* * *
Женщины с детьми расположились недалеко от дороги на небольшой полянке. Одни завтракали, другие разговаривали.
Ольга Павловна села рядом с Марией Ильиничной. Напротив, на низко срезанном замшелом пне, устроилась Людмила Николаевна с Наташенькой. Только что умытое холодной водой лицо девочки светилось прозрачным румянцем.
Сережа с Ильей подсели к ней.
- Наташа, а где твой букварик? - спросил у нее Сережа.
Девочка встрепенулась.
- Там! - показала она на небольшой чемоданчик. - Мама, дай букварик.
- Ты же взрослая, достань сама.
Наташа схватилась за крышку, но та не поддавалась.
- Мамочка, никак! Никак! - кряхтя и дергая чемоданчик, выкрикивала девочка.
Людмила Николаевна помогла ей.
Буквариком Наташа называла небольшую детскую книжку с яркими картинками. Ее она "читала" всем своим знакомым.
Усадив малышку себе на колени, Сережа указал пальцем на первую картинку.
- Кто это?
- Это - киска. А это сидит воробей. - Она вспомнила недавно выученное стихотворение и важно "прочла":
- Где обедал, воробей?
- В зоопарке, у зверей.
Поклевал пшена у птицы,
У слона попил водицы…
В это время несколько человек подняли головы, прислушались.
- Во-о-здух! В укрытия! - донеслась с дороги тревожная команда. Она взметнула людей на поляне, как сильный порыв ветра сухую листву, - взметнула, закружила и расшвыряла по кустарнику.
Сережа бежал рядом с матерью и Людмилой Николаевной, прижимавшей к груди замершую девочку. Шагов через полтораста кустарник кончился, за ним открылась ровная полоса луга.
Рев моторов раздавался совсем близко. Три юнкерса шли вдоль дороги. С переднего самолета посыпались черные точки, словно кто-то проткнул ему брюхо. Через мгновение точки пропали и раздался зловещий свист.
- Ложитесь!.. Бомба!.. - крикнул мальчуган, падая на землю.
Свист быстро рос, переходя в душераздирающий вой. Грохот нескольких слившихся взрывов тряхнул землю. Однако первая бомбовая очередь упала где-то поодаль, возле моста.
Гул моторов начал затихать. Сережа вскочил на ноги, глаза его возбужденно блестели. Он хотел крикнуть врагам что-нибудь обидное, позлорадствовать над их промахом, но сразу же осекся, увидав, как самолеты разворачивались для новой атаки. Ольга Павловна, приподнявшись с земли вслед за сыном, тоже заметила это и взглядом искала более надежное укрытие.
- Опять идут гады, - шептал Сережа.
- Вон там, у пней, пониже, перейдемте туда, - предложила Ольга Павловна.
Сережа первым бросился к спасительной низинке.. Уже лежа на земле, он поднял голову и оглянулся: мать помогала идти Людмиле Николаевне, почувствовавшей себя дурно. "Какая она смелая! - с гордостью подумал он. - Совсем не боится!" Вспомнилась тревожная ночь в городе. Тогда ему казалось, что его мать и Мария Ильинична - страшные трусихи, а они с Ильей - настоящие герои. Он заставил себя подняться на колени, потом встать на ноги, несмотря на то, что гул вражеских машин рос с каждой секундой и властно прижимал к земле.
- Скорей ложитесь!.. - не вытерпев, закричал он.
Вновь послышался знакомый свист. Сережа крепко, до боли закрыл глаза и обхватил руками голову, словно защищаясь от удара.
Сверлящий вой нарастал и казался еще страшней, чем раньше. Он проникал не в уши, а во все тело, становился все нестерпимей и вытеснял из сознания последние обрывки мыслей.
Грохот близких разрывов тупой болью заткнул уши и рот, смешал воздух, небо и землю…
Снова вой - и снова кто-то большой и страшный тряс землю, стегая невидимой плетью, бил, ломал и коверкал все кругом…
Сколько времени продолжалась бомбежка, Сергей не имел понятия. Ему казалось, что все кругом давно погибло, и только он один продолжает жить.
Первое, что он почувствовал, когда наступила тишина, была дрожавшая рука матери, ласково погладившая его голову.
- Вставай, сынок, - улетели.
"Жива!" - теплой волной прошло у него по всему телу. Он открыл глаза и поднялся.
В разных концах леса слышались голоса. Перекликались женщины и дети, мужчины кого-то ругали за неповоротливость, стонал раненый.
Большие воронки от авиабомб желтели на обочинах дороги. Кусты возле них, поломанные, иссеченные осколками, торчали безлистым пожеванным хворостом. Трава кругом была смята и запорошена песком. Автомашины по-прежнему загромождали дорогу: одни из них покосились, другие лежали на боку в придорожных канавах. Но оба грузовика, на которых ехали эвакуирующиеся семьи, уцелели, только кузов переднего в нескольких местах был расщеплен осколками, да из кабин вылетели стекла. Шоферы проверяли моторы.
К Сереже подбежали Инна с Верой.
- Жив! - радостно закричали они, хватая его за руки. - Ой, а мы думали, что всех побили. Так страшно было, так страшно!
- А ты испугался? - допытывалась Вера. - Мальчишки всегда хвастают, что они ничего не боятся. Врете, поди?
Сережа смущенно отвел глаза:
- Илью видели?
- Нет. Пошли искать.
Тяжелый утробный рокот заставил их насторожиться. Потом в лесу, как еловый сушняк на костре, затрещали выстрелы. Недоумение и испуг застыли у всех на лицах: "Что это?"
И вдруг неистовый крик перехватил дыхание:
- Немцы!
Народ заметался по лесу. Одни бросились прочь от дороги, другие - вдоль нее, назад. Из-за шума стрельбы ничего нельзя было понять.
Увлекаемый матерью, Сережа кинулся через кусты, прочь от выстрелов. Едва они выбрались на опушку, как сбоку затрещал пулемет.
- А-ай! - вскрикнул кто-то рядом и повалился на землю.
Они инстинктивно упали в траву. Пулемет бил почти беспрерывно. Пули злыми осами свистели над головой.
Потом пулемет смолк. На опушке показалась цепочка людей в серо-зеленых незнакомых мундирах с засученными рукавами.
- Ауфштейн! - подобно разрыву бомбы ударило в голову чужое слово, и носок солдатского ботинка грубо толкнул Сережу в бок.
Он поднялся, оглушенный ужасом смерти. Перед глазами отчетливо чернел холодный зрачок автомата и блестела большая пряжка ремня со свастикой.
- Комм! Лёс, лёс! - как удар плети, хлестнул его резкий выкрик.
Мальчик ухватился за руку матери и пошел, механически переставляя ватные ноги.
В плену
Захваченных женщин и детей гитлеровцы согнали в большую открытую со всех сторон, круглую котловину, расположенную за перелеском. Дно у нее было сырое, густо заросшее зеленой осокой. В самой середине, между мшистых кочек проступала вода. На ровных и довольно крутых скатах не росло ни кустика, даже трава, мелкая и щетинистая, пожелтела до времени.
Здесь оказались Ольга Павловна с Сережей и большинство их дорожных спутников.
Постепенно люди, ошеломленные нападением немцев, приходили в себя.
Сережа и Илья, прижавшись плечами, лежали и молча наблюдали за немецкими часовыми. К ним придвинулся Садык.
- Пойдемте к Фатику, - тихонько предложил он, смахивая с глаз слезы. - Плачет.
- Разве уговоришь, если он маму потерял, - хмуро ответил Илья. - Это хоть бы кому…
Все же ребята перешли к тому месту, где, уткнувшись лицом в траву, лежал Фатик. Около плачущего мальчика сидели женщины и пытались утешить его, убеждая, что его матери, как и многим другим, удалось уйти вместе с капитаном.
Ребята опустились на землю возле убитого горем товарища. Из их дорожной компании не хватало только Коли Еремина и Володи Тарасюка.
Мальчики не знали, как успокоить Фатика.
- Слушайте, ребята! - кажется, неожиданно даже для самого себя начал Сережа. - А ведь нас выручат!
Головы сидящих разом повернулись к нему.
- Понимаете, немцы, что нас захватили, - не главные силы. Фронт еще далеко. Помните, утром комендант говорил, что к нам в тыл пробралась небольшая группа гитлеровцев. Это, наверно, они и есть.
- Ага! - тотчас подхватил Илья, - Под городом им дали чесу, так они - сюда.
- Капитан Беляев ушел с бойцами, он же обязательно сообщит в главный штаб. А там прикажут одному полку - и от этой группы одна пыль вонючая останется!
- Эх, вот бы! - вздохнул Садык.
Илья порывисто вскочил на ноги. Он уже верил в то, что их освободят.
- Точно! Не могут же наши оставить в своем тылу противника! - воскликнул он и метнул в сторону часовых взгляд, полный ненависти и скрытого торжества. - Ну, держитесь тогда, гады-фашисты, загоним самих в эту яму и постреляем всех!.. Я б их один из винтовки перебил!
- Ты - тише, - остановил его Сережа. - Разве ж у нас позволят пленных убивать?
Илья горячо возразил:
- Наши не знают, какие они, эти немцы.
- Нет, все равно пленных солдат убивать нельзя, мы же - не фашисты!
- Нельзя! А им можно плеткой наших бить?.. Плеткой! Как скотину!
Группу пленных, в которую входил Илья, пригнал к лагерю ушастый большеротый ефрейтор с черной нашивкой черепа и скрещенных костей на пилотке. Немец хлестал отстающих плетью и орал при каждом ударе "Рус капут!".
У Ильи при воспоминании о нем мутнело в глазах от злости.
- Тебе бы досталось - по-другому бы заговорил! - с негодованием крикнул он Сергею.
Спор прервали подсевшие девочки.
- Вы о чем? - спросила Вера.
- Заспорили: можно ли пленных фашистов убивать. - объяснил Садык.
- Не в том дело, - возразил Сергей. - Понимаете, девочки, нас скоро должны выручить!
- Да ну?.. Как?
- А так! - и ребята наперебой стали выкладывать им свои военно-тактические соображения.
Вера с посветлевшими глазами воскликнула:
- Вот бы - правда!
Молчаливая Инна лишь крепко стиснула тоненькие пальцы подруги.
Весь день среди детей не прекращались разговоры о возможном освобождении из плена. Обсуждали этот вопрос и взрослые; но большинство из них сходилось на том, что вряд ли в военной сумятице кто о них узнает, да и когда тут заниматься судьбой нескольких десятков людей, когда на фронте гибнут тысячи. Однако ребят никто не разубеждал.
* * *
Днем, кроме часовых, никто к лагерю не подходил, и есть пленным не давали. Впрочем, после всего пережитого даже дети не чувствовали голода. Лишь хотелось пить. К счастью, воды было достаточно: еще утром в самом низком углу площадки Ольга Павловна с Марией Ильиничной кое-как вырыли руками небольшую ямку. Вода в ней хоть и пахла болотом, зато была холодна, как из родника.
Под вечер с запада начали доноситься глухие раскаты артиллерийской стрельбы. Пленники прислушивались к ним, не скрывая радостного волнения. Всем почему-то казалось, что чем ближе подвинется к ним фронт, тем вероятнее освобождение. С заходом солнца канонада прекратилась. На усталую землю легла вечерняя холодная тишина.
На тропинке показался высокий худой немец-офицер в сопровождении того самого ушастого ефрейтора, который пригнал Илью. На вид офицеру было лет тридцать. От фуражки до краг и ботинок он весь блестел, как хирургический инструмент.
Пленные выжидающе смотрели в его сторону. Говор смолк. Кое-кто встал, чтобы лучше видеть и слышать. Офицер, помахивая тонким хлыстом, подошел к проволоке, ограничивающей лагерь. Заговорил он, казалось, не губами и языком, а одним горлом, отчего слова изо рта выкатывались, будто камни-голыши по доске.
Ефрейтор весь как-то странно дернулся, точно его ударило электрическим током, прижал к бедрам ладони рук, отводя локти за спину. Как позже узнали ребята, это была стойка "смирно" в немецкой армии.
- Яволь, гер гауптман! - крикнул ефрейтор, выслушав офицера. Крикнул так, будто пролаял: "яв-гав-гав!", и шагнул к проволоке.
- Слюшай, матка! - коверкая русские слова, начал он. - Ви есть пленный!..
- Какие же мы пленные, мы - гражданские, - раздался из толпы чей-то несмелый голос.
- Мольчшать, когда говориль ваш господин! - заорал переводчик. - Мольчшать!.. Слюшай!.. Ви есть пленный. Но ми даем вам жить. Ви должен все делать на немецкий сакон.
Тут же выяснилось, что "делать на немецкий закон" означало - выдать семьи политработников и евреев.
- Расстрелять хотят, - шепнула Людмила Николаевна, знавшая немецкий язык.
- Ну, кто есть юде?.. - шаря глазами по лицам женщин и детей, ефрейтор прошелся вдоль проволоки.
В лагере по-прежнему молчали. Офицер подергал угловатым подбородком и повернул назад. Следом за ним двинулся ефрейтор.
Солнце закатилось. Жаркое, светлое небо постепенно мутнело, холодело. Дымная мгла обступала со всех сторон западную часть горизонта; тяжелая и упорная, она наваливалась сверху, ползла с боков, стирая последние светлые тона догорающей вечерней зари… Мрак, густой мрак опускался на землю! Лишь кое-где на редких островках далеких облаков едва мерцали красноватые отблески закатившегося светила…
В густеющей тьме разгорались зарева пожаров. Бледные пятна проступали на туманном горизонте, как будто всходило множество лун.
* * *
Сережа с Ильей не сводили глаз с едва различимых в темноте часовых, бродивших возле лагеря. Долго сидели молча, ловя малейший звук. Однако ни один выстрел поблизости, ни один крик не нарушили непроницаемую тишину. Надежда на освобождение начала исчезать.
- А вдруг тех, кто утром у моста вырвался, немцы в другом месте перехватили? - первым зашептал Илья. - Что тогда?
- Тогда никто о нас ничего не знает, и зря мы ждем.
- А если и знают… слышал, как вечером грохотало? Ведь это по нашим били!.. Огневой вал, наверно… Мне папа рассказывал: где пройдет огневой вал, там ничего не остается.
- Это наши стреляли, - возразил Сергей.
- Нет, огневой вал при наступлении делают. А наши отходят. Может пройдут стороной…
- Вот именно… Тогда нам - точка!..
Ольга Павловна, сидевшая рядом, неожиданно спросила у сына:
- Что бы сказал папа, если бы сейчас тебя послушал? Как ты думаешь?
Сережа закрыл глаза. Прежде всего почему-то увидел шахматную доску с отщепленной фанеркой на клетке "а2", а потом - склонившуюся над ней голову отца. "Безнадежных положений нет, - как будто рядом произнес отец. - Терпение и выдержка!.."
Сергей прислонился щекой к теплому плечу матери.
- Терпение и выдержка, - прошептал он. - Эх, папка, папка, если бы ты знал!..
* * *
Утром снова появился ефрейтор. Он зашел в лагерь, поигрывая резиновым шлангом, обвел пленных странным, диковатым взглядом, потом издал долгий гортанный крик. Вернее сказать, то, что вырывалось из его широкого искривленного рта, мало напоминало человеческую речь.
- Что? Что он говорит? - оборачивались женщины к Людмиле Николаевне, владевшей несколькими языками.
- Не пойму, - растерянно напрягала внимание молодая женщина. - Это не по-немецки, не по-английски, не по-итальянски…
- Это по-фашистски, - сказала Ольга Павловна. - Такого языка нам не доводилось слышать.
Гитлеровец смолк, постоял и вдруг, взмахнув концом шланга, врезался в толпу женщин и детей. С яростью, беспричинной, непонятной и необъяснимой, он принялся хлестать всех подряд.
Из отдельных, исступленно повторяемых им выкриков Людмила Николаевна поняла, наконец, что он приказывал русским строиться в колонну по три. Однако выполнить его приказание было невозможно: гитлеровец, злобно скаля белые зубы, гонялся за людьми и хлестал направо и налево.
- Что ты делаешь, мерзавец? - заступила ему дорогу Ольга Павловна.
Фашист остановился, точно бык, наскочивший на столб. Потом оскалился еще сильнее и вытянул женщину резиной через плечо.
Ольга Павловна вздрогнула, как деревце от удара топором. Когда ефрейтор замахнулся снова, она бросилась на него.
Ошеломленный эсэсовец выронил плеть. Затем, с проклятием оторвав от себя женщину, ударил ее кулаком пониже груди. Пленные в порыве страха разбежались от него, и Сергей увидел свою мать, лежащую на земле.
Ефрейтор поднял резиновый шланг, но размахнулся не им, а ногой, метя окованным солдатским ботинком в лицо женщине. Словно подброшенный невидимой пружиной, Сергей прыгнул на врага.
- Мама! Мама!
От неожиданного толчка в бок фашист качнулся. Не давая ему опомниться, мальчуган вцепился в него, стремясь опрокинуть и впиться зубами.
Удар кулака швырнул паренька на травяную кочку. Не успел Сергей вскочить, как на него со свистом опустилась резиновая нагайка.
До того жгучая боль рассекла спину, что Сергею показалось, будто фашист рубанул тесаком. Мальчуган изогнулся и вскрикнул, но тут же упрямо шагнул к ефрейтору.
Снова удар кулака и свист резины.
Мальчик шатался, лишь клокотавшая ярость удерживала его на ногах. По лицу катились слезы, на правой щеке до виска вздулась багровая полоса, из уха текла кровь, рубашка на спине была изорвана и тоже покрылась кровавыми пятнами, и все-таки он не отступал.
- Ха-ха-ха! Большевик! - потешался эсэсовец над его бессилием. - Тобой надо заняться.
С ужасом наблюдали женщины жестокую, неравную борьбу, но никто не смел шевельнуться под направленными на них автоматами часовых.
На тропинке, ведущей к лагерю, показался еще один гитлеровец.
- Гей, Вайс! - крикнул он ефрейтору издали. - Что ты возишься? Там ждут.
- Яволь, фельдфебель, айн момент! Попался интересный экземпляр для дрессировки, - ответил ефрейтор и ударом кулака по голове оглушил мальчика.
Через несколько минут пленники, подгоняемые криками конвоиров и плетью Вайса, почти бежали в сторону дороги. Пришедшую в чувство Ольгу Павловну женщины вели под руки. Рядом несли Сергея.
К счастью, идти пришлось всего километра два. За пригорком возле дороги был расположен небольшой обезлюдевший поселок. На улице виднелись следы недавнего грабежа: выбитые окна, сорванные с петель двери, поломанная мебель, раскрытые чемоданы с бельем.
Пленников загнали в небольшой кирпичный сарай. Когда со скрипом захлопнулись тяжелые двустворчатые двери, все стали осматриваться, постепенно привыкая к полумраку помещения. Раньше здесь был какой-то склад, теперь в нем, кроме стружек, щепок и опилок, ничего не осталось. Высокий, из массивных плах потолок, кирпичные стены, узкие горизонтальные окошки, перехваченные железными прутьями, - все это исключало всякую мысль о побеге.
Избитые, измученные, женщины и дети расположились на холодном цементном полу.
Сережу поместили в дальнем углу на разостланном пальто. Инна и Вера укрыли его сверху своими пиджачками.
Ольга Павловна молча сидела у изголовья сына и тихонько гладила его вихрастые волосы.
Он лежал, повернув лицо к матери и закрыв глаза. Если не шевелить ни одним мускулом, то боль теперь была не так уж сильна. Зато, когда Сергей пробовал повернуться, забинтованную рубашкой и полотенцем спину прожигало огнем, и он стонал. Сидящие рядом друзья переставали шептаться.
- Эх, йоду бы! - озабоченно сказал Илья.
- Йодом разве можно? - возразила Инна. - У него вся спина посечена. Риваноль нужен.
- Это - что?
- Лекарство такое, на раны.
Илья, по обыкновению, заспорил было, но Инна жестом остановила его.
- Давайте лучше подумаем, как Сережу с Ольгой Павловной от ефрейтора уберечь, - заговорила она так тихо, что слышали ее лишь придвинувшиеся вплотную товарищи. - Людмила Николаевна слышала, как ефрейтор грозил расправиться с ним.
Фатик вздохнул: