождественская звезда не горела. На дисплее музыкального центра слабо светились зеленые цифры. Через приоткрытую дверь в комнату проникало немного света из прихожей, вот и все. Я лежала во мраке и казалась себе маленькой и больной. А какой я была на самом деле? Взрослой и здоровой?
- Хочешь газировки?
Папа держал в руке стакан. Протянул его мне, присел в изножье кровати.
Сладкий напиток зашипел во рту, оживляя пузырьками приглушенную медлительность, царящую вокруг. Было совсем тихо, только шипение в стакане и еле слышное бормотание радио на кухне.
- Где мама?
Папа серьезно посмотрел на меня:
- Она приняла таблетку.
Внутри пробежал холодок, в животе и кончиках пальцев что-то заныло. Я уставилась на свои руки, державшие стакан.
- Успокоительную.
Ясно, что не обезболивающую. Я не знала, что у нас водятся такие таблетки. Теперь узнала. И стала понимать, что они понадобились не впервые.
- Я давно считал, что мы должны рассказать тебе об этом. Но мама не хотела.
Я покосилась на него. Он смотрел в окно, куда-то вдаль. Мысленно вглядывался в какую-то жизнь, которая протекала рядом с моей и о которой я не догадывалась.
- Она спрятала это в себе. Глубоко внутри. Она и со мной об этом почти не говорила.
Тайны. Откровения. Ужасы. Может быть, и радости. Все это принадлежало только им двоим. Теперь и я заглянула туда. Было как-то неловко, как будто я подглядывала. Мне хотелось отстраниться, чтобы больше ничего не знать, чтобы вообще ничего не знать. Под одеялом было темно и тихо, спокойно и тепло. Так мало воздуха и никакого ветра. Меня подташнивало, я хотела отпить еще пузырящегося напитка, но стакан показался ужасно тяжелым. Все-таки у папы усталый вид.
Вообще-то мне больше ничего не хотелось. Но оставалась одна вещь, которую мне нужно было знать, чтобы все не прошло впустую. Я сделала глубокий вдох, наперед зная, что голос сорвется:
- Как ее звали?
Папа по-прежнему смотрел в окно.
- Ингела. Ее звали Ингела.
Имя звонко пронеслось по комнате. Ингела. Звук нарисовал образ девочки с длинными светлыми волосами, развевающимися на ветру. За образом потянулась не к месту веселая песенка, которую я когда-то слышала: "Ингела-ла-ла-ла-ла-ла!" Песня тут же отозвалась эхом в тишине. "Ингела-ла-ла-ла-ла!" Я не хотела ее слышать, но заглушить не получалось, невозможно отключить внутренний слух. Папа подошел ко мне, посмотрел:
- Тебе Анника рассказала?
- Да, - выдохнула я.
Мне пришлось собрать все силы, чтобы не запеть вслух.
- А ей ты рассказал? - спросила я.
Он кивнул, сжав губы.
- Но она и без меня кое-что знала. Кто-то из ее знакомых учился в том же классе.
- Что и Ингела.
Произносить это имя было странно. Оно будто не умещалось во рту, задевало десны и небо, угловатое и острое.
- Да.
Он снова посмотрел в окно.
- Анника много раз пыталась поговорить с мамой, чтобы ей стало легче.
Я словно смотрела фильм без звука: мама сидит в кресле с опущенной головой, Анника ходит вокруг, жестикулирует, убеждает, губы все время шевелятся, а мама только мотает головой.
- Анника думала, что я знаю.
Папа посмотрел на меня. Придвинувшись ко мне, он обхватил ладонями мои руки, все еще сжимающие стакан.
- Ты не виновата.
Я чувствовала, как внутри, поднимаясь с самого дна, растет плач.
- Ты не виновата в том, что ей плохо. Что она приняла таблетку.
Слезы жгли веки. Я и вспомнить не могла, когда папа последний раз так прикасался ко мне.
- Она вряд ли сможет сама поговорить с тобой. Она слишком долго таила все в себе. Нам надо помнить об этом.
Нам. Нам надо помнить об этом. Нам с папой.
17
Я стояла перед зеркалом в ванной. Стояла и рассматривала свое лицо. Очень серьезное, даже как будто постарело. Не то чтоб морщины появились или седые волосы, но что-то изменилось в выражении лица. Я попыталась улыбнуться. Ничего, конечно же, не вышло. Улыбка была неискренней, и зеркало это знало.
Маму я еще не видела. После таблетки. Я только что встала, было субботнее утро. Я слышала, как она ходит по дому. Что я могла ей сказать?
- Говорят, ты вчера принимала успокоительное.
- Нервы уже успокоились или как?
- Подарить тебе валерьянки на Рождество?
Кстати, насчет подарков. До Рождества оставалась всего неделя, а я еще не купила ни одного. Не придумала, что купить, даже не начинала думать. Обычно мы с Леной что-нибудь друг другу дарили, но в этом году - вряд ли. А вот маме с папой надо что-то купить. Может быть, и Аннике. Да уж, раньше все было проще: нарисовал рисунок - и дело с концом.
Интересно, а что бы я подарила Андерсу Страндбергу? Идиотская мысль, конечно, но все-таки мысль. Если бы я все-таки выбирала подарок для него, то на чем остановилась бы? Что дарят мужчинам не из числа родственников? Что обычно магазины рекламируют перед Рождеством? Дезодоранты? О боже, нет, дезодорант я не стану никому дарить даже под страхом смертной казни. Галстук? Смешно! Представила себе картину: я протягиваю сверток в форме завязанного галстука. Когда мужчины вообще повязывают галстук? Если не считать тех, кто работает в банке, - они-то, наверное, всегда должны быть при нем. Странная это вещь. Папа повязывает галстук только на похороны. Или по большим праздникам.
Я оделась и заправила постель. Пошла на кухню. Там была мама. Она мельком взглянула на меня.
- Чай заварен, - быстро произнесла она и отвернулась.
Чай по утрам пью только я. На кухонном столе лежал хлеб, а еще масло и сыр. Обычно в выходные, когда я выхожу завтракать, все уже давно убрано в холодильник. Значит, это жест доброй воли. Бессловесный кухонный язык. Спагетти с мясным соусом на ужин.
Завтрак на столе. Добродушные, но неуклюжие жесты вместо слов.
Мамина спина. Что она скрывает? О чем она думает? О том, что случилось вчера? Проспала ли она всю ночь от одной таблетки? Должна ли я что-то сказать? Подойти, положить руку на плечо: "Я понимаю, что тебе тяжело!" Как бы она отреагировала? И что бы я сделала, если бы она заплакала?
Я ничего не сказала. Не подошла, не положила руку на плечо. Я жевала бутерброд. Пила чай.
В дверь позвонили. Мама обернулась и вопросительно взглянула на меня. Я ответила таким же вопросительным взглядом - значит, никто из нас не ждал гостей. Раньше, всего несколько недель назад, можно было с уверенностью сказать, что это Лена. Но это был Стефан. Он стоял у порога, на нем была меховая шапка, ужасно смешная. Наверное, один он во всей школе носит такую. Единственный, кому хватает смелости. Почему это Стефан стоит на пороге нашего дома в смешной шапке?
- Это ты? Привет.
- Привет, - ответил он. - Я хотел сперва позвонить и проверить, встала ты или нет, но потом забыл. Но ты вроде как встала?
Я кивнула. И вдруг почувствовала радость от того, что Стефан стоит на пороге нашего дома в смешной шапке. Я почувствовала, как в открытую дверь струится свежий воздух. У Стефана тоже был радостный вид. Хотя у него почти всегда радостный вид.
- Я, может быть, не вовремя?
- Да ты чего, заходи.
"Да ты чего, заходи" - я, кажется, так обычно не разговариваю. Такой грубовато-веселый тон - не знаю, откуда он взялся. Может быть, свежим воздухом навеяло. С другой стороны, ко мне уже сто лет никто не заходил, кроме Лены. Я не привыкла встречать гостей на пороге. Стефана - точно. Или, может быть, он уже был у нас?
- Кажется, я один раз был у тебя на дне рождения, еще в садике.
Вот телепат! Непринужденным жестом снял шапку и бросил на полку.
- Я вчера дописал мелодию. Держи.
Мелодия. Которая ему приснилась. Я задумалась. Кажется, вчера мы сидели вместе в кабинете музыки - да, вчера. В прошлой жизни. Он достал из кармана кассету с записью и протянул мне, потом снял куртку и разулся. Я растерянно смотрела на кассету в руке.
- О… Здорово.
Мама выглянула в прихожую. Сначала удивленно посмотрела на Стефана, потом на меня. Я поняла, что она его не узнала.
- Это Стефан из моего класса, - сказала я.
Он все так же непринужденно подошел к маме и протянул руку.
- Здрасте.
Мама явно такого не ожидала. И я тоже. Впервые кто-то пришел ко мне в гости и поздоровался за руку с моей мамой.
- Здравствуй. Мы встречались, но давно…
Она вдруг смутилась, я никогда не видела ее такой. Она не знала, куда деть взгляд, что сказать и что сделать, как девочка. Я почувствовала ее растерянность, и мне захотелось помочь.
- Может, чаю? - предложила я Стефану. - Есть свежезаваренный.
- Конечно.
Я взяла чайник, пару чашек и отнесла на подносе в свою комнату. Стефан опустился в кресло, и я закрыла дверь. Наливая чай, я заволновалась. Огляделась по сторонам: не дай бог где-нибудь валяется мое белье. А Стефану все было нипочем. Он уселся поудобнее и отхлебнул чаю.
- Люблю обычный чай. Мамаша моя теперь только зеленый японский пьет и все время забывает купить нормального для меня. А зеленый чай, прямо скажем, не подарок. Вкус удобрений.
Я взяла чашку и присела на край кровати. Мои ноги слишком близко к его ногам. К тому же я сидела гораздо выше - как-то странно было смотреть на него сверху вниз.
- Мне кажется, ей и самой не нравится, - продолжал он. - Но она ни за что не признается.
- Зачем же она тогда его пьет?
- Хороший вопрос, - кивнул Стефан, глядя на меня. - Она решила, что это полезно для здоровья, профилактика рака и прочая фигня. Может, и так, но ни один человек в здравом уме не станет пить крысиный яд - только потому, что это полезно для здоровья.
Я засмеялась. Здорово, что Стефан такой разговорчивый.
- А сахар есть?
- Конечно.
Я сходила на кухню за сахарницей и двумя ложками. Кассета лежала на кухонном столе, я взяла и ее. Мама посмотрела на меня с легким блеском в глазах. Потом подошла и быстро обняла. Так быстро, что я почти ничего не почувствовала.
- В морозилке есть булочки, если хотите.
- Хватит и чая. Но все равно спасибо.
Я поставила сахарницу на столик, положила ложечки.
- Можно включить? - я держала кассету в вытянутой руке.
- Конечно.
Он бросил в чай три куска сахара и помешал.
- Я для того и принес. Чтобы ты послушала.
Я вставила кассету в музыкальный центр и нажала кнопку. Села на пол возле кровати, чтобы не нависать над Стефаном.
Я узнала мелодию, которую он подбирал в кабинете музыки. Но теперь она была ярче. И инструментов больше.
- Это папин синтезатор. Он помог мне подобрать некоторые аккорды. И еще добавили смычковых.
Мне нравилась эта мелодия. Она была такой ясной. Простой, но не безыскусной, если позволите. И аранжировка была такой воздушной - под эту музыку легко дышалось.
Вот чем Стефан и его папа занимались вчера вечером. А моя мама глотала таблетки, чтобы уснуть. Темнота, наполнявшая вчера мою комнату, казалась еще глубже в сравнении с этой живой музыкой. Я сглотнула, ощутив ком в горле, - нет, не плакать, не сейчас. Постаралась сосредоточиться на образах, которые вызывала эта мелодия. Еще там, в кабинете музыки, я думала о легком огне. В голове возникла строчка: "Ты легкий огонь, ты трепетный свет…" Я решила, что эти слова надо запомнить наизусть - не хотелось искать ручку и бумагу. Хотелось только чувствовать этот огонь и свет.
Стефан сидел в кресле и слушал музыку, слегка похлопывая ладонями по подлокотникам в такт, покачивая головой. Похоже, его вовсе не смущало то, что я слушаю сочиненную им музыку. Есть люди, у которых в характере совсем нет смущения и неуверенности, которым ничуть не трудно показывать себя. К ним относится и Стефан. Как только мелодия закончилась, он посмотрел на меня:
- Как тебе?
- Очень красиво. Правда, здорово.
Я умолкла, боясь, что голос сорвется.
Вдруг мне захотелось рассказать ему о том, как я прожила вечер пятницы. Сколько здесь было тяжести и темноты. И как все это контрастировало с мелодией на кассете. Сколько в этой музыке света. Как она вдохновляет. Мне показалось, что Стефану можно рассказать такое, я была почти уверена в этом. Но не сейчас. Может быть, в другой раз.
- Ну как, хочешь написать текст?
- Хочу попробовать. Очень.
Я сама не ожидала от себя такого быстрого ответа. Наверное, заразилась раскованностью и свободой Стефана. И правда, мне хотелось попробовать.
- Круто. Мне кажется, мы сделаем хит.
Я засмеялась:
- Ты будешь петь. И Йеспер протолкнет тебя на "Евровидение". Если, конечно, Берг Карлсон его не опередит.
- Точно.
Стефан сложил руки на животе, откинулся назад и сделал нарочито серьезное лицо.
- Хм-м. Папаша пусть играет на синтезаторе - если, конечно, не найдем кого-нибудь помоложе и посимпатичнее. А Стратте - на саксофоне. Успех гарантирован!
- Стратте?
- Это Андерса так называют. Хотя прозвище, конечно, дурацкое.
Андерс "Стратте" Страндберг. Спасибо за напоминание.
- А ты на чем-нибудь играешь?
В моем послужном списке, если не считать шествий на День Люсии, был только один семестр в музыкальной школе, класс флейты. Потом учитель серьезно заболел, а замены ему не нашли. К Рождеству я сдала флейту в школу, этим все и закончилось.
- Нет, разве что на треугольнике.
- Не так уж плохо.
Я улыбнулась, представив себя с треугольником в вытянутой руке. На "Евровидении".
- Но ты ведь знаешь, что приз вручают автору текста и композитору, - продолжал Стефан. - В прямом эфире и все такое. А потом будет вечеринка. И в газетах напишут.
На вечеринке с кучей знаменитостей, Стефаном и Андерсом Страндбергом. Здорово мы придумали. А что бы подумала Лена, если бы услышала нас? Лена. Она была так далеко. Лена, моя лучшая подруга, стала чужим человеком. Ее строгость, ее склонность осуждать то, что ей не нравится, - наверное, все это я видела и раньше, но не могла и представить, что она и меня так строго осудит…
- Ты много думаешь, да?
Стефан, прищурившись, посмотрел на меня и улыбнулся. Меня подкупала его прямолинейность, приятно было сидеть рядом с ним. Даже то, что его прямота заставляла меня смущаться, было приятно.
- Мне нравятся люди, которые умеют думать, - сказал Стефан.
Получается, он сказал, что ему нравлюсь я. Сказал это, сидя в моей комнате, в моем кресле, у меня дома.
- Ты идешь вечером в библиотеку?
- Чего?
- Я видел, что Андерс Страндберг участвует в какой-то встрече. Что-то про книги.
Точно. А я и забыла.
- Не знаю…
Почему Стефан спросил меня об этом? Неужели мой интерес к Андерсу Страндбергу так очевиден? Неужели Стефан догадался?
- Я хотел сходить. Можем пойти вместе.
Вместе со Стефаном. Пойти с ним в библиотеку субботним вечером. Интересно? Да. Да, очень интересно.
- Хорошая мысль. То есть… конечно, давай пойдем.
Стефан встал с кресла.
- Увидимся там? У библиотеки без четверти семь?
- Да, увидимся.
Я проводила его в прихожую. Он стал одеваться.
- Мне нравится твоя шапка.
- Мне тоже. Нашел ее у дедушки на чердаке.
Он натянул шапку на уши.
- Сороковые годы или что-то в этом роде. Йеспер отказывается идти рядом, когда я ее надеваю.
Я засмеялась.
- А я-то думал, что он мой верный друг и оруженосец. Как я ошибался!
- Может быть, он еще привыкнет.
- Тогда зима должна длиться о-очень долго.
- Надеюсь, так и будет.
- Увидимся вечером.
- Увидимся.