Одна из чертивших рыбок, по-видимому, была та, ушибленная, она плавала как-то неверно, несколько чешуек: на ее боку были отколуплены, а тонкие губы поджаты обидчиво.
Захаров рассмеялся.
На баркасе услышали смех Захарова. Подумали, что он сошел с ума. И тут же испуганный голос послышался в телефоне:
- Ты что? Потерпи, мы сейчас!..
А Захаров не отвечал ничего, он увидел над собой стройный караван рыбок. Они шли гуськом хвост в хвост. Такого длинного выводка Захаров еще не встречал и принялся его считать.
Два часа пролежал в иле Захаров, пока заложили и надули новый понтон.
А за этим случаем произошел другой. Откачивали полузатопленную баржу-брандвахту. Пробоины в ней Захаров забил тряпичными просаленными кляпами.
Прошло три часа, насосы во всю работают, а воды и на сантиметр не убыло.
- Рыбовед, может, ты и вовсе не затыкал пробоин?
- Какого лешего мне вас обманывать? - обиделся он.
- А ну, проверь.
Захаров спустился под воду - пробоины и впрямь пустые.
Глянул вниз, а его тряпичные сальные кляпы щиплют со всех сторон табуны рыб.
- Вытянули, ворюги, обжоры, сала захотелось, - рассердился Захаров. - Мало я на вас хлеба и ракушек скормил?
Захаров поднялся наверх на баркас и принялся тесать для пробоин деревянные пробки. При этом молча и стойко выдерживал насмешливые взгляды и шутки товарищей.
Его утешала одна тайная, заветная мечта, запала она ему давно. Мечтал он найти особенную рыбу, какой еще не знал никто: ни водолазы, ни рыбаки, ни ученые. Он и сам не знал, какая она из себя, эта необыкновенная рыба, но был твердо уверен, что она существует. Что она плавает где-то в других морях, более рыбных, чем Балтийское, - в Черном, Баренцовом или Дальневосточном. Там и найти ее легче - вода там прозрачна.
Захаров подал заявление с просьбой перевести его на другое море. Но водолазный инструктор сказал:
- Нет, товарищ Захаров, на другое море не переведем. Вы нам и здесь нужны. Работник вы хороший, к условиям Балтики привыкли. Ну, скажите, зачем вам понадобилось другое море?
- Хочу увидеть новых рыб, - сказал Захаров.
- Зря, - сказал инструктор, - рыбы вам только мешают. Плюньте на них и оставайтесь. Мы вас скоро в старшины произведем.
Захаров остался. Он любил водолазную работу. Но мысль о необыкновенной рыбе стала одолевать его сильней прежнего. И Захаров подал новое заявление.
Наконец ему разрешили уехать на Черное море.
* * *
Захаров прибыл на спасательное черноморское судно "Эпроновец". В первый же день, стоя на борту, он слушал бойкий говор черноморцев и щурил глаза от необычно яркого солнца. Черный, вороненый баклан сидел на крашеном буйке и, свесив клюв, хищно высматривал рыбу сквозь изумрудно-зеленую воду.
Захаров впервые в жизни спустился на дно южного моря.
Он стропил, затягивая стальной петлей ржавые котлы, донки и куски железного борта старого, рваного корабля. Баржа лебедкой тянула груз на поверхности. Шланг и сигнал змеились сквозь прозрачную толщу, и вдали было видно, как гоняет скумбрию резвый дельфин. На просторе колыхались медузы в модных шляпках с синими и оранжевыми каемками и в кружевах из тонкого шелковистого студня. А между ними, как стрелы, выпущенные из тугого лука, быстро и бесшумно пролетали длинные, странные рыбы-иглы.
Дно было солнечное, то в бурых и багровых водорослях, то подернутое красным илом. От этого и бычки, и камбалы, и зеленухи, и коньки, и барабульки тоже казались розово-багровыми.
Облепленный черными ракушками и мхом, заспанный, волосатый краб лениво волочил по грунту свой большой, будто привязанный живот.
- Ну и страхолюд, - засмеялся Захаров и взял краба на руки.
Вечером после работы Захаров сидел в шумном кубрике "Эпроновца", думал о крабе-страхолюде, посаженном в банку, и о пище для морских коньков. Слушал, как веселый такелажник Гераськин, аккомпанируя себе на гитаре, пел старую морскую песню "Пролив Донегал":
Бурно плещут волны,
Страшен Донегал.
Много рифов в море
И подводных скал.
Моряки там знают,
Что придет черед -
Кто-нибудь из них
На дно пойдет…
Песню заглушала игра в домино, азартное хлопанье о стол костяшками и выкрики:
- На подвесную! Дупель два! Лысина! Аврал! Бито! Считай рыбу!
Но вот снова, как звенящая галька из-под прибоя, вырвался голос Гераськина:
Там море полно угроз,
Там ветер многих унес,
Там жил когда-то матрос
С женой, продавщицей роз…
К Захарову подошел пожилой черноморец-старшина, водолаз Якубенко, и предложил сыграть в шашки.
С ним Захарову сегодня пришлось работать на одном баркасе.
- Сразимся, что ль?
- Идет.
Якубенко засучил по локти свои пудовые рыжие руки, сплошь покрытые татуировкой, и выдвинул на стол шашечную доску.
Захаров еще у балтийцев видел немало замысловатых татуировок. И все же один рисунок на руке Якубенко его удивил.
- Что это у тебя наколото?
- А разве сам не видишь?
Захаров еще раз всмотрелся в этот неясный синий рисунок, изображавший не то зверя, не то павлина.
- Не знаю, - сознался Захаров.
- Эх ты, чубук от трубки, да ведь это морская лисица, - объяснил Якубенко.
- Морская?
Захаров заволновался. Он знал обыкновенных пушистых лесных лисичек. Еще мальчишкой он промышлял с отцом-охотником в тайге.
- Да разве морские бывают?
- Отчего ж им не бывать, конечно, бывают, - усмехнулся Якубенко. - Я одну даже голыми руками поймал.
- Поймал? - воскликнул Захаров.
- Поймал.
Якубенко расправил жесткие усы и подмигнул Захарову.
- Интересуешься? Могу рассказать.
Захаров поспешно отодвинул шашечную доску, облокотился и приготовился слушать.
- Дело-то было давно, - начал Якубенко, - лет восемь назад. Стояли мы как раз, где вот сейчас стоим. Лежала там железная баржа с очень ценным грузом. Ее еще в двадцатом году врангелевцы утопили. Ну, мы ее разгрузили, а потом искали упавшие с ее палубы на грунт и засосанные песком токарные, фрезерные станки и чушки - сплав цветного металла.
Я ходил со щупом и протыкал грунт. Щуп у меня был добрый, как полагается, - железная трость с большим кольцом на ручке и насечками-ершами к концу.
Колю это я, значит, ищу чушки и вижу: на песке лежит камбала, только что-то очень большая. Поглядел еще: похожа, да не камбала. Подошел, а это - мать честная! - шип, морская лисица. Была она больше медной водолазной манишки, в общем, на всю грудь, а хвост сантиметров на сто и усыпан острыми, как бритвы, колючками.
Ткнул я ее щупом и попал в плавник. Как подпрыгнет она, подлюга, как ударит хвостом, аж ракушки взлетели. И завертелась колесом, вот-вот срубит меня. Да хорошо, успел наступить ей на хвост ботинком и держу. Ладно. Нагнулся, подсунул под нее ладонь, захватил за ерши и быстро выдернул щуп на другую сторону, лиса и скатилась к кольцу, так и поволок.
Поднимаюсь кверху, а лиса-то, холера, ерепенится, хвостом бьет по ботинкам.
Наконец на баркасе сбросил ее со щупа и поместил в корыто.
Два дня для интересу держали. Молотит хвостом, воду расплескивает, посуда для нее мала, а большей не имели. Подойти воду налить ей опасно - хвостом зарубит, хуже крокодила. Надоела она, дьявол, всем, и выбросили ее за борт. А она лежит на воде и не тонет.
- Издохла, - говорю я. А лисица шевельнулась боком, вроде проверила, не в корыте ли она, и вдруг бац хвостом, водой нас окатила и… Митькой звали.
Захаров вытер пот и вздохнул.
- А дальше?
- Что дальше?
- Не встречал?
- Не встречал, - сказал Якубенко, - а если бы и встретил, то все равно бы ее не угадал, - все морские лисицы рыжие, и та была обыкновенная, рыжая. Зато вот вчера на грунте мимо меня мелькнула, вся, как есть, черная и в белых пятнах, будто молоком обрызгана. Такую, признаться, я прежде не замечал. Редкостная лисица. Ну, да разве за всеми усмотришь.
- Ну, ходи, - зевнул Якубенко, - а то этак с тобой и до вечернего сигнала партию не кончишь.
Но Захарову было уже не до шашек.
Всю ночь Захаров не спал, ворочался и думал: "Два дня только прошло, как ее увидел Якубенко, неужели успела заплыть неизвестно куда. А может, опустилась тут же и легла на дне. Ушла или опустилась? Ушла или опустилась?"
Утром Захаров захватил на баркас мешок, веревку и щуп.
- Это зачем? - спросил водолазный старшина Якубенко.
- Для лисицы, - сказал Захаров решительно. - Хочу изловить.
- Ха, смотри-ка, так она там и дожидается, глупей тебя, - сказал Якубенко. - Брось ты на работе пустяками заниматься.
Но Захаров погрузился в воду со своими ловецкими принадлежностями и спрятал их на дне под камень.
Целый день Захаров работал возле разбитого судна и настороженно озирался. Осматривал каждый камень, каждую палку. Вздрагивал, чуть зашевелится водоросль, но то оказывалась просто какая-нибудь рыбешка или морской конек. Захаров даже отказался от смены в работе, чтобы подольше остаться под водой.
Но напрасно - лисица не показалась и на другой день, и на третий, и на пятый, и на десятый.
Захаров изнервничался. Его не утешали даже новые черноморские рыбки, краб-страхолюд и морские коньки, жившие в каюте. Он не спал и не ел, часто отвечал невпопад и нередко, когда проходил по палубе, товарищи сочувственно смотрели ему вслед.
Вот и работа заканчивается, и наутро судно "Эпроновец" должно уйти в Севастополь. Старшина Якубенко сообщил Захарову по телефону на дно, чтобы он застопорил напоследок лежащую в стороне заиленную железную бортовину.
Захаров уже было ответил: "Есть", как вдруг крупная тень упала впереди на грунт.
- Ах, сатана! - вырвалось у Захарова.
Красный от гнева, Якубенко смотрел на Захарова, который взбирался по трапу с мешком, где ворочалось что-то и валило Захарова со ступенек.
- И как ты смеешь, подлюга, так старшину обзывать?! - гневно спросил Якубенко, как только снял с Захарова шлем.
Захаров только промычал и загородил мешок.
- Это еще что за гадость приволочил?
Якубенко брезгливо поморщился и шагнул к мешку.
Но Захаров не отвечал, он быстро сбросил с ног водолазные ботинки, схватил ношу и побежал на судно. За плечами его из мешковины торчал наружу какой-то зубчатый сучок.
- Сумасшедший, рубаху скинь! - крикнул ему Якубенко.
Но Захаров еще быстрей побежал, оставляя на палубе мокрые большие следы, похожие на медвежьи.
Вечером Захаров не пришел на кубрик. Он сидел в своей каюте и, когда Якубенко постучал к нему, даже не отозвался.
А рано утром, еще до снятия "Эпроновца" с якоря, Захаров стал носить с берега ракушки, песок и водоросли. Много раз он черпал из-за борта морскую воду, стараясь заодно поддеть ведром медуз и головастиков.
А во время обеда Захаров вдруг попросил у кока, вместо жареной, сырую рыбу и унес в каюту.
- Зачем ему сырая? - удивились на кубрике.
Из каюты Захарова слышался громкий плеск и укоризненный голос:
- Ну, ну, не привередничай.
- Кого ты там купаешь? - спросил Гераськин.
Захаров не ответил. А плеска больше не стало, его заглушило треньканье Захарова на балалайке.
- Нет, ребята, - сказал Гераськин, - тут дело нечисто. Пойду узнаю, кого он там прячет.
Захаров был в каюте. Гераськин постучал, но ответа не последовало. Гераськин умел подражать чужим голосам. Он снова постучал и басом строго сказал, как командир судна:
- Товарищ Захаров, немедленно откройте мне!
- Есть, - ответил Захаров и открыл.
Через несколько минут Гераськин выскочил из каюты и взлохмаченный влетел на кубрик.
- Ну что, узнал?
- Факт! - засмеялся Гераськин. - Он, правда, меня из каюты вытолкал, но все-таки я кое-что успел разглядеть.
- А что? - спросили товарищи.
Гераськин оглянулся по сторонам и страшным голосом сказал:
- Понимаешь, гляжу, а на его кровати кто-то лежит, одеялом накрыт, и плещется. А на подушке зеленые волосы раскиданы.
- Водоросли, - сказал один из команды.
- Хорошо. А под одеялом?
- Русалка.
- Откуда же русалка? Русалки в море не живут, они в реках водятся, - сказал боцман.
- Так она с Днепра приплыла, - засмеялся Гераськин.
- И очень просто.
* * *
Судно "Эпроновец" прибыло в Севастополь.
Команда была отпущена на берег.
Захаров самым последним сошел с корабля. На плече он нес железный обрез - корабельную лохань. Она была покрыта брезентом. И никто, кроме вахтенного и командира, не видел, что у него спрятано в лохани и куда он с нею направился.
А Захаров вышел на площадь, спросил, где находится научный институт рыбоведения, и сел в трамвай. В лохани хлюпало, вода расплескивалась, растекалась по полу и подмачивала летние туфли пассажиров. Пассажиры запротестовали, и кондуктор высадил Захарова из вагона.
Захаров вышел, опустил лоханку на мостовую и поднял брезент.
Воды оставалось на донышке.
Всю расплескала привередливая пленница.
Захаров заторопился и сел в следующий трамвай.
Железная лохань опять привлекла внимание пассажиров.
Кондуктор прокричал: "Институт рыбоведения", и Захаров уже хотел поднять лохань на плечо, когда сосед его, маленький благообразный старичок с черным зонтиком, приподнял шляпу и сказал:
- Извиняюсь, молодой человек, что вы изволите везти в вашем железном сосуде?
- Лисицу, - проворчал Захаров.
- Лисичку? - заинтересовался старичок. - Чрезвычайно любопытно, чрезвычайно. Имею честь представиться: я - бывший член Общества покровительства животным. Разрешите взглянуть.
Старичок сунул зонтик под мышку, напялил пенсне, наклонился и приподнял краешек брезента, но брезентовая покрышка вдруг вырвалась из его рук, взметнулась кверху и ударила старичка по носу. Пенсне брякнулось на пол и разлетелось в кусочки.
Старичок вскрикнул и схватился за осиротевшую переносицу.
Потом близоруко поглядел на Захарова и сказал:
- Милостивый государь, извольте немедленно оплатить мне стоимость разбитых окуляров.
Через некоторое время подслеповатый старичок, Захаров и милиционер стояли у трамвайной остановки.
- Денег у меня нет, - говорил Захаров, - но в этой лохани находится редкий морской рыбозверь. За него я обязательно получу в институте премию и тогда я куплю этому гражданину хоть целый ящик окуляров самого высшего сорта.
- Ну, как? - обратился милиционер к старичку.
- Что же, если этот зверь действительно представляет научную ценность, - сказал старичок, - то я согласен. Несите его в институт. Но только и я пойду с вами.
- Пожалуйста, - сказал Захаров.
В это время из аллеи соседнего сада донеслись звуки гитары и знакомая Захарову песня "Пролив Донегал".
Захаров узнал и песню и голос и, поспешно взвалив на плечи лохань, сказал старичку и милиционеру:.
- А ну, потопали.
Бежит волна за волной,
Спит ночью берег морской…
Песня оборвалась. Гераськин, Якубенко и еще несколько знакомых водолазов вышли из сада и, увидев Захарова, закричали:
- Эй ты, рыбовед, ты куда это отправился?!
Захарову отступать было некуда, и он ответил:
- В научный институт.
- А что за научная диковинка в обрезе?
- Морская черная лисица.
- Черных как будто бы не бывает, - сказал Гераськин.
- Не бывает? - усмехнулся Захаров. - А я вот, представьте, поймал.
- Тьфу, чудак-человек, что ж ты от меня-то скрывал, - сказал Якубенко. - А ну, покажи.
Захаров поставил лохань на дорожку аллеи и осторожно приподнял брезент. В обрезе барахталось что-то плоское, черное с зеленым отливом, усыпанное молочно-белыми пятнами, с единственной, но большой колючкой на длинном и скользком хвосте.
Водолазы расхохотались.
Захаров тоже улыбался, но не понимал, над чем же смеются товарищи.
Старичок отошел в сторону и, близоруко прищурившись, издали разглядывал рыбозверя.
Кончив смеяться, Якубенко похлопал Захарова по плечу и сказал:
- Слушай, парень, так ведь это не лиса.
- А кто же это?
- Да самый обыкновенный морской котище, уж я-то знаю их, чорт возьми, они мне, гадюки, не одну резиновую рубаху своими колючками прорезали.
- Вот тебе и на! - упавшим голосом сказал Захаров. - А может быть, это лиса, ребята, ведь у ней тоже хвост с колючками?
- Колючки и на шиповнике бывают.
Захаров снял фуражку и провел рукой по волосам.
- Нет, парень, - сказал Гераськин, - твоя лисица - обыкновенный морской кот. И в институт ты с ним лучше и не показывайся. Там их и без тебя хватает.
Якубенко носком ботинка пошевелил кота, и сказал:
- Ишь, чорт пятнистый. Надо же, какой хвостище отрастил.
Он нагнулся и хотел потрогать кота за хвост.
- Оставь! - сказал Захаров.
- Давай тащи его без разговоров на набережную.
- А что? - удивился Гераськин.
- В бухту его!
- Позвольте, - проговорил старичок, подходя ближе. - А как же мое пенсне?
- А иди ты с твоим пенсне, - сказал Захаров, - не до тебя тут.
Ванну с котом понесли на набережную.
Старичок ковылял сзади. Постукивая зонтиком по камням, он бубнил:
- Возмутительная история. Такие чудесные очки и - коту под хвост.
На набережной было не много публики. Лоханку поставили на каменный парапет. Кот забарахтался, словно почувствовал близость воды.
- Валите, ребята, кончайте его, - сказал Захаров, а сам отошел в сторону и отвернулся.
Якубенко осторожно, двумя руками приподнял кота, но живот у кота был скользкий и мягкий, рука Якубенко скользнула под хвост, к концам малых плавников, и вдруг наткнулась на что-то холодное и твердое.
- Эй, стой, погоди! - сказал Якубенко и перевернул кота на спину.
- Видал?
Гераськин хоть и нагнулся, но ничего интересного не заметил.
- Долго вы там? - закричал Захаров.
- А ну-ка иди сюда, Захаров, - сказал Якубенко, - посмотри, какое ты чудо поймал.
Захаров подошел, нагнулся, но тоже ничего особенного не разглядел.
- Да посмотри ты хорошенько, - сказал Якубенко и показал пальцем: - Видишь?
У самого основания хвоста, сквозь нижний малый плавник было продето маленькое плоское серебряное колечко, не больше тех, которые дарят перед свадьбой женихи невестам.
- Ого! - сказал Гераськин, - котяра-то с сережкой!
- Н-да, - засмеялся Якубенко, - такую серьгу только старому цыгану впору носить.
- Ну и дурачье вы, - сказал Захаров, - разве это серьга? Это же маленькому ребенку ясно. Миграционная путевка это!
- Путевка? Ми-миграционная? Это вроде чего же?
Придерживая беспокойного кота, Захаров носовым платком тщательно и торопливо вытирал колечко.