ДОРОГА
В сумрачные предосенние дни, когда свинцовое небо низко висит над водой, Балтийское море, прекрасное в другую погоду, кажется суровым и нелюдимым. Бурые белогривые волны, вырываясь из мглы, с злобным буйством мчатся к берегу и, оскалясь, набрасываются на валуны; ветер гнёт к земле ветви прибрежных сосен.
Вдоль берега почти повсюду тянулась ломаная линия проволочных заграждений, надолб и противодесантных препятствий, сохранившихся здесь после войны. Это ещё более усиливало суровость картины.
Одинокие чайки с тоскливым криком носились над водой.
Едва выехали за город, как начался дождь и поднялся сильный ветер. Брезент намок, обвис, и вот прямо за воротник Дусе упала холодная капля, просочившаяся сквозь тент.
- Давайте-ка поглубже, - сказал мичман.
Дуся и Тропиночкин забрались на мешки и прижались спинами к ещё тёплому хлебу.
- Знаешь, на какой машине едем? - тихо спросил Тропиночкин.
- На какой?
- "ГАЗ" это, горьковчаночка. Я сразу узнал. У нас на фронте такими пушки перетаскивали.
Дуся с удивлением посмотрел на своего спутника.
- Ты на фронте был? - спросил он недоверчиво и с невольной завистью.
- Ещё бы нет!.. Вот, смотри!
Тропиночкин неторопливо распахнул бушлат, и Дуся увидел прицепленную на фланелевке круглую белую медаль.
- За отвагу! - внушительно сказал Тропиночкин, не спеша застегнул бушлат и стал смотреть на дорогу с видом человека, считающего излишним говорить о том, что само собой ясно.
Дождь наконец перестал. Сквозь щель в навесе виден был мокрый булыжник. Вдоль дороги простиралась низина: вода шевелилась в траве, и кусты плавали в воде, как утки. За кустами справа виднелось большое, должно быть недавно вспаханное, рыжее, глинистое поле и над ним бледно-фиолетовые тучи. Но вдруг на глинистом взрытом пространстве мелькнули белые гребни. Дусе показалось, что всё поле ворочается, как бы дышит.
- Море! - воскликнул он невольно.
И оба мальчика стали жадно вглядываться в низкие берега. Они были почти на одном уровне с морем, и казалось, что, если бы вода поднялась хоть на полметра, она затопила бы и мелкие кочки по сторонам, и дорогу, и всё, всё до самого горизонта.
Потом машина долго шла редким сосновым лесом. За стволами деревьев виднелась железная дорога - она то исчезала, то показывалась снова, - мелькали дощатые постройки, заборы, столбы. Но вот машина свернула влево и остановилась. Хлопнула дверца кабины, и шофёр, опять показавшийся Дусе огромным, как великан, подошёл и заглянул к ним под брезентовый полог.
- Не холодно им тут? - осведомился он у мичмана. - А то в кабину можно, там у меня теплее.
- Не замёрзли, ребята? - спросил Гаврюшин.
Дуся не чувствовал холода, но ехать в кабине казалось ему очень заманчивым, и он молчал.
- Давайте по очереди. Вот хоть ты первый, - сказал шофёр, трогая Дусю за рукав.
Дуся проворно соскочил на землю и вслед за шофёром взобрался в кабину и сел на потёртое кожаное сиденье.
По стеклу кабины ещё стекали редкие капли влаги. Шофёр, положив большие руки на рулевое колесо, внимательно глядел на дорогу. Дусе очень хотелось заговорить с ним, но он боялся помешать вести машину. Наконец он всё-таки решился.
- Это "ГАЗ", да? - спросил он робко.
- Машина-то? Нет, это будет "ЗИС". Они, верно, похожи, но только у этой тяга сильней.
- Она пушки возит?
- Всё возит… и пушки возит. А ты разве видел? - спросил шофёр и внимательно посмотрел на Дусю.
- Я-то нет, - сказал Дуся с сожалением, - а мальчик, который со мной едет, он видел. Он на фронте был. У него даже медаль есть, настоящая.
- Вон что! - удивился шофёр. - А у тебя, значит, нет?
- А у меня нет, - ответил Дуся и подумал, что шофёру, вероятно, было бы интереснее ехать с Тропиночкиным. - Хотите, я его позову? - предложил он. - Только вы остановите машину.
- Погоди, чего торопиться, - сказал шофёр. - Тебе разве тут, у меня, надоело?
- Нет, что вы! Мне тут очень хорошо.
- Ты что же, новичок? - спросил шофёр.
- Новичок.
- Отец на флоте служит?
- Он на Баренцевом море служил.
- На Баренцевом? - переспросил шофёр. - Как фамилия?
- Парамонов.
- Подводной лодкой командовал?
- Командовал, - подтвердил Дуся. - Только он погиб там.
- Слыхал, - сказал шофёр и опять внимательно посмотрел на Дусю.
- Вы его знали? - спросил мальчик. - Видели? Какой он?
- Ты что же, разве не знаешь? - Шофёр даже убавил ход машины.
- Я был ещё маленький. Меня тётя Лиза в эвакуацию увезла. Бабушка даже скучала.
- Ишь ты! Тебе что ж, теперь лет девять-десять?
- Десять, - подтвердил Дуся.
- Ну да, - продолжал размышлять шофёр, - с тех пор уж пятый год пошёл, где тут помнить… А отец твой был моряк настоящий. Он четыре немецких транспорта потопил и ещё крейсер, кажется, или миноносец.
- Это мне бабушка говорила.
- Вот то-то, брат… А матери у тебя, что же, нету?
- Матери у меня нету. Я когда родился, она сразу же умерла.
- Сирота, значит, - сказал шофёр и добавил: - Да, брат, такие-то дела…
Они оба долго молчали.
- Отца твоего там, на Севере, очень моряки уважают. Помнят о нём, - сказал шофёр, и лицо его стало серьёзным и строгим.
Дорога свернула влево, к самому морю. Сквозь шум движения Дуся услышал свист ветра. Грязная пена тянулась неровной полосой вдоль воды, и мутные брызги поднимались над камнями, о которые билось море. От всего этого веяло какой-то угрюмой силой. Дуся ощущал её и жадно вглядывался вперёд. Но дорога опять свернула вправо, мелькнуло несколько крашеных дощатых домиков, потом снова начались перелески.
- А вы тоже на фронте были? - спросил Дуся.
- Не без этого, как же не быть. Там вот, на Севере, и был, где отец твой. Только я на суше, в морской пехоте вернее сказать. "Катюши" такие есть… Слышал небось?
- Из "катюши" стреляли? - воскликнул Дуся.
- Ну, сам-то я, правду сказать, не стрелял. Я так шофёром и был. Её, "катюшу"-то, на машине возят, на грузовике. Вот я при ней шофёром и был. Часть наша - гвардейская миномётная. А "катюша" была кочующая. Подъедем куда поближе к нему, ударим как следует - и в другое место. Он нас только засечёт, начнёт из своих пушек лупить, а нас уж и след простыл. Мы в другом месте, а он по этому лупит!
- Не ранили вас?
- Всё было. Мне, правду сказать, ни пули, ни осколка снарядного не досталось. А я на мине подорвался с машиной вместе. Вот так же ехали, и дорога широкая, обкатанная. Свернул я немного в сторонку: разъехаться надо было со встречной, да задним колесом её и задел, мину-то!
- Ну и что же? - спросил Дуся.
- Ну, тут что же… взрыв, конечно. Вылетел - не помню как. Лежу, тошно мне, силы нету. Потом снегу поел, полегчало.
- А куда вас ранило?
- Ты лучше спроси, куда не ранило. Весь я, брат, раненный был. И грудь зашибло, и голову, и ноги обе. А хуже то, что контузией меня встряхнуло очень. Еле я отошёл.
Дуся с почтительным удивлением смотрел на большую, плотную фигуру шофёра.
- Что смотришь? - усмехнулся тот. - Теперь-то я опять в свою силу вошёл. А в госпитале был тебя слабее… Зовут-то тебя как?
- Дуся меня зовут.
- Это что же, по-настоящему выходит Денис, что ли, или Данила?
- Денис, по-настоящему я Денис, а это меня тётя Лиза так зовёт и бабушка… ну и другие.
- Вон что… Денис, значит, - шофёр тяжело вздохнул и продолжал: - У меня тоже братеник был Денис, да вот убили его. Тоже там, на Севере, у Баренцева моря…
Машина вдруг замедлила ход и стала. Шофёр вышел наружу, и Дуся слышал, как он опять колотил каблуками по скатам.
- Так я и знал, - сказал он, возвратившись. - Левое заднее ослабло. Подайся-ка, я домкрат возьму.
Дуся проворно выбрался из кабины. Оказалось, что кожаное сиденье поднимается, как крышка сундука, а под ним в углублении хранится множество разных инструментов. Шофёр достал большой насос с резиновой трубкой и тяжёлый стальной брус, немного похожий на сапог. Это, должно быть, и был домкрат. Шофёр подставил его под ось грузовика и железным прутиком начал вращать маленькую шестерёнку. От этого домкрат становился всё выше и, упираясь в ось, с удивительной лёгкостью поднимал всю тяжёлую машину. Придавленное грузом колесо теперь свободно повисло над землёй. Шофёр приладил к нему трубку насоса и стал накачивать. Скоро шина вновь сделалась упругой и плотной. Шофёр опять попробовал её ударом каблука, затем убрал домкрат и насос под сиденье и достал портсигар.
- Много ещё осталось пути? - спросил мичман Гаврюшин, чиркая свою зажигалку и поднося шофёру язычок огня. Сам он уже успел покурить.
- Засветло, пожалуй, не доедем: груз большой, с ним на хорошую скорость нельзя, - сказал шофёр.
Перед тем как ехать дальше, в кабину перебрался Тропиночкин, а Дуся вместе с мичманом Гаврюшиным снова забрался в кузов. В тёмном углу кузова было тепло, и Дусю начало клонить ко сну. Глаза как-то сами собой смыкались, и, когда Дуся открыл их, он почувствовал, что машина уже не движется, и увидел перед собой мокрую от дождя дощатую стену дома, электрический фонарь на проволоке и мокрые ветви каких-то деревьев, скрытых в густой темноте.
- Ну вот и приехали, - услышал он голос шофёра. - Станция Березай, кому надо - вылезай.
В ЛАГЕРЕ
Проснувшись утром в маленьком домике, куда его, полусонного, привели ночью по приезде в лагерь, Дуся встал, оделся и тихонько, чтобы не разбудить спавшего рядом на койке Тропиночкина, вышел на крыльцо.
Было ещё совсем рано. Солнце, по-видимому, уже взошло - потому что воздух был прозрачен и лучист, - но ещё не поднялось над вершинами высокого соснового леса, окружающего лагерь.
С крыльца Дуся сразу увидел то, чего в темноте не заметил ночью. Совсем недалеко от домика, на ровной и широкой лужайке, обсаженной маленькими стройными ёлочками и огороженной невысоким забором, были раскинуты в два ряда большие брезентовые палатки. Шатровые их покровы, туго оттянутые тонкими и, должно быть, очень прочными расчалками, чем-то напоминали паруса.
Дуся заметил, что у каждой палатки стояли на карауле юные моряки в бушлатах, застёгнутых на все пуговицы, в белых бескозырках, с плоскими штыками на ремне и блестящими изогнутыми трубками на груди. Почти все они были значительно больше Дуси ростом, и только у последней палатки стоял совсем маленький нахимовец.
В это время у ворот, где под грибковым навесом висел колокол, раздались три коротких двойных удара. "Склянки отбивают", - догадался Дуся. И тут он увидел, как из аккуратного крашеного домика по ту сторону забора, где, как он потом узнал, помещался офицерский пост, вышел горнист с блестящей фанфарой в руках и, запрокинув голову к небу, заиграл подъём.
Торжественные, призывные и повелительные звуки прозвучали в холодной тишине начинающегося дня. Едва смолкли эти звуки, как из палаток донеслись прерывистые сигналы боцманских дудок, и через минуту весь лагерь ожил и сдержанно зашумел. Послышались голоса пробудившихся от сна ребят. Кое-кто из них уже появился на ровной дорожке перед палатками.
За спиной Дуси скрипнула дверь, и на крыльцо вышел мальчик, меньше, чем Дуся, ростом, в такой же, как и он, матроске, наголо остриженный, с шишковатой головой и тёмными живыми глазами.
- Это не нам подъём, - сказал он. - Мы шестая рота, нам ещё в палатках спать не разрешают.
Дуся молча рассматривал своего нового знакомца.
- Вы вчера приехали? Правда? - продолжал тот. - Темно было, а я не спал. Я потому не спал, что меня вице-старшиной назначили.
- Кем? - спросил Дуся.
- Вице-старшиной, - повторил мальчик. - Ты разве не понимаешь?
- "Старшина" - понимаю, а вот "вице" - нет.
- Как же так? - удивился мальчик. - Вот вице-адмиралы есть, это ты слышал?
- Слышал.
Так вот они тоже вице, как я, только я вице-старшина - значит, помощник, заместитель. Нам капитан-лейтенант Стрижников объяснял, только вот тебя не было.
- Я к бабушке в Кронштадт ездил, - сказал Дуся.
- Ты из Кронштадта? - обрадовался вице-старшина. - Там кораблей много, да? У нас здесь сейчас недалеко на взморье тоже настоящие крейсеры стоят. Вот честное нахимовское! Сами увидите… Вас как зовут-то? - спохватившись, спросил он.
- Дуся.
- Дуся? - недоверчиво улыбнулся вице-старшина. - Ты что же, разве девочка, что тебя так зовут?
- Почему же, вовсе не девочка, странно даже так говорить. Дуся - это значит Денис. У меня и дедушка был Денис - настоящий моряк, он по всему свету странствовал и всегда на кораблях.
Вице-старшина нахмурился.
- Ну ладно, - сказал он. - А меня Колкин зовут. Это фамилия, а по имени Владимир. Раньше Вовкой звали. А здесь всех зовут по самому настоящему имени. И потом, не говорят "ты", а говорят "вы". Понял?
- Понял, - ответил Дуся, - как старшим.
- Именно, - подтвердил Колкин. - Всё-таки вот что, - продолжал он очень серьёзно, - я вам так посоветую: вы не говорите ребятам, что вас Дусей зовут. Очень это по-девчоночьему получается. Смеяться начнут. Скажите лучше - Денис, а то - Дима. Ведь это неприятно, когда смеются.
- Ладно, - согласился Дуся, - я так и скажу.
- Теперь пойдёмте на корабль, - предложил Колкин. - Это мы так домик свой зовём. Мы теперь корабли изучаем и решили - пусть у нас тут всё по-корабельному называется. Вот это, например, по-твоему, что такое?
- Где?
- Ну вот где мы стоим. Это как называется?
- Лестница.
- Эх, ты, а ещё из Кронштадта! Вовсе это не лестница, а трапчик… трап, понял?
- Понял.
- А это что? - Колкин постучал кулаком по стенке дома.
- Ну, стена, - простодушно ответил Дуся.
- Сам ты стена! Запомни: на корабле стен нет, а есть борта и ещё переборки. Ясно?
- Да, - пробормотал Дуся.
- И не "да" надо говорить, а "так точно". Моряки "да" не говорят.
- Уж будто и не говорят, - недоверчиво процедил Дуся.
- Не "уж будто", а так и есть, - авторитетно заметил вице-старшина. - Вы уж меня лучше слушайте. А то пошлют вас на клотик за кипятком, вы небось и пойдёте?
- Не знаю, - замялся Дуся. - Пошлют - так пойду.
- За кипятком?
- А как же?
- А вот так же! Знаешь ты, что такое клотик?
- Не знаю.
- А куда же ты пойдёшь? Мачту ты видел на корабле? Или хоть на пароходике каком-нибудь?
- Ну, видел.
- Наверху там макушка такая есть, на ней ещё электрическую лампочку укрепляют. Вот это и есть клотик. Ясно? А ты хотел на него за кипятком идти!.. Тут держи ухо востро, а то враз попадёшься!
- А ты уж на корабле был?
- Был, ясно. А то как же! Только я для тебя не "ты", а "вы". Ясно?
- А я для тебя кто? - спросил Дуся. - Тоже "вы"?
- И ты тоже "вы", - согласился Колкин. - Это я ещё не совсем привык. Я ведь тоже недавно нахимовцем сделался - мы только пятый день служим.
Они вместе вошли в домик.
Тут, в большой комнате, заставленной койками, был беспорядок, обычно сопутствующий вставанью. Оказывается, Тропиночкин уже ушёл умываться.
Колкин дал Дусе полотенце и сообщил, что умываться надо на озере, у пирса.
Дуся выскочил на крыльцо, рассчитывая догнать своего друга, но около дома его не было видно. Между тем остальные ребята с полотенцами в руках бежали в лесок и скрывались там под уклоном.
Дуся тоже поспешил за ними. Неширокая тропинка вела вниз. И скоро за деревьями открылось озеро. Лёгкая дымка утреннего тумана поднималась над водой. На противоположном далёком берегу виден был синевато-зелёный хвойный лес. Слева, почти на середине, Дуся заметил небольшой остров. На жёлтой плоской отмели сидело несколько чаек.
Вдруг откуда-то сбоку послышался топот ног, и двое старшеклассников вынеслись на тропу перед Дусей.
- До подъёма флага долго ещё, не знаешь? - спросил один из них, внезапно останавливаясь и с трудом переводя дух.
Дуся молчал. Он не имел понятия, что такое подъём флага.
- Ну, чего ты там, Раутский? - нетерпеливо торопил приятель. - Это же новичок, они ещё не знают, откуда и солнце всходит. Мы успеем выкупаться, вот увидишь.
И они оба устремились вниз к озеру, на ходу снимая бушлаты. Дуся ещё постоял немного в нерешительности и пошёл вслед за ними.
То, что все называли пирсом, оказалось большими плавучими мостками, с пришвартованными по бокам шлюпками. По обе стороны от него тянулись дощатые панельки, и с них, зачерпывая пригоршнями воду, прямо из озера умывались будущие моряки. Тропиночкина среди них не было видно.
Дуся умылся тоже и, заметив, что пирс быстро пустеет, поспешил обратно.
Кем-то оброненная записная книжечка валялась на тропе, поблескивая коленкоровой обложкой. Дуся поднял её и, выбежав из лесочка, сразу увидел перед собой знакомый домик. Все мальчики уже строились у крыльца в две длинные шеренги.
- Становитесь по росту! - крикнул ему вице-старшина Колкин, руководивший построением.
Дуся заметил Тропиночкина, знаками приглашавшего его к себе, и поскорее занял место в строю рядом с ним. В это время послышались сдвоенные удары склянок - один, второй, третий, четвёртый. С площадки, где стоял у мачты дневальный, разнеслись звуки горна и зазвенели над вершинами сосен.
- На флаг, смирно! - прогремела команда.