Мы разговаривали очень долго. Я был бы рад, если бы наша беседа продлилась до утра, но голос тети Сони с каждой минутой становился спокойней. Наконец она сказала:
- В общем, спасибо за то, что позвонил! Теперь я вижу, что с тобой ничего не случилось, а ты попросту хулиганишь. Скорее всего, сидишь у какого-нибудь своего дружка. Интересно, где только его родители?
Поговорив с тетей Соней, я пробрался по коридору и нащупал выключатель рядом с дверью ванной. Уж здесь-то я мог зажечь свет. В ванной было очень хорошо: яркая лампа, белые кафельные стены, белый ящик для белья, белая табуретка рядом с ним. Я сел на эту табуретку, однако спокойней себя не почувствовал. Здесь-то было хорошо, светло, но я знал, что недалеко, в темной комнате профессора, стоит на полке череп с пробитым лбом. Я старался не думать о нем, но у меня ничего не получалось. И вдруг я понял, что мне поможет отвлечься. Ведь у меня в портфеле лежит "Том Сойер"! Очень долго я собирался с духом, чтобы выйти из светлой ванной. Наконец вышел, оставив дверь чуть приоткрытой, пробрался, весь дрожа, в спальню, нащупал под кроватью портфель и, схватив его, сломя голову бросился обратно, рассыпая по дороге сухари.
В ванной я запер дверь на задвижку, отдышался, извлек "Тома Сойера" из кучи съестных припасов, открыл книгу на заложенной бумажкой странице и тут же прочитал: "В этот момент луна выплыла из-за туч и осветила бледное лицо мертвеца". Я захлопнул книгу, положил ее на ящик для белья и остался сидеть почти не дыша.
Не знаю, сколько я просидел: может быть, двадцать минут, а может быть, час. Меня била дрожь. Неожиданно я услышал, что где-то за стеной шумно льется вода. И тут же мужской голос отчетливо произнес:
- Я тебя потом крикну. Спину потрешь.
Я понял, что моя ванная примыкает к ванной другой квартиры, дверь которой выходит в соседний подъезд, понял, что там, совсем близко от меня, люди, живые люди…
Меня осенила такая идея: я тоже наполню свою ванну и залезу в нее. Лежа в теплой воде, зная, что за стеной - совсем близко от меня - человек, я прочитаю самое страшное место в книге, а потом смогу читать "Тома Сойера" хоть целую ночь.
Я отвернул краны как можно сильнее, чтобы моя ванна успела наполниться, пока в соседней квартире шумит вода, и стал раздеваться.
Удивительная вещь - теплая вода! Погрузившись в нее, я почувствовал, как из меня выгнало весь мой страх. Я даже стал "назло" думать о черепе и нисколечко не боялся. Я встал, вытер о полотенце руки, взял книгу, раскрыл ее на самой страшной странице и снова погрузился в воду. Я прочел всю историю с гробокопателями и тоже ничуть не испугался.
Человек за стеной плескался, то снова пускал воду, то закрывал ее и с кем-то громко переговаривался:
- А? Что? Да не похоже. Он, наверное, в кино пошел. Чего? В кино, говорю, пошел.
И вдруг я услышал другой голос. Он звучал уже не за стеной, а за дверью ванной. Это был густой спокойный бас.
- Я думаю, тут метеоспутники свою роль сыграли в прогнозировании: за это лето было очень мало ошибок. - Человек за дверью помолчал, потом заметил: - Интересно, какой дурак оставил свет в ванной?
Я замер. Дверь дернули снаружи. Тот же бас произнес:
- Черт! Почему-то она еще и заперта.
Женский голос сказал:
- Что заперто?
- Да дверь вот заперта. По-видимому, кто-то хлопнул ею и задвижка сама собой закрылась.
Я встал в ванне, вода с меня полилась, и это услышали.
- Кто там? - тревожно крикнул бас, и дверь снова дернули, на этот раз очень сильно.
Я понял, что надо заговорить.
- Одну минутку… Я сейчас…
За дверью воцарилось такое молчание, словно там никого и не было. Потом женский голос произнес, на этот раз совсем тихо:
- Ираклий!.. Что все это значит?
- Шут его знает! - так же тихо произнес Ираклий и снова повысил голос: - Кто там?!
Я открыл дверь. Перед ней, сунув руки в карманы брюк, стоял гражданин лет шестидесяти, в светлом костюме. Он был весь какой-то квадратный: невысокого роста, но очень широкий в плечах. И голова его мне показалась квадратной: широкий угловатый подбородок и седые волосы, стриженные бобриком… И стекла очков у него были не круглые, а прямоугольной формы.
За спиной профессора (я, конечно, понял, что это он) стояла дородная пожилая женщина. Она попятилась, сцепив руки на груди, и тихо произнесла:
- Господи ты боже мой!
- М-да! - промычал профессор. Он дал мне застегнуть последнюю пуговицу и спросил: - Каким образом ты очутился в нашей квартире?
Я ничего не ответил.
- Ну что ж!.. Пойдемте в комнату, - сказал профессор.
Все трое мы пошли в большую комнату. Профессор включил свет, уселся в низкое кресло, закурил. Я стал напротив него. Его жена тоже не села. Она стояла рядом со мной и все время смотрела на меня.
- Что ты здесь делаешь? - спокойно спросил профессор.
- Живу, - ответил я.
- А почему именно здесь?
- Так… - сказал я.
- Господи! Ираклий! - воскликнула жена профессора. - Да это же из двадцать второй квартиры. Ну, помнишь, он козла к себе в дом пустил?
- А-а! - сказал профессор и затянулся сигаретой, продолжая смотреть на меня. - Так кто же тебя сюда поселил? Зинаида? Или Василий?
- Никто не поселил… Я сам…
- Что - сам?
- Поселился… - с трудом выдавил я.
- Так! Значит, сам. А каким образом ты попал в квартиру, кто тебе открыл дверь?
Я хотел было сказать, что случайно увидел дверь открытой и вошел, но тут же подумал, что Зинке с Васькой и за это может попасть.
- Я… я сам дверь открыл…
- Сам, значит. Отмычкой? Или подобрал ключи?
- Подобрал, - сказал я чуть слышно.
- Господи ты боже мой! - снова прошептала жена профессора, но сам он остался невозмутимым.
- Так! Подобрал сразу два ключа. И где же они?
Я огляделся по сторонам.
- Тут где-то… Я, кажется… кажется, я их где-то потерял.
- Так! Потерял. - Профессор придвинулся вместе с креслом поближе ко мне. - Слушай! Но что все-таки тебя заставило обосноваться в нашей квартире да еще принимать ванну?
Тут я заплакал.
- Ну довольно тебе его мучить! - вскрикнула профессорша. - Не видишь - он весь трясется! Ему валерьянки надо дать!
Она ушла из комнаты. Профессор побарабанил пальцами по ручке кресла.
- Так-так, старый взломщик! Ну, а дома у тебя кто-нибудь есть?
- Есть… - ответил я.
Профессорша принесла мне рюмку с валерьяновыми каплями, заставила подобрать рассыпанные по коридору сухари, и мы все трое пошли ко мне домой. Я сразу юркнул к себе в комнату и не слышал толком, о чем разговаривали взрослые.
Тетя Соня говорила приглушенно, но очень взволнованно, а профессор и его жена то и дело смеялись, причем профессор смеялся не басом, а, наоборот, тоненьким голоском.
И ночью (я вернулся в одиннадцать), и на следующее утро тетя Соня со мной не разговаривала. Но в конце завтрака она все-таки обратилась ко мне:
- Алексей! Так уж и быть, я о твоих художествах отцу с матерью не скажу, но в таком случае и ты не проговорись. А то получится, будто я тебя покрываю.
Я кивнул, а сам понял: тете Соне не хочется, чтобы родители узнали о ее педагогических "успехах".
Дождь на некоторое время перестал. Выглянув в окно, я увидел, что возле мокрой скамейки стоят Аглая, Дудкин и оба Брыкины. Они взволнованно о чем-то говорили, указывая то на окна профессорской квартиры, то на мои. Я решил выйти и объяснить им, что я никого не выдал.
Когда я появился во дворе, все они повернулись в одну сторону и уставились на меня. У Аглаи было примерно такое выражение: "Ой! Что-то он сейчас скажет?!" У Дудкина - такое: "Сейчас я ему морду набью!" Лица Брыкиных ничего не выражали: рты у них были полуоткрытые, а глаза мутные.
Я не чувствовал за собой никакой вины, но все-таки приближался к ним с опаской, не торопясь. Но прежде чем я к ним подошел, все они стали смотреть куда-то в другую сторону. Посмотрел туда же и я.
Из своего подъезда вышел профессор. Он был в плаще и в берете, с сумкой для продуктов в руке. Он собирался пройти мимо, но вдруг увидел меня, увидел ребят и направился к нам.
- Василий и Зинаида! - сказал он строгим голосом. - За то, что вы добросовестно поливали цветы, вам полагается по плитке шоколада. Если подождете с полчаса, я их принесу.
Он подмигнул мне и пошел к воротам.
Вот и все!
Тетя Соня перестала меня воспитывать, зато и утратила ко мне всякий интерес. Наскоро приготовив обед, она исчезала до вечера, а раза два и ночевать не пришла, сказав по телефону, что плохо себя чувствует. В такие вечера Аглая, Брыкины, Дудкин и Юра собирались у меня и пили чай.
Дождь теперь лил почти не переставая, и папа с мамой вернулись из своей поездки на четыре дня раньше срока.
На этот раз в квартире у меня был полный порядок.
Дудкин острит
Аглая, Дудкин, Брыкины и я были крупными знатоками по части меблировки. Наши семьи одними из первых вселились в новый дом, а после этого мы успели, наверное, раз семьдесят посмотреть, как вселяются другие. Мне кажется, нам были знакомы все фасоны диван-кроватей, шкафов и сервантов, которые выпускает наша промышленность.
Но к осени в нашем доме достроили последнюю секцию, стали въезжать новые жильцы, и однажды во двор приехала машина с такой мебелью, какой мы раньше не видели.
Почти вся она была сделана из какого-то особого, очень красивого дерева; ножки столов, мягких стульев с овальными спинками были изогнуты и все в резьбе, а на овальной раме большого зеркала лежали два "пацаненка с крылышками" - так Васька Брыкин назвал амуров. Только пианино да шкафы были обыкновенные.
Не одних нас заинтересовала эта мебель. Взглянуть на нее подошли несколько взрослых, даже профессор Грабов подошел.
- Старина! - вздохнула какая-то женщина.
- Старина… а вот не старье, - заметил Дудкин.
Действительно, шелковая малиновая обивка на стульях и на диване была новая, а все деревянные завитушки блестели приятным матовым блеском.
Профессор Грабов взъерошил Антошкины волосы и сказал:
- Молодец! Продолжай в том же духе!
Никто из нас не понял, чем понравились профессору Антошкины слова, но мы обратили на это внимание.
Нам показалось странным, что хозяева старинных вещей очень уж обыкновенные: бледная востроносенькая женщина в джинсах и здоровенный дяденька в старой майке.
Но вот последние вещи втащили на третий этаж, и грузовик с рабочими уехал. Буквально через минуту во двор вкатило такси, и тут нам стало ясно, кому принадлежит старинная мебель. Из машины вышла дородная прямая женщина, с очень пышными седыми волосами и розовым лицом, почти без морщин. Платье на ней было длинное.
- Во! Екатерина Вторая! - шепнул Дудкин. Аглая и Зина хихикнули. Женщина и в самом деле походила на Екатерину Вторую, которую мы недавно видели в кино. Вслед за женщиной появилась девочка нашего возраста.
- Мама! Мы идем! - крикнул сверху мужчина.
- Сами управимся! - ответила "Екатерина Вторая".
Она расплатилась с шофером, нагрузила девочку какими-то свертками, сама взяла два больших чемодана и легко пошла с ними к подъезду.
- Спасибо, дорогой! - сказала она, когда Дудкин открыл перед нею дверь.
Девчонки пошли к управдому раздобывать сведения о новых жильцах и примчались обратно с вытаращенными глазами. Оказалось, что "Екатерина Вторая" - не кто иная, как заслуженная артистка республики Вера Федоровна Двинская.
На следующее утро Дудкин уехал с отцом по грибы. Аглая, Зина, Васька и я весь день слонялись по двору, ожидая, что внучка знаменитой артистки выйдет погулять и нам удастся познакомиться с ней. Но она все не выходила.
Под вечер начались обычные мучения Сени Ласточкина и его старшего брата Бориса. Дело в том, что они построили кордовую авиамодель и вот уже неделю маялись, стараясь заставить ее взлететь.
Сегодня у них тоже что-то не ладилось. Модель трещала бензиновым моторчиком, носилась большими кругами по асфальту, но отрываться от земли не хотела.
Вот тут-то и появилась не только внучка Двинской, но и сама Двинская. "Екатерина Вторая" сразу очень заинтересовалась моделью. Она остановилась рядом с нами, сцепила руки перед грудью и стала смотреть во все глаза.
- Ты посмотри, как интересно! Ну просто копия самолета! Оля! Да ты только взгляни!
А Оля, довольно хорошенькая девочка, смотрела на модель внимательно, однако без всякого выражения на продолговатом бледном лице.
- Занятный самолетик, - согласилась она.
- Бегает, бегает, а не взлетает! - переживала Двинская. - А почему он не взлетает? Или он не должен взлететь? Вот! Теперь совсем остановился!
Моторчик у модели заглох, и конструкторы принялись колдовать над ним. Тут появился Дудкин с кошелкой, полной грибов.
- Рожденный ползать - летать не может, - сказал он громко и пошел дальше в свой подъезд.
Двинскую он, кажется, не заметил, а та уставилась ему вслед.
- Ишь ты какой остряк! Оля, слышала?
- Остроумно сказано, - медленно и серьезно проговорила Оля.
Двинская посмотрела на нас.
- Молодец какой! Он здесь живет? В этом доме?
- Здесь, - ответила Зинаида. - Он еще про вашу мебель сказал… Аглая, помнишь? Тогда еще Антона профессор похвалил!..
Аглая кивнула:
- Ага. Он про вашу мебель сказал, что она "старина, а не старье".
Это Вере Федоровне тоже очень понравилось.
- Смотри, Оля, это уже не цитата, это он уже собственную мысль выразил… И как точно!
Тут Аглая сообщила Двинской, что Дудкин назвал ее "Екатериной Второй". И это ей понравилось.
- Слушай, Оля! Да ведь это просто интересный человек!
- Остроумный человек, - согласилась Оля.
- Обязательно познакомьте нас с ним, - сказала Вера Федоровна. - Оля! Да ведь с такими острословами ты просто можешь светский салон открыть!
- Интересно будет познакомиться, - без всякого выражения проговорила Оля.
На следующее утро, сидя за завтраком, я услышал, как Аглая и Зинаида надрываются во дворе:
- Антошка! Дудкин! Антошка, выйди скорей!
Я появился во дворе в ту минуту, когда туда вышел Антон. Девчонки так и налетели на него. Приплясывая от возбуждения, они рассказывали, какой вчера получился разговор и как понравились Вере Федоровне и ее внучке все Антошкины изречения.
- Она знаешь что про тебя сказала? Что ты очень интересный человек! - сообщила Зинаида. - Во как!
- Кто сказал? - вертел головой Антон.
- Да ну Двинская! - кипятилась Аглая. - Так прямо и говорит: "Это, говорит, наверное, исключительно интересный человек! Мне прямо, говорит, оч-чень, оч-чень хочется с ним познакомиться!"
- С кем познакомиться?
- Тьфу! Да у тебя в голове мозги или что? С тобой ей хочется познакомиться! С тобой!
- Кому?
- Господи!.. Ну Двинской! Артистке! Заслуженной!
- Глашк! Погоди! - перебила Зинаида. - И Оля эта… она тоже хочет с ним познакомиться. Она так и сказала: "Это очень интересный человек!"
- Нет, Зинка, ну что ты путаешь! Она "интересный" не говорила!
- Ага! Верно, не говорила! Она сказала, что ты очень… этот… остроумный человек, и потом говорит: "Я тоже… это… я ужасно, с большим удовольствием с ним познакомлюсь". Они из-за тебя какой-то салон даже открывать собираются!
- Выставку, что ли!..
- Не… какой-то другой… светский какой-то.
- Да ну вас! Дуры психованные! - вдруг обозлился Дудкин и ушел домой.
Как видно, он подумал, что его разыгрывают. После этого девчонки, наверное, полчаса завывали у него под окном: "Анто-о-ошка! Ну на мину-у-уточку! Ну вы-ыйди!"
Но Дудкин так и не вышел к ним.
Зато после обеда он явился ко мне. Вид у него был серьезный, озабоченный.
- Ты чего делаешь? Ты один?
- Один. А что?
- Так…
Мы прошли в комнату. Насупив брови, Антон заложил руки за спину и уставился на меня исподлобья.
- Слушай!.. Это правда, чего девчонки говорили?
- Правда, - ответил я. Антошка еще больше насупился.
- И значит, эта Двинская так и сказала, что я… ну, это… ну… остроумный?
- Нет, Двинская сказала, что ты интересный человек.
- Двинская?
- Ага. А Оля сказала, что ты остроумный.
Антошка присел на край дивана, подпер подбородок рукой.
- Черт! А я думал, я просто так болтаю, безо всякого остроумия… - Он помолчал, потом взглянул на меня снизу вверх. - А по-твоему, я остроумный? Только честно!
Я никогда над этим вопросом не задумывался, но из деликатности ответил:
- По-моему, остроумный.
- И значит, они познакомиться хотят?
- Да. Я сам слышал.
- Вот черт! - Дудкин вздохнул так сокрушенно, что я спросил, почему его это огорчает.
- По-моему, для тебя только лестно, что с тобой хотят познакомиться Двинская и ее внучка.
Он поднялся и заходил взад-вперед.
- Тебе хорошо говорить - "лестно"! А мне… Они же познакомятся и все время будут думать: вот, мол, интересный пришел, остроумный! Вот, мол, сейчас чего-нибудь такое сострит! А чего я им буду острить, если я сам не знаю, что остроумно, а что нет!
Я понял, что положение у Антошки действительно трудноватое, но ничего дельного посоветовать не мог. Антон побыл у меня еще немного, повздыхал и ушел в подавленном настроении. Однако минуты через две снова раздался звонок. Это вернулся Дудкин.
- Лешк… - сказал он, стоя в дверях. - А если я им так скажу: "Вы живете на третьем, а я как раз под этим". Это остроумно будет?
Я слегка оторопел.
- А что это такое: "Я как раз под этим"?
- Ну, в том смысле, что я на втором этаже живу. Правда, в другом подъезде… Но ведь все равно же можно сказать, что "как раз под этим"?
- По-моему, это все-таки не очень остроумно, - деликатно ответил я.
Дудкин помолчал, вздохнул:
- Вот я тоже думаю, что не очень… Ладно! Пока!
Прошло дня три. Аглая и Зинаида познакомились с Олей, и она прыгала вместе с ними через скакалку и играла в мяч. Антошкой Оля, как видно, не очень интересовалась, зато Аглае с Зинкой ужасно хотелось их познакомить.