- А хуже всего Соня всё-таки сделала самой себе, - сказала Любовь Андреевна. - Как вы думаете, ребята, почему?
- Мы все на неё рассердились, - сказала Маруся Петрова, - А это ведь неприятно, если на тебя все сердятся.
- С нечистой совестью плохо жить! - заявил Костя Жуков.
- Вот и я так думаю, - посматривая на всё ещё тихонько плачущую Соню, сказала Любовь Андреевна. - Как ей смотреть в глаза товарищам, когда из-за неё несправедливо подозревали человека в оплошности, а она знала, что он не виноват, что виновата она сама, и молчала?
- Я больше не буду! - сквозь слёзы проговорила Соня.
- Она больше не будет! - закричали девочки.
Соню оставили в покое и взялись за Матвея. Тут мнения ребят разделились. Мальчики считали, что Матвей правильно поколотил Соню, может быть, только слишком сильно, перестарался немножко, но вздуть Соню следовало. Девочки утверждали, что всё равно бить Матвей не имел права. Он мог пристыдить Соню словами, отругать её, наконец, пожаловаться на неё воспитательнице, но не лупить её. Тем более, что Соня гораздо слабее Матвея. Теперь у неё, наверно, вся спина в синяках. И он мог совсем оторвать ей косы - ну, куда это годится?
Любовь Андреевна согласилась с девочками и ещё раз сказала, что Матвей вёл себя, как первобытный человек, который признавал только силу, а не разум.
После ужина ребята сидели в читальне. Любовь Андреевна читала им книгу. Ливень давно кончился. Но погода была пасмурная и ветреная. На море бушевал шторм. Снизу доносилось громыханье волн. Все сидели сонные. Матвей потихоньку стал продвигаться к двери читальни.
Любовь Андреевна опустила на минутку книгу:
- Ты куда?
- К Стеше пойду…
- Никуда ты не пойдёшь. Сядь!
Пришлось Матвею сесть на место.
Во время ужина Любовь Андреевна успела поговорить с воспитательницей пятого класса. Та была очень недовольна Стешей. Бегая под ливнем по саду, Стеша вымокла до нитки, ужинать отказалась, сидела на своей кровати, закутавшись в одеяло и не разжимая губ.
- Трудная девочка, - сказала воспитательница. - И зачем Сергей Петрович вообще позволяет держать в спальне то птиц, то каких-то ежей? У мальчиков из четвёртого класса целый месяц жил ёж под кроватью.
- А кто не трудный? - возразила Любовь Андреевна. - Матвей Горбенко, может быть, не трудный? Или Лихов, на которого внимания и сил приходится тратить больше, чем на половину класса? Кривинскую я считала как раз довольно лёгкой девочкой, она послушна, учится хорошо. И вот - пожалуйста! А насчёт зверей я с вами не согласна. Пусть держат и птиц, и ежей. Пусть заботятся о них…
Настроение у Любови Андреевны было неважное. Она старалась не показать этого ребятам, говорила с ними ровно, ласково, как всегда. Но всё равно они чувствовали, что их воспитательнице невесело. От этого, а главное, от тоскливой погоды все были подавлены.
Уныло разошлись по спальням. Все раздевались и укладывались молча. Даже Лихов не шумел и не паясничал, как обычно. Матвей, и так неразговорчивый, совсем воды в рот набрал. Как всегда, Любовь Андреевна присматривала за мальчиками. Девочки ложились сами, она навещала их позднее.
Почти все уже лежали в кроватях, когда вдруг откуда-то донеслись девчоночьи крики.
В конце коридора была расположена спальня третьеклассниц. Третьеклассницы только что прошли по коридору: карантин у них продолжался.
- Что за день! - пробормотала Любовь Андреевна. - Лежите, мальчики, я посмотрю, что там такое…
Любовь Андреевна заглянула в спальню третьеклассниц. Девочки столпились у одной из кроватей. Некоторые стояли на коленях и засматривали под кровать.
- Подумайте! - сказала Любови Андреевне воспитательница третьего класса. - Какая-то птица забилась под кровать и там сидит. - Нет ли у вас какой-нибудь коробки? Мы её туда посадим.
- У нас одна девочка вдруг испугалась! - стали объяснять третьеклассницы. - Думала, мышь под кроватью!
- Да-а, а там как шуршало! - заявила одна из воспитанниц, очевидно, та, которая подняла переполох. - Анна Петровна посмотрела, а там птица!
- Да ведь это, наверно… - обрадовалась Любовь Андреевна. - Не трогайте, пожалуйста, птицу! Я сейчас принесу клетку.
Быстрым шагом она вернулась в спальню, сказала весело:
- Матвей, сбегай к Стеше за клеткой! Быстро! Чтобы одна нога здесь, другая там.
Ни о чем не спрашивая, Матвей сбросил одеяло, вскочил с кровати и во весь дух помчался во второй этаж. Пятиклассницы опешили, когда внезапно распахнулась дверь и влетел Матвей.
- Ты что, арифметик противный? - возмутились пятиклассницы. - И без стука! Совсем распустился.
Не обращая ни на кого внимания, Матвей схватил пустую клетку, которая сиротливо стояла на тумбочке у Стешиной кровати, и опрометью кинулся вон из комнаты.
Когда он подал клетку поджидавшей его в коридоре Любови Андреевне, показалась Стеша. Торопливо оправляя платье, она подбежала к воспитательнице:
- Зачем клетка?
- Сейчас увидишь. Подожди здесь. У них всё ещё карантин. Я же тебе запретила входить!
Но Стеша, виновато глянув на Любовь Андреевну, уже стояла в спальне третьеклассниц.
Там царила суматоха: птицу не могли поймать. Она быстро перебегала из-под одной кровати под другую.
Едва птица метнулась по полу между кроватями, Стеша воскликнула:
- Чикот!
Бросилась на колени и в одну минуту схватила пробегавшую птицу.
- Скажите - птицелов! - удивилась воспитательница Анна Петровна.
- Спасибо! Спасибо! - твердила Стеша, прижимая к груди Чикота.
- Марш отсюда! - Любовь Андреевна слегка подтолкнула Стешу в спину, выпроваживая её из спальни. А сама осталась, рассказала третьеклассницам историю Чикота.
За дверью раздавался счастливый голос Стеши и радостные возгласы второклассников. Конечно, мальчишки повскакали с кроватей и высыпали в коридор.
Живи на воле!
На другой день море лежало зеркально гладкое, синее-пресинее под синим ясным небом. Вчерашний ветер посбивал много листьев. Но осталось их на ветках гораздо больше. Неподвижно стояли желтолистные и краснолистные деревья, отдыхая после вихревой трёпки. Глянцевито блестела на солнце вечнозелёная листва лавров и магнолий. Было так тихо, точно на свете никогда не бывало ни штормов, ни ураганов.
Тихо было и в скалах. Скалы нависли над балкой. Забраться к их подножию оказалось непросто. Стеша хваталась одной рукой за каменные выступы и осторожно лезла. В другой руке она держала клетку. Матвей карабкался позади Стеши.
За скалой нашлась уютная ложбинка, заросшая кустами.
- Вот тут Чикотушка и начнёт самостоятельную жизнь, - сказала Стеша. - Крыло зажило. Незачем ему больше в неволе томиться.
Она поставила клетку под кустом терна и открыла дверцу.
Чикот выпрыгнул сразу. Почти прижался к земле грудкой, замер на секунду. А потом быстро-быстро побежал в кусты. И вот уже не видно его: шуршит себе где-то дальше.
- Даже до свиданья не сказал, - легонько вздохнула Стеша. - Ну, ничего, всё равно он очень милый, правда?
- А ты зачем мне тогда не поверила, что я закрыл клетку? - с упрёком спросил Матвей.
- Опять ты за своё! Какой обидчивый! И вовсе я тебе не поверила. Наоборот, я поверила, что ты говоришь правду" Что ты по правде думал, что закрыл.
- Почему - думал? Я же закрыл!
- Ох, надоеда! Но ведь ты мог и ошибиться. Тебе могло показаться, что ты хорошо закрыл, а на самом деле - не закрыл. Соню вашу мне жаль!
- Нашла кого жалеть! Сонька просто гад.
- Ну, уж и гад! И це стыдно так говорить? Она злая очень, Соня. За это её и жаль. А может быть, она и не очень злая. А главное, злопамятная.
- За то, что плохой, злопамятный - жалеть человека? - удивился Матвей.
- Понимаешь… Не могу как следует объяснить… Но ведь злому худо живётся на свете. У меня, например, характер скверный, я это знаю, мне от этого разве лучше, а не хуже? Кстати, ты и сам-то не всегда добренький… Да ну, ладно. Всё равно ты ничего не понимаешь. Мал, наверно. Послушай, - не обращая внимания на то, что Матвей сидит на траве надутый, весело продолжала Стеша. - Ты знаешь, что в скалах живёт кто-то невидимый?
- Невидимый? Как так?
- А ты эхо когда-нибудь видел? Посмотри, может, увидишь. Сейчас я его позову. - Стеша приложила руки ко рту и крикнула:
- Ма-атвейка ждёт!
В скалах отозвалось:
- Вейка дёт!
- Видишь, дразнится, а не показывается, - засмеялась Стеша.
Матвей тоже засмеялся, потом сказал:
- Папа мне рассказывал про эхо. Можно заранее вычислить, какое где будет эхо. Только это трудно. Надо принять во внимание…
- Тебе бы только вычислять! - перебила Стеша. - Вот уж ненавижу! А ты сказал воспитательнице, что пойдёшь со мной выпускать Чикота?
- Забыл. Она с кем-то разговаривала.
- Совести у тебя нет, - вздохнула Стеша. - Так тебе повезло, просто не заслуживаешь!
- В чём мне повезло?
- В том, что у вас такая воспитательница.
- Какая?
- Добрая. Позволяет тебе убегать. Ты же вечно где-то бродишь. Сама, наверно, со страху умирает, когда тебя нет - ведь отвечает же за каждого. А всё-таки отпускает. Я бы, например, ни за что не разрешила мальчишке где-то шататься. Будь я воспитательницей. Охота была волноваться!
- Тонька из шестого на шаг не отпускала, - вспомнил Матвей. - Когда за нами смотрела.
- Вот видишь! Нет, Любовь Андреевна у вас просто замечательная. Чтобы тебе было лучше, готова мучиться.
Матвей слушал с большим удивлением. Никогда он не задумывался, почему ему удаётся разгуливать одному и как к этому относится Любовь Андреевна.
- Да откуда ты знаешь, что она мучается?
- Видела сколько раз, как она на тебя смотрит, когда ты появляешься после отлучки своей.
- А как она смотрит?
- Мол, наконец-то! Ясно, тревожилась.
- Странно… - Матвей пожал плечами.
- Вот тебе и странно! Представь, что тебе совсем не удавалось бы побыть одному. Хорошо бы тебе было? И как бы ты свои драгоценные задачки решал?
- Я бы всё равно убежал.
- Ну, это как сказать… Меня воспитательница ругала-ругала за то, что ухожу одна в овраги. Даже наказывала. А уж потом отступилась. Так я же гораздо старше… А тебя Любовь Андреевна, по-моему, и не ругает. Так что - цени!
- Ценить? - переспросил Матвей. - А что это барыш?
- Фу! - на лице у Стеши выразилось сильное отвращение. - Про какую мерзость ты спрашиваешь! Барыш - это когда продадут какую-нибудь вещь на рынке дороже, чем её купили в магазине, а потом считают, сколько барыша наспекулировали. Тётка моя, бывало… Даже вспоминать не хочу… Пошли! - Стеша вскочила, крикнула в пространство: - Живи на воле, Чикотушка! Хорошо живи! - И помахала рукой.
С задумчивым видом Матвей вслед за Стешей спускался с каменных уступов.
Отчего Соня такая?
Любовь Андреевна сидела в саду на скамейке и поглядывала на своих ребят.
Мальчики играли в мяч. Девочки возились с куклами. Переодевали их, укладывали спать под деревом на куче сухих листьев. Соня Кривинская плела из кленовых листьев венок.
"Бедная девочка!" - подумала воспитательница. Теперь она поняла, отчего Соня хитрая и завистливая.
В тот вечер, когда нашёлся дрозд, Любовь Андреевна спросила Стешу:
- Ты сильно обидела Соню? Похоже, что она решила тебе отомстить. За что?
- Она, конечно, на меня обиделась, - ответила Стеша, - За то, главное, что я при всех сделала ей замечание. Она самолюбивая очень, ваша Соня. И, видно, за что-то рассердилась на людей…
"За что-то рассердилась на людей". Как метко сказала Стеша! В самом деле, что-то ведь сделало Соню мстительной?
Любовь Андреевна решила осторожно поговорить с Сониной матерью. Но в субботу мать почему-то не приехала за Соней. Воспитательница поехала к Соне домой. Соня была из Ялты - удача. Ведь многих интернатовцев привозили из Алушты, Гурзуфа, Алупки, Мисхора. А в Ялте и сама Любовь Андреевна жила вместе с замужней дочерью.
Во дворе ей сразу сказали, что Сонина мать уже два дня находится в больнице: у неё обострилась давняя болезнь лёгких.
- А что случилось? - встревожилась соседка. - Уж не заболела ли и Соня?
- Нет, нет. Здорова и учится хорошо. Просто я хотела узнать, отчего за ней не приехали в субботу, да и вообще посмотреть, в каких условиях Соня живёт дома. Мы ведь посещаем семьи своих воспитанников. Сонина мать работает в пошивочном ателье, не так ли?
- И дома тоже шьёт, частным образом. Портниха она хорошая… Да вы зайдите, отдохните!
В комнате женщина разговорилась.
- Хорошо, что девочка в интернате, а то больно уж много кривлянья видит.
- Какого кривлянья?
- Ну как же? Я уж сколько раз Сониной матери говорила: "Вы бы хоть при ребёнке-то насчёт своих заказчиц не прохаживались". Ведь она, мать-то Сонина, любезничает-любезничает с приходящими к ней дамами, комплименты им говорит, а только заказчица за дверь: "Расфуфыря, подумаешь! Муж тысячи загребает, так, конечно, можно наряжаться. Да ещё честным ли путём загребает? Вертуха безмозглая. Небось дома врёт, что на хозяйство потратилась, а сама - на тряпки. Мне бы её деньги!" И всё в таком роде. Уж и Соня, знаете, тоже привыкла так-то… В лицо посетителям улыбается, этакий ангелочек кроткий, а за спиной гадость скажет. Нехорошо. И вечная эта зависть: тот лучше живёт, другой лучше… Мать у Сони и сама зарабатывает хорошо. Конечно, трудно ей: болеет часто.
"А ведь это и унизительно - улыбаться человеку, который не нравится, - думала Любовь Андреевна. - Вот за это унижение, за мучительное чувство зависти своей Соня и готова отомстить каждому. И хитрить привыкла… Как-то надо её выправлять. Пожалуй, это потруднее, чем справиться с иным озорником. Или с нелюдимым ребёнком. Кстати, где Матвей? Опять куда-то удрал. Постоянно это беспокойство - где Матвей? Но держать его на привязи, раз такой у мальчишки характер, было бы жестоко…"
- Похудела ты со своими интернатовцами, - сердилась дочь.
Похудеешь тут! В молодости Любовь Андреевна работала учительницей младших классов. Потом много лет не работала, растила своих детей, ездила за мужем, инженером-монтажником, с одной стройки на другую. Теперь мужа нет в живых, дети выросли, обзавелись своими семьями, а она опять пошла работать с детьми.
Любовь Андреевна уже хотела послать ребят на поиски Матвея, когда сам он внезапно появился из-за угла здания. Шагает себе, засунув руки в карманы. Вид отсутствующий, ничего кругом не замечает.
Ты почему не думаешь о людях?
- Матвей! - позвала Любовь Андреевна. - Пойди сюда!
Матвей приблизился.
- Где ты был?
- Сидел вон там. - Он неопределённо мотнул головой. - Недалеко….
- Сядь. Мне надо с тобой потолковать.
Нехотя Матвей присел на другой конец скамейки.
- За Соню директор меня уже ругал, - сообщил он. - В своём кабинете.
- Знаю. И что же Сергей Петрович тебе сказал?
- Что были когда-то рыцари. Теперь рыцарей нет. Но всё равно… Хорошие люди и теперь не кидаются на женщин… с кулаками.
- Вот-вот!
- Очень жаль, что Соня девчонка, - угрюмо сказал Матвей.
- А за то, что она плакала и кричала, когда ты её бил, за то, что ей было больно, тебе её не жалко?
- Нет, - честно признался Матвей. Потом спросил: - Это что - золотник?
- Такая часть в машинах, в насосах. И ещё старинная мера веса, вроде грамма.
- А лот что такое?
- Тоже старая мера веса. Кажется, лот равен трём золотникам, но я не уверена. Да и, кроме того, лот ведь это прибор для измерения глубины моря. Что это тебя лоты и золотники заинтересовали?
- Так…
Помолчали.
- Матвей, - негромко и задумчиво сказала Любовь Андреевна. - Ты почему не думаешь о людях?
- О каких людях?
- О Моторове и Гуськове, например. Разве они не люди?
- Они четвероклассники, - неопределённо ответил Матвей.
- Да, оба эти человека, Гуськов и Моторов, учатся в четвёртом классе. И, как каждому человеку, им необходимо самим научиться делать всякое дело. Например, решать задачи…
Матвей густо покраснел.
- Я только два разика… Они говорили: пожалуйста! И ещё: слабо́ тебе решить…
- А они тебе не говорили, что именно эти задачи учительница велела им непременно решить самим?
- Я обещал никому не говорить, что я им решал, - пробормотал Матвей. - Это председатель их отряда нас… застукал.
- Эх, Матвейка, Матвейка! Ради удовольствия решить задачу ты готов подчиниться любому лентяю, пуститься на обман. Ты обещал им не говорить. Но ведь ещё прежде ты обещал мне не решать задачи ребятам, которые просят тебя об этом тайком. Нехорошо так лукавить. А вообще твоё поведение, знаешь, как называется?
- Как?
- Эгоизм. Тебе нравится решать задачи - и всё. Ты исполняешь свое желание, а о других не думаешь. Я тебя просила объяснить Воронкову решение примеров. А ты что сделал? Продиктовал ему десять примеров: и те, что заданы, и те, что не заданы. Вместе с решением. Он аккуратненько записал, а решить их не умеет.
- Потому что он всё равно не понимает. Я ему объяснял, а у него выходит от сорока шести отнять семнадцать вместо двадцати девяти - двадцать один. Тогда я продиктовал. Он пишет красиво.
- Ну хорошо, оставим арифметику… Послушай, Матвейка, ты думаешь, что только одному тебе бывает грустно и тоскливо? А вот у Сони Кривинской папы нет, а мама часто болеет. А сейчас даже в больницу её положили. Ведь Соня тревожится о своей маме… - Выражение лица стало у Матвея беспокойное и вместе с тем упрямое. - А Тамара Русланова всю неделю очень скучает и без мамы с папой и без сестрёнок. Папа у неё инвалид, им нелегко живётся, школа от них далеко, поэтому Тамара учится в интернате.
- А сестрёнки?
- Одна в детсаду, другая в яслях, мама много работает. Тамара скучает без родных, но смотри, как она со всеми ласкова, как старается обо всех позаботиться, а по субботам и воскресеньям много помогает маме. У Славы Гордеенко тоже дома не всё благополучно… Да у всех какие-нибудь трудности. Однако все ребята веселы, играют, дружат между собой, никто носа не вешает. Кстати, ты вот любишь математику. Но ведь настоящие математики и математику-то любят не для самих себя, а для людей.
- Как это - математику для людей?
- А так, что с помощью математики и физики учёные приносят огромную пользу людям. Не будь у нас замечательных математиков, не было бы и спутников…
У Матвея загорелись глаза.
- Ни Гагарин, ни Титов не полетели бы на ракетах в космос! - перебил он и от волнения заболтал ногами. - Ведь ракеты построены по точным-преточным расчётам, папа мне рассказывал. Если допустить ошибку, то ракета не взлетит. И не приземлится куда надо.
- Верно, милый, - радуясь его оживлению, сказала Любовь Андреевна. - Так подумай сам, разве можно быть эгоистом и только для одного себя любить математику? А знаешь, я даже думаю, что у эгоиста, у человека, который не думает о других людях, и хорошие ракеты не получатся.
Матвей растерянно заморгал. Потом плотно сжал губы и задумался.
Любовь Андреевна протянула руку и слегка пригладила спутанные вихры мальчика. Матвей дёрнулся в сторону.
"Вот чертёнок! Тебя и не приласкаешь", - подумала воспитательница.