Гена. Вот врун, а? Да еще и неграмотный! Про пушкинского "Медного всадника" не слыхал!
Профессор. Что врун и невежда – спору нет. А вот что касается "Медного всадника", то, знаешь, Гена, это ведь я промахнулся. Да, да! Все эта проклятая профессорская рассеянность. У нас сейчас какой год?
Гена. Ясно, какой: 1989-й!
Профессор. Да нет! Сейчас, здесь, в этом Петербурге?
Гена. А-а... Здесь этот... 1824-й!
Профессор. То-то и оно! А ведь "Медный всадник" будет написан только через девять лет. Да его еще и не напечатают: новый царь не допустит. Так откуда же им знать эту поэму?
Гена. Да... Это вы действительно промахнулись. Что ж делать?
Профессор. Выходить из положения. Ничего! Я думаю, ты сумеешь их просветить. А если что забудешь, вот томик Пушкина. Я, как знал, прихватил его с собою.
Гена. Вот еще! Очень мне нужно их просвещать.
Профессор. Да пойми, ведь не ради них! Ради нас и наших слушателей. Мы же сами завели речь о том, как могли современники воспринимать пушкинскую фантазию, вот ты и спроси у них об этом.
Гена. Ну, ладно, так уж и быть... Послушайте! Вот вы сказали, что не знаете поэму "Медный всадник"...
Лицо. Не знаем и знать не хотим!
Гена. И зря! Там много здорово интересного. Там такая выдумка, что...
Лицо(ядовито). Выдумку мы уж приметили. Только сию выдумку следовало бы почесть беспримерною клеветою, а ее автора – клеветником!
Гена. Сами вы... (Но сдержался.) Ладно. Не об этом речь. Я про другую выдумку говорю – про фантазию. Там, в поэме, ее герой – его Евгением зовут – как раз в это ваше наводнение угодил...
Лицо. Вот невидаль! Да в него тысячи угодили! Что ж тут за фантазия?
Гена. Нет, вы дослушайте! Этот самый Евгений не как другие угодил. Другие там на лодках спасаются, на досках, а он... Погодите, я сейчас прочту... Вот!
"Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений. Он страшился, бедный...".
Ну и так далее. Что, плохо придумано? Вокруг волны бушуют, а он льва оседлал!
Хлестаков. Позвольте, позвольте! Как, вы изволили сказать, его имя? Евгений? А по фамилии?
Гена. Не знаю. У Пушкина про это ничего не сказано.
Хлестаков. Так я вам скажу! Ваше превосходительство, это же Яковлев! Наш Яковлев! Столоначальник! Душа человек и самый мой короткий приятель! Он как раз давеча прогуливался по городу, а когда вода стала прибывать, то для спасения жизни взял и залез на одного из львов, которые стоят возле дома их сиятельства князя Лобанова-Ростовского. Это о нем написано! И дом тот же самый! Верьте слову! Мне Яковлев сам божился!
Лицо. Так-то, юноша. А вы говорите – выдумка! Фантазия! Какая ж фантазия, ежели такой пустяк и тот позаимствован у натуры? Да и натура-то какова? Тьфу! Мой столоначальник, а ведь он препустейший малый! Я правду говорю, Хлестаков?
Хлестаков. Святую правду, ваше превосходительство! Препустейший! Именно – тьфу!
Лицо. Нет, измельчал Пушкин. Выдохся. Воображение уж не так играет, как в юности. "Спеши любить, о Лила..." – это я понимаю. А то вздумал лобановский дом описывать. Да на что мне его описание, когда я на прошлой неделе сам у князя на бале был?.. Фантазия!
Гена. Ну, ладно, пускай. Не в самом же Евгении дело, я о нем только так, к слову. А вот то, что за Евгением памятник Петра Первого гонится, это тоже не Пушкин выдумал?
Лицо. Памятник? Гонится? Это что-то новое.
Гена. Ага, заело? Подождите, сейчас я вам прочту... (Листает томик, бормоча про себя.) "Показалось ему, что грозного царя, мгновенно гневом возгоря, лицо тихонько обращалось...". Вот!
"И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой –
Как будто грома грохотанье –
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой...".
Ну? Кто еще такое мог придумать, если не Пушкин?
Лицо. Кто мог придумать, говорите вы?.. Эхе-хе... Право, не следовало бы мне, верному слуге моего государя, рассказывать вам этакое, да уж ладно. Расскажу, дабы окончательно посрамить вашего кумира, этого ссылочного пиита. Хлестаков, погляди, братец, нас никто не слышит?
Хлестаков. Никто, ваше превосходительство!
Лицо. Да сам-то гляди не перенеси часом!
Хлестаков. Что вы, ваше превосходительство! Могу ли я...
Лицо. Можешь, братец, можешь. Одна надежда – побоишься, что узнаю, так в бараний рог скручу... Словом, вот. Надо вам знать, господа, что еще в двенадцатом году, когда Буонапарте вздумал пойти на нас войною, государь Александр Павлович полагал за лучшее увезти из Санкт-Петербурга статую Петра Великого – на случай, ежели супостат захватит столицу. И вот тогда-то к князю Голицыну... князь мне это сам говорил... повадился ходить некий майор Батурин. Сей майор добился с князем свидания и передал ему, что его, Батурина, преследует один и тот же сон. Он видит себя на площади Сената. Лик Петра... Как там у хваленого вашего пиита сказано про сей лик?
Гена. "...Мгновенно гневом возгоря, лицо тихонько обращалось..".
Лицо. Вот-с! Стало быть, зрит этот Батурин, что лик Петра тихонько поворачивается. Всадник съезжает со скалы своей и скачет по улицам к Каменному острову, где обретался тогда государь. Батурин влечется за всадником какой-то чудной силою, бежит и слышит топот меди по мостовой. Ну-с, затем всадник въезжает на двор Каменноостровского дворца, навстречу выходит к нему наш государь, и император Петр будто бы говорит ему... Но тсс! Об этом никому!.. "Молодой человек, – говорит Петр Великий, – до чего довел ты мою Россию?.." Что, юноша? Вы и на сей раз станете уверять нас, будто Пушкин обладает фантазиею? Похитить жалкую выдумку какого-то полубезумного майора! Какое падение!
Хлестаков. Именно так, ваше превосходительство! Ах, какое падение! У меня есть друг, некто Тряпичкин, он пописывает в журналах, так он даже куплет сочинил:
И Пушкин стал нам скучен!
И Пушкин надоел!
И стих его не звучен!
И гений охладел!
Лицо. Без сомнения, охладел! Что ж за поэзия, ежели она все заимствует из презренной прозы?
Гена. Да как вы можете такое говорить? Это же Пушкин! Это...
Но, к сожалению, ни слов, ни аргументов ему явно не хватает. А Архип Архипович почему-то помалкивает и не торопится на защиту Гены и Пушкина.
Лицо. Любезный, с вами разговор, я полагаю, кончен. Спорить дольше не об чем... Что, Хлестаков? В газетах ничего более нет про наводнение?
Хлестаков. Газеты-с я вам уже имел честь прочитать, ваше превосходительство, а вот, ежели угодно, есть анекдот. Мне его Тряпичкин рассказал за чистую правду. Весьма презабавно-с!
Лицо. Рассказывай, ежели вправду презабавно.
Хлестаков. Изволите ли знать графа Варфоломея Васильича Толстого?
Лицо. Того, что в Большой Морской живет? Как же, знаком.
Хлестаков. Так вот, граф имеет привычку вставать очень поздно. Так же встал он и в утро бедственного наводнения. Накинув халат, подходит к окну, и первый предмет, бросившийся ему в глаза, – шлюпка. А в шлюпке – генерал-губернатор граф Милорадович... (Значительное лицо смеется.) Граф Толстой, разумеется, кличет камердинера. Тот прибегает, а граф, указывая ему на окно, спрашивает: "Что ты видишь?" Тот, натурально, отвечает как есть: "Генерал-губернатор едет на шлюпке". Тут граф перекрестился и говорит: "Ну слава богу, а я уж думал, что с ума сошел".
Лицо(смеется). В самом деле, братец, действительно презабавно!
Гена(мстительно). Подумаешь! И ничего тут нет забавного. Вот такую ерунду Пушкин ни за что бы в свою поэму не вставил!
Профессор(наконец подает голос, но, увы, совсем не для того, чтобы поддержать Гену). А знаешь, дружок, ты не прав! Пушкин как раз описал этот случай:
"Со сна идет к окну сенатор
И видит – в лодке по Морской
Плывет военный губернатор.
Сенатор обмер: "Боже мой!
Сюда, Ванюша! Стань немножко,
Гляди: что видишь ты в окошко?" –
"Я вижу-с: в лодке генерал
Плывет в ворота мимо будки". –
"Ей-богу?" – "Точно-с". – "Кроме шутки?" –
"Да так-с!" Сенатор отдохнул
И просит чаю: "Слава богу!
Ну! Граф наделал мне тревогу.
Я думал: я с ума свихнул".
Гена. Не может быть! Это не Пушкин!
Профессор. Представь себе, он.
Лицо. Ну-с, юноша? Что вы там мололи? Выдумка? Пиитическая фантазия? Полет воображения? Даже ваш более опытный сотоварищ, хоть он и заражен опасными идеями, понял, что Пушкин всего лишь жалкий копиист. Его бы ко мне в департамент, копии с бумаг снимать, в помощники вот к нему, к Хлестакову! Что, Хлестаков, взял бы ты его?
Хлестаков. Нет-с, ваше превосходительство! Почерк небось дурен!
Хохочут дуэтом: значительное лицо бухает солидным смешком, Хлестаков подхихикивает. И насмеявшись, уходят. Архип Архипович и Гена остаются вдвоем.
Гена. Ну, Архип Архипыч, спасибо вам! Не ждал я от вас такого! Против кого меня поддержали!
Профессор (кротко). Но, ведь я же сказал правду, Геночка!
Гена. Правду!.. А почему ж я этих строчек не помню – про губернатора в лодке?
Профессор. Вероятно, потому, что в окончательный текст они не вошли.
Гена. Вот видите! Не вошли все-таки! А вы меня из-за них на посмешище выставили!
Профессор. Не сердись. Зато теперь ты увидел, что для современников пушкинская фантазия была неотрывна от самой что ни на есть реальной действительности. Ведь так, Геночка?
Гена. Пусть так. Но мне, Архип Архипыч, все равно обидно, что Пушкин...
Профессор. Что такое? Ты готов разочароваться в Пушкине?
Гена. Я не сказал: разочаровался. Я сказал: обидно. Зачем он даже историю со скачущим памятником у какого-то майора позаимствовал?
Профессор. Наоборот! Он ее решительно переиначил! Вспомни, что у майора Батурина. Два царя – один, основавший Петербург, и второй, способный его погубить. Вот и всё. И Петр представлен весьма однозначно и помпезно – только как символ города, как хранитель его. А у Пушкина он, этот герой и гений, вдруг оборачивается еще и жестоким деспотом, едва какой-то жалкий безумец осмелится угрожать ему. Видишь, какая полнота истории! Какая новизна мысли!
Гена. Это-то я как раз понимаю. А все-таки неужели Пушкин ничего самостоятельно придумать не мог?
Профессор. Опять ты за свое! Нет, сдается мне, ты с чем-то спутал "Медного всадника"!
Гена. С чем же это, по-вашему?
Профессор. Да хотя бы с тем же "Всадником без головы"! Что ж, по-твоему, Пушкин – Майн Рид, что ли? Может, ему вообще следовало назвать "Медного всадника" не "петербургской повестью", а "приключенческой"? И в этом духе и разворачивать сюжет?.. Нет, милый друг, по части фантазии Пушкин мало кому уступал, а уж по части мысли за ним тем более трудно угнаться. И, как видишь, настоящая писательская фантазия, не бесцельная и не развлекательная, случается, не только не противостоит реальности или даже документу, но как бы из них и рождается... Понял? Ах, не до конца? Но конец еще и не наступил. Даже пока не предвидится!
УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ ПУСТОГО МЕСТА
Как Архип Архипович сказал, так оно и есть: до конца мы еще не дошли – да и вообще не дойдем. То есть книга-то, конечно, закончится, и довольно скоро, но вот вопросы: вымысел и действительность (фантазия и быль, как, помнится, выразился у нас Сирано де Бержерак), сказка и правда, мир придуманный и мир взаправдашний, – они, эти вопросы, никогда не иссякнут. Как нескончаема и неиссякаема сама художественная литература. А вопрос, который захватил наших героев на этот раз, касается... Хотя нет, до него самого дело еще не дошло. Пока Гена только торопится рассказать профессору, какую странную историю он вычитал.
Гена. И книга же мне попалась! Такое напридумано, что... Представляете, один военный писарь... Да, я забыл сказать: это еще давно было, при царе Павле Первом... В общем, этот самый писарь сидел и приказ переписывал. Ему в приказе надо было перечислить, какие офицеры Преображенского полка куда назначались. А он очень торопился, все боялся, что к сроку переписать не успеет, ну и...
Профессор. И, торопясь, допустил при переписывании ошибку.
Гена. Откуда знаете? Даже две! Например, ему было нужно написать: "...подпоручики же такие-то..." Забыли, как их звали. Не важно. Предположим, так: "...подпоручики же Иванов, Петров и Сидоров назначаются туда-то и туда-то". А он, писарь то есть, взял да и написал нечаянно: "...подпоручик Киже". Понимаете? Вроде фамилия такая получилась – Киже! (Боясь, что перебьют.) Но это еще что! Когда приказ к императору Павлу попал, тому захотелось там хоть что-нибудь исправить – характер у него такой был. Он и приписал сверху: "Подпоручика Киже назначить... в общем, не туда, куда его назначили, а в караул". Дворец караулить. Понимаете, что произошло?
Профессор (улыбается). Да понимаю, успокойся.
Гена. Тут все и началось. Получает командир полка этот приказ, самим царем подписанный, и не знает, что ему делать. Офицера-то у него такого нету! Но царю сказать побоялся: вдруг обозлится? Только посоветовался с царским адъютантом, как быть, а тот совет дал. Императору, говорит, ничего не доносите. Просто считайте подпоручика Киже в живых. И действительно назначьте в караул. Так вот и решил. Но потом...
Профессор(ему все-таки не хватило терпения). Но потом этот самый несуществующий подпоручик, которого, естественно, император Павел не видел и не мог видеть в глаза, попал по случайной причине в царскую немилость и его велено было сослать в Сибирь под надзором двух гвардейцев...
Гена(увлеченно подхватывает). Точно! Там это здорово написано: шагают эти гвардейцы по дороге, будто и правда кого-то ведут, а между ними пустое место!..
Профессор. Вот именно. Ну а дальше все повернулось в другую сторону. Император, вообще отличавшийся капризностью нрава, вдруг передумал и помиловал это пустое место. Стал повышать в чинах и в конце концов даже произвел в генералы...
Гена (он только сейчас опомнился – так, значит, захватила его эта фантастическая история). Выходит, вы эту книжку знаете? А я-то... Ну, все равно! (Снова загорается.) Нет, это ж надо было придумать! Кому бы еще такое в голову пришло?
Профессор. Ты полагаешь: решительно никому?
Гена. А что? Почему вы спросили?
Профессор. Потому что, дружок... Но к чему тратить слова? Давай-ка лучше, как обычно, сразу отправимся – только нет, не в рассказ Юрия Тынянова "Подпоручик Киже". Вообще не в рассказ – в сказку!
И до нашего слуха доносится песенка двух ткачей, они напевают вполголоса, занятые своей работой. Весьма странной, судя по их же собственным словам.
Ткачи.
Уж нам-то издавна известно:
На дураках стоит земля!
И вот мы из пустого места
Кроим наряд для короля.
Второй ткач(запевает громогласно).
Не зря мы с тобою ткачи-ловкачи...
Первый (шепотом остерегает его).
Об этом, братец, промолчи!
Вместе.
Уж мы-то знаем: дело выйдет,
Поскольку нам поверил всяк,
Что если ткани не увидит,
То, значит, круглый он дурак!
Второй(снова неосторожно громко).
Не зря мы с тобою ткачи-ловкачи...
Первый.
О этом, братец, промолчи!
Да тише ты! Кому говорят? Старый министр идет!
Ткачи(вместе.) Здра-авствуйте, господин министр! Милости просим, ваше превосходительство! Как изволили почивать? Ничто дурное вам не снилось? Как аппетит? Как...
Министр. Довольно, довольно, ткачи! Не заговаривайте мне зубы! Ну-ка, показывайте вашу работу. Меня вам не провести!
Первый ткач. Как можно, ваше превосходительство? Кому же не известен ваш изысканный и строгий вкус? Вот-с, извольте! Королевские панталоны!
Второй ткач. Королевский камзол!
Первый. Королевский кафтан!
Второй. Вам оттуда хорошо видно? Надеюсь, зрение у вас в порядке?
Первый. Что ты городишь? Кто же, если не господин министр, способен увидеть и оценить наше искусство? Ведь всякому дураку известно, что наша ткань только для него, для дурака, и невидима!
Второй. Или для того, кто сидит не на своем месте!
Первый. Вот именно! А какой же гнусный клеветник посмеет сказать этакое про господина министра? Покажите мне этого клеветника! Я его в клочки изорву!
Министр(про себя). Господи помилуй! Да я ничего не вижу... Неужели я глуп? Вот уж чего никогда не думал. Упаси господь, кто-нибудь узнает! А может, я не гожусь для своей должности? Нет, нет, никак нельзя признаваться, что я не вижу ткани!..
Первый ткач(нагло). Что вы там говорите себе под нос, ваше превосходительство? Скажите погромче, что вы думаете о нашей работе? Или, чего доброго...