Ободренные успехом Петрушки, главного персонажа кукольного театра, Кубышка и Ляся принялись за остальных кукол - цыгана, капрала, попа и собаки. Помогая квартирантам, Вася забыл и бабки, в которые целыми днями играл с мальчишками, и бумажного змея с трещоткой, и все на свете.
На другой день, взяв с собой мальчика, Ляся отправилась в город.
И здесь, как в Екатеринодаре, полно военных. Но казаки одеты не в черкески, а в синие чекмени, на шароварах - красные лампасы, на, чубатых головах - фуражки набекрень. Офицеры останавливают прохожих и проверяют документы: дезертиров ловят, как объяснил Вася. И всюду - на тумбах, на заборах, на стенах деревянных лавок - плакаты: зубчатые стены Кремля, купола соборов, по площади к Спасской башне мчатся казаки с длинными пиками.
Вот и гостиница с рестораном "Бристоль". Ее девушка сразу узнала: здесь они - Кубышка, Пепс, Артемка и она, Ляся, - обедали. Это было как раз перед пантомимой "Дик - похититель детей", во время которой разыгрался скандал. А вот и площадь с цирком. В нем Ляся ходила по канату. Каким этот цирк казался ей тогда огромным! А теперь он будто врос в землю. Да и все в городе стало меньшим, чем тогда казалось. Только серебристые тополи всё такие же высокие, выше самых больших домов.
- Василек, веди меня на базар, - сказала Ляся. - Туда, где сапожные будки, знаешь?
- А то нет! - с готовностью отозвался мальчик. - Я всё в городе знаю.
А вот рынок кажется еще большим, чем был, и все такой же здесь гомон, крик горластых торговок, мычание коров, жалобное пение слепых под волынку, гогот гусей, ржание лошадей, скрип телег. На толкучке шныряют верткие люди с бегающими глазами и предлагают английские сигары, французские духи, греческий коньяк и бумажные деньги чуть не всех стран мира. Калека с толстой деревяшкой на подвернутой ноге протягивает дрожащую руку и с чувством говорит:
- Благородные джентльмены и прекрасные леди, пейзаны и пейзанки, завтра, с вашего разрешения, уезжаю в Ростов, ложусь на операцию. Может, операция пройдет благополучно. Пожертвуйте на первое обзаведение после операции.
Ляся вспоминает: вот здесь, под навесом, была харчевня, в которой Артемка угощал ее и Пепса холодным хлебным квасом, вот там - деревянная парикмахерская, - она и сейчас стоит, - а напротив парикмахерской была ветхая Артемкина будка. Где же она? Ее нет. На этом месте пусто.
- Сапожники там! - показывает Вася. - Вон там, за рыбным рядом.
Действительно, за лотками со свежей рыбой торчат деревянные будочки, такие же заплатанные, покривившиеся и закоптелые, как и та, в которой жил Артемка. Но в какую будку Ляся ни заглянет, там сидят с шилом в руке совсем другие люди и об Артемке, мальчишке-сапожнике, ничего не знают. В одной, самой дальней, Ляся увидела такого древнего старика с трясущимися руками и бородой, что было удивительно, как он еще живет на свете. А ведь работает!
- Дедушка, вы не знаете, где теперь сапожник Артемка? - спросила Ляся. - Тут вот, близко, у него своя будка была. Мальчишка такой, сирота.
Старик поднял на девушку слезящиеся глаза:
- Артемка? Как же, знал я его, знал. Никиты Загоруйки сын. Тоже хороший мастер был, Никита. А это, значит, его сын. Сгинул он.
- Как - сгинул?… Умер?.. - вырвалось у девушки, и Вася с удивлением увидел, что лицо у нее побелело.
- Кто его знает, может, и умер. Как в воду канул. Так будка и стояла до самой зимы распертая. Да это давно было, почитай, перед войной еще… А вы, барышня, кто ж будете?
Не ответив, Ляся вышла. И до самой квартиры шла молча.
Притих и Вася и только сбоку поглядывал на девушку пытливыми, умными глазами.
Первое представление
Жаркий воскресный день. Базар бурлит. В тени деревянной парикмахерской сидят слепые - мужчина и две женщины - с белыми глазами и изрытыми оспой лицами. Мужчина играет на волынке, и под ее однотонные, тягучие звуки слепые поют:
Мимо царства прохожу,
Горько плачу и тужу:
Ой, горе, горе мне
Превеликое!..
Слепых окружила толпа: слушают, вздыхают. Вдруг в это стенание врывается развеселый голос - кто-то невидимый задорно поет:
Вдоль по Питерской
По дороженьке
Едет Петенька
С колокольчиком…
Пение приближается. К толпе идет пожилой мужчина в сильно поношенной рубашке. В одной руке он несет маленький сундучок, в другой складную ширму пестрый ситец, прибитый мелкими гвоздиками к деревянным планкам. Лицо у мужчины серьезное. Он еле заметно шевелит губами. И кажется, будто песенку поет не он, а кто-то другой, сидящий то ли у него в кармане, то ли в ярко разрисованном сундучке.
Набожно-постные лица людей, окруживших слепцов, оживились, в глазах засветилось любопытство.
За мужчиной шла девушка с гармонью на ремне, перекинутом через плечо. И, хотя платье на девушке было из обыкновенного ситца, а курчавая голова повязана простым платочком, она со своими синими глазами, золотистым оттенком миловидного лица и стройной фигуркой казалась нарядной, праздничной, будто не на рынок пришла, а на свадьбу к подружке.
Кубышка установил ширму и спрятался за ней. Песенка не умолкала. Людей все больше разбирало любопытство: кто же ее поет?
Ляся стала близ ширмы и заиграла "Барыню". Тотчас же на ширме появилась длинноносая фигурка с колючими глазами, в колпачке, в красной широкой рубахе.
- Петрушка!.. - радостно узнала толпа своего любимца, народного героя кукольного театра.
- Ха-ха-ха!.. Мое почтение, господа! - приветствовал толпу Петрушка. - Вот и я приехал сюда, не в тарантасе-рыдване, а прямо в аэроплане!
- Здорово, Петр Иванович! - откликнулись в толпе. - Милости просим!
И представление началось, то кукольное уличное представление, которое так любили во всех городах и селах необъятной России и сто, и двести, и триста лет назад. Петрушка, этот забияка, плут и драчун, смеялся, пел, плясал. Он безбожно торговался с цыганом, бранился с капралом, объегоривал доктора, бил всех палкой и до тех пор сыпал шуточки да прибауточки, пока его самого не утащила за длинный нос собака Шавка.
Но, кроме этих действующих лиц "Петрушки", давно всем известных, появилось и новое лицо: господин с аккуратным брюшком, гладко выбритый, на носу - пенсне в золотой оправе, на голове - шляпа котелком. Он ходит уверенно, говорит строго и назидательно.
- Ты что здесь шумишь? - спрашивает он Петрушку. - Зачем нарушаешь порядок?
- А что это за штука такая - порядок, ваша милость? С чем его едят? - прикидывается наивным Петрушка.
- Порядок - это чтобы каждый был на своем месте. Всяк сверчок знай свой шесток.
- А, это такой, от которого хоть волком вой? - догадывается Петрушка. - Не его едят, а он ест?
Когда господин уходит, Петрушка спрашивает:
- Музыкантша, что это за тип?
- Это юрисконсульт, - отвечала Ляся. - Разве, Петр Иванович, ты его на знаешь? Его фамилия Благоразумный.
- А если я его палкой по голове умной, ты сыграешь похоронный марш?
- Что закажешь, Петр Иванович, то и сыграю: хоть марш, хоть плясовую.
По мере того как шло представление, толпа густела. "Ну и Петрушка, хай ему бис! - раздавались одобрительные возгласы. - Вот дает, шельмец!" Даже слепцы на время прервали свое заунывное пение и слушали, улыбаясь в пространство. А когда со стороны донесся голос одноногого: "Джентльмены и леди, завтра уезжаю в Ростов, ложусь на операцию…" - из толпы даже крикнули: "Ладно, успеешь уехать к тому году, помолчи маленько, не мешай!"
Представление кончилось. Кубышка спрятал своих кукол в сундучок, раздвинул ширму и обнажил голову. Картуз стал быстро наполняться смятыми бумажками разных цветов и рисунков: сыпались деньги всех правительств - от свергнутого царского с портретами императоров до вновь испеченного "Всевеликого войска Донского" с оленем, пронзенным стрелой.
Толпа растаяла. Опять загудела волынка, опять донесся сиплый голос одноногого: "Леди и джентльмены, завтра уезжаю в Ростов…"
Кубышка сложил ширму, подмигнул Лясе, как бы говоря: "Видала, какой успех!" - и начал пробираться сквозь людской поток на улицу.
За артистами с гиканьем и свистом потянулась мальчишечья орава.
Артисты вошли во двор большого дома.
Но не только мальчишки хотели еще раз посмотреть представление. Вместе с ребятами вошел во двор и какой-то мужчина, сухощавый, жилистый, в синей блузе, в кепке. На базаре он стоял в толпе и серыми внимательными глазами всматривался в то, что делалось на ширме. Если в толпе смеялись, он прищуривался и так же внимательно всматривался в лица людей.
Во дворе он опять смешался с толпой и опять прослушал все представление. Когда артисты пошли со двора, он приблизился к мальчику, который все время держался рядом с гармонисткой, и дернул его за рукав.
- Ты с ними, что ли? - спросил он.
- А то с кем же! - с гордостью ответил Василек. Восторг не сходил с его лица с тех пор, как Петрушка впервые появился на ширме.
- Где же они остановились, кукольники эти? То есть где они проживают?
- У нас! А то где ж?..
- Правильно. Где ж таким артистам и проживать, как не у вас… Ну, а ты где проживаешь?
- На Камышанском.
- А номер?
- Номер восемнадцатый. А что, дяденька, понравилось? Он и не то умеет. Он с самим сатаной в огненном колесе крутится!
- Камышанский, восемнадцать, - будто про себя повторил мужчина. - Как бы не забыть… И пошел далее.
Неотвязная мечта
Прошло не больше недели, а артисты уже полностью сжились со своими куклами. Спрятавшись за ширму, Кубышка менял голос с такой непринужденностью, будто в нем жили души всех этих кукол. Ляся с раннего детства танцевала перед публикой; к тому, что на нее устремлены сотни глаз, она привыкла. Но только теперь научилась она без робости говорить перед зрителями. Иногда Кубышка, чувствуя за своей ширмой настроение толпы, экспромтом бросал новую реплику, и Ляся почти всегда находила удачный ответ на нее. "Музыкантша! - кричал Петрушка. - Почему зрители молчат?" - "Сытно покушали, ко сну клонит", - с лукавством в голосе отвечала девушка. И люди, для которых даже картошка давно уже стала праздничным блюдом, откликались на эту горькую шутку невеселым смехом.
Домой кукольники возвращались на закате солнца, усталые, голодные.
Несмотря на живой интерес, который вызывали у людей представления, Кубышка не был уверен, то ли он делает, что требует сейчас совесть от каждого честного артиста. Годами выступая в цирке, клоун стрелял своими шутками по взяточничеству царских чиновников, произволу полиции, казнокрадству сановников. А куда направить сейчас свои стрелы, когда все перепуталось, когда добровольцы рвутся в бой за "Русь святую", петлюровцы - за "самостийну Украину", казаки - за "Всевеликое войско Донское", а миллионы рабочих, которым и самим-то есть нечего, льют свою кровь за счастье всего человечества?!
Неспокойно было на душе и у Ляси. Оторванная от цирка, где она с детства привыкла к блеску и ярким краскам, к смелости и ловкости товарищей по арене, к особенной, только цирку присущей музыке, она часто скучала.
- Устала, Лясенька? - участливо спрашивает Кубышка, втаскивая в комнату ширму и сундучок с куклами. - Трудная наша работа - целый день на ногах!
Ляся отвечает не сразу. Она садится на топчан и, будто к чему-то прислушиваясь, раздумчиво говорит!
- Не потому, что на ногах… Помнишь, папка, "Щелкунчика"? Там тоже куклы, но там ритм, а при ритме никогда не устанешь.
- "Ритм"!.. - вздохнул Кубышка. Пол в комнате дрогнул, звякнули в окнах стекла. - Вот он, нынешний ритм! - с горечью усмехнулся артист. - Английские инструкторы учат русских офицеров, как расстреливать из английских танков русских рабочих… Давай, дочка, под этот ритм закусим чем бог послал. Что там у тебя в кошелке? Ну-ка, посмотрим. Полселедки, кукурузный кочан, арбуз… Роскошная жизнь!
Они сели к столу и под раскаты орудийной пальбы, доносившейся из степи, поужинали. Пили даже "чай", настоенный на каких-то сушеных листьях и ягодах.
- Роскошная жизнь! - повторил Кубышка, опуская в свою и Лясину глиняные чашки крошечные кристаллики сахарина.
Бу-ум!.. - как бы в подтверждение донеслось до них. После ужина Кубышка зажег фитилек, высунувшийся из флакончика с постным маслом, и принялся подновлять своих кукол. Они лежали на столе все вместе, спутав свои одежды и волосы, но даже в этом сумеречном свете было видно, что каждая из них упрямо сохраняет свое выражение лица: Петрушка - задиристое, Капрал тупо-начальственное, Благоразумный - надменно-презрительное. "Нет, - думал Кубышка, - таких не помиришь, такие даже в сундучке передерутся".
Света коптилки хватало только для стола. Ляся лежала почти в полной темноте и, обхватив руками голову, закрыв глаза, грезила. В какой уже раз она так уходила от грубости жизни в волшебный мир сказки!
Когда Лясе было только двенадцать лет, Кубышка в поисках ангажемента поехал с ней в Москву, и там маленькая цирковая артистка впервые увидела балет. Она сидела с отцом где-то под самым потолком огромного круглого зала, подавленная его тяжелой роскошью: малиновый бархат портьер, тусклая позолота лож, радужное сверкание тысяч хрустальных подвесок на люстрах, - что в сравнении с этим мишурный блеск цирка! Но вот послышалась музыка, и в душе Ляси все затрепетало от предчувствия волшебной красоты, которая войдет сейчас в этот притихший и погрузившийся в сумрак зал. Странная была эта музыка, совсем не такая, какую приходилось Лясе слышать до сих пор, странная и прекрасная: в ней будто что-то искрилось, переливалось, нежно звенело, как звенят бьющиеся льдинки, и Лясе казалось, что все эти скрипки, арфа, флейты и кларнеты силятся что-то рассказать - и не могут, и просят, и умоляют кого-то прийти к ним на помощь, чтобы вместе поведать людям о самом прекрасном, что есть в мире.
И тогда поднялся кверху тяжелый красный занавес. С темного неба тихо падают на землю снежинки. Фонарщик зажигает на улице фонарь, и из темноты выступает дом. В его окне сверкает нарядная елка. К дому идут мужчины и женщины; они ведут за руку детей, одетых в теплые шубки. И все почтительно расступаются, давая дорогу пожилому мужчине. Под мышкой у мужчины коробка с куклами…
Антракт. Зал опять полон света и говора. За занавесом остались и искусный мастер кукол со своей волшебной палочкой, и влюбленный Арлекин, и забавный негритенок, и девочка Маша, так трогательно полюбившая некрасивого, с большим ртом и широкой челюстью, но такого милого, скромного и сильного Щелкунчика. Умолкла и музыка, от звуков которой все оживало на сцене. Кубышка зовет Лясю пройтись по всем этажам театра, но она вцепилась пальцами в перила и молча качает головой: нет, она никуда отсюда не уйдет, пока опять занавес не откроет перед ней этот чудесный мир.
Так вот что такое балет! Сколько раз Ляся участвовала в цирковой пантомиме! Там тоже артисты не говорят, а только жестами и выражением лица показывают, что происходит. Но здесь музыка и движения артистов сливаются в одно целое, и от этого все существо Ляси наполняется таким счастьем, что ей хочется плакать.
Проснувшись утром в "меблирашках" на Коленопреклонной улице, Ляся прежде всего спросила: "Папка, мы в театр пойдем?"
Кубышка смущенно погладил лысину: "Деточка, я ведь ангажемент получил. И аванс уже в кармане. Нам в Саратов надо. Да и театр уже уехал. Это ведь петербургский был, он здесь гастролировал".
Ляся опечалилась: "А в Москве балета нет?"
"В Москве?.. О, здесь такой балет!.. Сегодня "Спящую красавицу" ставят".
"Спящую красавицу"?! Папка, а музыку тоже Чайковский сочинил?" - оживилась девочка.
"Да, Чайковский. Великий Чайковский".
"Он волшебник, папка?"
"Он чародей. Другой чародей, Чехов, хотел ему солнце подарить…"
"Солнце?.. - Ляся вскочила с кровати. - Да я б ему все звезды, все до одной, подарила!"
Кубышка покряхтел и пошел добывать билеты на "Спящую красавицу".
Нелегкое это было дело. Но еще труднее пришлось Кубышке в последние дни перед отъездом.
После спектакля Ляся бросилась отцу на шею и стала умолять: "Папа, отдай меня учиться балету! Отдай, папка!"
И, потрясенный слезами дочери, бедный артист в течение трех дней подкупал на последние гроши швейцаров, часами простаивал у дверей кабинетов, ловил в коридорах за рукав нужных людей. Его или совсем не слушали, или скороговоркой бросали: "Да, понятно… Но сделать ничего нельзя". Какой-то третий помощник директора вынул из ящика письменного стола пачку писем на голубой и розовой бумаге, с княжескими и графскими гербами: "Вот кто протежирует - и ничего не можем! Привезите из Петербурга от Кшесинской записку - и в тот же день ваша дочь будет зачислена в балетную школу". А пойманный в коридоре лысый толстяк, не веря своим ушам, переспросил Кубышку: "Кто? Клоун? Клоун провинциального цирка? Желаете, чтоб ваша дочь стала балериной?. Ну, знаете, вы действительно… гм… клоун!"
Разгневанный Кубышка плюнул ему вслед и в тот же день увез осунувшуюся от горя девочку в Саратов.
Шли месяцы, годы, рушилась и дробилась на десятки государств бывшая Российская империя, рушился весь уклад Земли русской, а страсть, однажды вспыхнувшая в душе Ляси, не потухла, и чем резче скрежетало все вокруг в огне гражданской войны, чем несбыточнее казалась мечта, тем сильнее овладевала она девушкой.
…Кубышка уже заканчивал очередной ремонт кукол, когда Ляся вдруг приподнялась на топчане и сказала с внезапно вспыхнувшей надеждой:
- Папа, но ведь теперь легче поступить в балетную школу! Теперь, наверно, это совсем легко!
- Почему? - недоуменно посмотрел на нее Кубышка.
- Да ведь тех, которые писали розовые записки, теперь там нет! Они теперь все здесь собрались.
- Да, здесь… - растерянно пробормотал Кубышка. - Это ты верно сказала: они все сюда слетелись.
- Так зачем же и мы здесь? Уедем отсюда, папка! Уедем в Москву! Сегодня соберемся, а завтра сядем в поезд и поедем. Хорошо, папка?
От такого напора Кубышка окончательно растерялся:
- Что ты, доченька… Разве можно так внезапно! До Москвы больше тысячи верст… А фронт! Как мы через фронт перейдем? Да нас подстрелят, как куропаток…
- А главное, такие вопросы надо обсуждать при закрытом окне, - сказал близко незнакомый голос. Кубышка и Ляся вздрогнули. На улице, у раскрытого по-летнему окна, смутно вырисовываясь в темноте, стоял какой-то человек.