Пароход стал подваливать к дебаркадеру. На палубе уже толпилась кучка пассажиров, прибывших в Мозырь. По дебаркадеру суетливо прохаживался белобородый старик, видимо, дежурный, а чуть дальше, почти у самой кромки воды, стоял раскрашенный под листву деревьев "джипе", рядом с ним две женщины в шинелях и пилотках. Из переулка к берегу бежали ребятишки.
Глядя на женщин в военном, Любин сказал:
- Вот уже нас и встречают. Медперсонал, наверное. Нашего экипажа прибыло…
- Я думал, мужчины будут, - разочарованно произнес Василь.
- Женщины - это лучше, - тепло сказал подошедший Чубарь. - У них руки спокойные, ласковые… Вот такая же одна меня целые сутки обрабатывала. Двадцать дырок на мне заштопала, Марией Демьяновной звали, запомнил на всю жизнь.
Иришке и Саше обе женщины показались удивительно красивыми.
- Особенно та, что пожилая, правда? - говорила Иришка.
- Пожилая? - засмеялся Любин, вглядываясь в женщин. - Да этой пожилой еще и тридцати нет!
- Нашли что обсуждать - возраст женщины, бесстыдники, - не стерпела тетя Сима. - Женщины всегда молоды!
- И красивы, - кокетливо добавила Тоня.
Все засмеялись и приветливо замахали руками женщинам на берегу. Те подняли руки, правда несколько сдержанно, по-военному, но тоже приветливо и радостно.
Как только пароход причалил и с него по сходням сошли пассажиры, женщины поднялись на борт.
Их встретил капитан. Пожал руки, представил членов экипажа.
Старшая из женщин назвалась капитаном медицинской службы Варварой Степановной Сай. Была она очень худая, высокая, лицо смуглое, с серыми холодноватыми глазами. Правда, когда она представлялась команде, слегка улыбаясь, глаза отливали мягкой голубизной. Рука у Сай хотя и тонкая, но в пожатии по-мужски крепкая и властная.
Вторая - хирургическая медсестра, сержант Женя Проценко, казалась совсем подростком: кругленькая, беленькая, глаза зеленоватые, нос вздернутый. Рука у нее маленькая, мягкая, как заячья лапка.
- Сержант Проценко, - представилась она, протягивая каждому свою мягкую руку.
На Иришке она задержала взгляд дольше, чем на других, и улыбнулась ей как-то по-особому, с доверчивой откровенностью, будто сразу же предлагала дружбу.
- А мы уж заждались вас, - четко чеканя слова, сказала капитан Сай. - Ни начальник госпиталя, ни другое какое начальство встретить вас не могли, все очень заняты, много раненых. Поэтому все рейсы пока что будем обслуживать мы вдвоем - я и сержант Проценко. Сейчас мы осмотрим пароход, а затем вы, товарищ Келих, и ваш первый помощник подъедете вместе с нами в госпиталь, где получим соответствующие указания, инструкции. После этого мы сразу же уходим в рейс. Для получения продуктов и медикаментов откомандируйте двух-трех человек. Машина в нашем распоряжении, накладные у Проценко, она и возглавит это дело. Вот и все. А теперь показывайте наше будущее хозяйство, - уже тоном приказа закончила Сай.
- Вахтенная, ключи! - сказал Иришке капитан.
Теперь все двинулись вслед за Иришкой. Девушка открыла салон, оборудованный под операционную. Хирург и медсестра молча, строго осмотрели его. По их лицам трудно было понять, что им нравится, а что нет. Сай вынула из командирской сумки, висящей на боку, блокнот, записала в нем что-то и, вырвав листок, передала его сестре.
- Придется доукомплектовать операционную, - сказала она Проценко, - это оборудование должно у нас быть, немедленно доставьте его на пароход.
Потом Женя, расстегнув шинель, вынула из нагрудного кармана гимнастерки очень белый платок, провела им по деревянному операционному столу, оббитому цинком, по сиденью качалки, по краям иллюминаторов и даже по крышке шкафа. Внимательно оглядела платок и, улыбнувшись, проговорила картаво:
- Просто молодцы, ни пылинки.
Пока медсестра все это делала, Иришка страшно волновалась, теперь же тоже улыбнулась, щеки ее горели.
Каждый день с тетей Симой тщательно убирала и вытирала в салоне и в каютах все до мелочей, откуда же взяться пыли?
Любин, подморгнув Иришке, весело усмехнулся. И капитан, видимо, был тоже очень доволен, и его лицо улыбалось.
А Женя спросила у Иришки:
- Ты кем плаваешь?
- Проводницей.
- Значит, это твоя работа?
- Моя и тети Симы, - ответила Иришка. Глядя на орден Красной Звезды и медали, видневшиеся на гимнастерке у медсестры, спросила тихо: - А орден за что?
- Да так, как и всем… - смутилась Женя.
Хирург Сай услышала разговор девушек и, почти гневно сверкнув глазами, бросила:
- А ты чего это, Проценко, скромничаешь?
- Я не скромничаю…
- "Не скромничаю", - усмехнулась Сай и, обращаясь ко всем, кто был в салоне, сказала: - Сержант медслужбы Проценко перенесла на своих плечах под вражеским огнем несколько сотен раненых бойцов и командиров. За это и удостоена высоких правительственных наград. При форсировании Днепра была и сама тяжело ранена, а после излечения направлена служить к нам в госпиталь.
Иришка с восхищением смотрела на до слез смутившуюся Женю, у нее вдруг появилась такая нежность к этой девушке, что захотелось подойти и обнять ее. Но, сдержавшись, Иришка лишь сказала медсестре так тихо, чтобы никто не слышал:
- У вас очень нужная и важная работа. А я бы смогла быть медсестрой?
- Конечно, смогла бы, это не сложно, - так же тихо ответила ей Женя.
А когда Сай и Проценко, сопровождаемые Келихом и Любиным, тетей Симой и Иришкой, обошли каюты, которыми хирург и медсестра остались довольны, как и салоном, на несколько минут девушки снова оказались рядом. Осмелев, Иришка спросила:
- А вам сколько было, когда вы на фронт пошли?
- Шестнадцать.
- И дома вас отпустили?
- У меня не было дома.
- Ну, а папа, мама?
- Их тоже не было… уже… убили. А деревню сожгли, маму, папу и бабушку убили… И Феню, сестренку мою… Феня была совсем маленькая, только два годика ей исполнилось. А я в лесу была, корова у нас потерялась, искать ее ходила. Пришла, а их уже никого нет. И деревня горит…
Горло у Иришки сдавили слезы. Она тяжело дышала.
- Что ты, что ты! - испуганно взяла ее за плечи Женя. - Не надо, я уже все глаза по ним выплакала. - И затем строго сказала: - Не плакать надо, мстить надо, бить фашистов!
Подошел Саша, с недоумением посмотрел на Иришку и почти сердито на Женю. Он подумал было, что медсестра чем-то обидела ее.
- Что такое, Иришка? - нахмурился Саша.
- Ничего, сейчас пройдет, - успокаивающе прошептала Женя.
А когда кочегар отошел, Женя сказала Иришке:
- Как подлетел, будто коршун. Думал, я обидела тебя. Он кто?
- Он Саша, - всхлипнула Иришка.
- Вы дружите?
- Да, он мне как брат.
- Хороший парень, - улыбнулась Женя.
Ночь над Припятью
В этот день пароход все же не успел сняться с якоря. Пока доставили уголь, ездили в госпиталь, получали продукты, наступили сумерки. Капитан с хирургом решили отчалить ранним утром.
Вернувшиеся из города осипенковцы рассказывали о страшных зверствах фашистов в Мозыре, о голоде, который перенесли жители города.
А вечер был по-летнему теплый, звездный. Городок, лежавший у Припяти, белел в наступившей темноте своими низкими домами.
На пароходе рдели зеленые и красные сигнальные огни, на мачте горел фонарь, и в его мягком свете бились густые беззвучные вихри мошек и мелких ночных бабочек. И несмотря на этот тихий, теплый и очень уютный вечер, вернувшимся из города членам экипажа не хотелось ни петь, ни говорить: все еще были под впечатлением увиденного.
Рано ушли спать. На палубе задержались только Саша и Иришка.
За бортом хлестко всплеснулась рыба, на лугу в болотцах попискивали птицы.
- Что это? - прислушался Саша.
- Кулики, - ответила Иришка.
- Какие они, я их никогда не видел.
- Маленькие, серенькие, у них тонкие-тонкие ножки и длинный, иголочный нос.
На берегу что-то заурчало, скрипнули тормоза, и Саша с Иришкой увидели в темноте машину, чуть ли не ткнувшуюся в дебаркадер.
- Эй вы, там, на пароходе! - донесся сердитый голос. - Вы что иллюминацию устроили, не знаете приказа о затемнении?
Саша побежал на бак погасить фонарь. Иришка пошла выключить сигнальные огни.
Звезды в небе сразу же стали ярче, а река, пароход, берега и невидимый уже город без огней - все слилось воедино, все сравняла темень ночи.
…Пароход шел вверх по Припяти. Мерный плеск плиц и шипение пара чутко отдавались в плоских берегах, на которых все чаще встречались остатки взорванных укреплений, изуродованные орудия и обгоревшие танки.
Поодаль виднелись леса, болота, болотистые перелески, иногда, подступая чуть ли не к фарватеру, стояли в разливе мощные дубы с темно-палевыми листьями, нежно зеленели густые рощи толстенной ольхи. В тени такой ольхи даже мелкая вода казалась глубокой и холодной, как в омуте.
Не причаливая, миновали Петриков и Туров. Сюда заходить не было нужды, топливом и продуктами запаслись достаточно в Мозыре. Иногда, правда, хотелось сойти на твердую землю да поразмяться, полежать на мягкой прохладной траве, вдохнуть запах буйно цветущих лугов. Но в Мозыре экипажу было строго приказано - без крайней надобности на берег не выходить, не причаливать, так как берега не были еще полностью разминированы.
- Сколько мы уже прошли? - спросил Саша у Чубаря, когда пароход миновал Туров.
- От устья Припяти до Турова чуть больше трехсот пятидесяти километров, - сказал Чубарь. - А кажется, идем вечность. До войны это расстояние преодолеть было раз плюнуть, а теперь вот пыхтим только днем, да и уголь неважный…
Саша, подбрасывающий в это время в топку уголь, поставил к стенке лопату, вытер со лба пот и обернулся к механику, улыбаясь, проговорил:
- А после войны, наверное, новые пароходы изобретут, как автомобили, гонять будут.
- А что, все может быть, Саша, все. Вот только бы скорее эту войну закончить. А на новых пароходах механиком или капитаном уже будешь ты, мне бы хоть пассажиром проехаться.
Прошли устье реки Горынь. Саша посмотрел в иллюминатор. С более высоких прибрежных мест вода уже почти сошла, и эти места затянула зеленая кожа ряски с острой болотной травой. Воздух рябило от несметных полчищ комаров. Они забивались даже сюда, в машинное отделение, нещадно жаля. Особенно донимали мошки, которые залазили в сапоги.
Когда Саша закончил вахту, вышел на палубу, Василь уже спешил в машинное отделение.
Иришка и Женя сидели на скамейке у рубки и натирали руки и лица какой-то жидкостью из флакона.
- Давай и тебя обработаем, Саша, - сказала, смеясь, Женя.
- Ладно вам, я уж так как-нибудь, - ответил Саша и, поглядев на Иришку, не смог удержаться от смеха. От укуса ядовитой мошки под глазом у девушки вырос огромный вспухший синяк.
- А ты не смотри! - отвернулась Иришка.
- Ладно уж, не буду, - сказал Саша, проходя мимо.
Еще когда отошли от Мозыря, хирург и медсестра сразу же собрали свободных от вахты членов экипажа, рассказывали, как надо вести себя с ранеными, в чем осипенковцы смогут помочь им. Иришка все свободное время не отходила от Жени, они подружились. Должна же у девушки быть подруга.
Километрах в тридцати выше устья Горыни пароход стал на якорь. В этом месте следовало ждать катеров с ранеными.
Небо заволокли тучи, зарядил мелкий, обложной дождь, река взбухла, по ней заходили волны. Но, несмотря на дождь, дробно секший лица и по-осеннему холодный, с ветром, осипенковцы, даже те, кто не нес вахты, не уходили с палубы. Молча, с напряженным ожиданием всматривались они в серую пелену дождя. Где-то там, казалось, совсем недалеко шли тяжелые бои. Уже явственно доносились гул канонады и грохот разрывов.
К вечеру на кипящей от дождя, пенящейся реке показался первый крошечный катерок, тащивший за собой огромную баржу. Катерок мелко стрекотал мотором, нос его задрался от натуги, но все же с неимоверным упорством суденышко двигалось к пароходу.
На пароходе все заволновались, Саша почувствовал, как тело стало бить озноб, зуб на зуб не попадал, хотя на лбу выступила испарина.
Он поглядел на Иришку, та стояла рядом с Женей, крепко вцепившись в ее руку.
За первым катером показался второй, за ним - третий. Все тащили баржи с ранеными.
- Ой, сколько же их, родимых! - тяжело выдохнула тетя Сима.
- Приготовиться к приему раненых! - скомандовал капитан.
Иришка и тетя Сима побежали открывать салон и каюты. Боцман и кочегары поднесли к трапу носилки.
Первый катер прошел на несколько метров вперед парохода так, что баржа пришлась бок о бок с бортом судна, и, все еще потрескивая мотором, стал на якорь. Боцман Валерий бросил на баржу причальные концы, которые там сразу же подхватил кто-то быстрый и ловкий.
- В первую очередь выгружать тяжелораненых! - прозвучал голос Варвары Степановны.
Пока осипенковцы неуклюже толпились с носилками у борта, санитары с барж уже несли первых тяжелораненых. Но вот на баржу спрыгнул Любин, за ним - боцман и Саша с Василем.
- Меня! - услышал Саша рядом стонущий голос. Поставил носилки, застыл, позабыв, с чего начать. И в этот момент за него ухватились цепкие перебинтованные руки.
- Ложитесь на носилки, - сказал сорвавшимся от волнения голосом Саша.
- Не надо носилок, - раздраженно молвил раненый, - ноги у меня целы, глаз нет. Не видишь? Проводи меня.
И только тут Саша увидел, что не только руки, но и все лицо солдата толсто забинтовано. Бородой осторожно обнял раненого одной рукой и повел, держа в другой волочившиеся по палубе носилки.
- Этого в салон! - крикнула Женя. - Да носилки, носилки оставь, что ты их тянешь за собой!
Кто-то взял у Саши носилки, а впереди и рядом уже шли целые вереницы перебинтованных стонущих людей. Одних поддерживали санитары и члены экипажа, другие, опираясь на винтовки, брели сами, третьих, невнятно бормочущих или совсем молчаливых, несли на носилках.
Раненых оказалось больше, чем ожидалось для отправки первым рейсом. Когда салон и каюты заполнились, многих пришлось размещать на палубе. Кое-где натянули брезентовые тенты от дождя, который сыпал и сыпал. Остро пахло йодоформом, мокрой одеждой, потом, табаком. У Саши ныли руки и плечи от усталости. Ему иногда казалось, что еще немного - и он свалится рядом с искалеченными, перебинтованными людьми. Одни из них дремали, сдерживая стоны, другие просили пить, хотя воду, которую разносили в бачке Иришка и Тоня, надо было давать строго по указанию Жени. Не всем, оказывается, и напиться разрешалось, для некоторых глоток воды мог бы оказаться смертельным. Таким девушки смачивали мокрой марлей потрескавшиеся, пышущие жаром губы.
А когда на землю опустились плотные сумерки, всхлипывающие непрекращающимся дождем, на пароходе уже не нашлось места, где бы можно было приткнуться и уснуть. Да если бы такое место и нашлось, никто, несмотря на усталость, не стал бы спать.
Когда на борту находились раненые, команде спать не полагалось.
- Отоспимся на обратном пути из Мозыря, - говорила Сай. - А сейчас всем быть с ранеными!
Саша и Василий дежурили на палубе.
Со всех сторон неслось:
- Братцы, пить!
- Дай закурить, браток.
- Паренек, табак в шинели, сверни цигарку.
Где-то около полуночи дождь перестал, небо очистилось от туч, ярко засветила луна, озарив темную воду и мокрые берега беловато-пепельным зыбким сиянием.
К капитану на мостик поднялась Сай. После многих неотложных операций голос ее слегка охрип от усталости, прямая высокая фигура сутулилась. Поеживаясь, Варвара Степановна сказала капитану:
- А может, рискнем, Федор Михайлович, нарушим предписание и двинем? Ночь лунная, как днем… У меня несколько человек, которым срочно необходимы сложные операции, иначе не выдержат.
- Мы с Владимиром Афанасьевичем уже говорили об этом, хотели вас спросить, - капитан обернулся к рулевому. - Как, может, пойдем, дорожка уже нам малость знакома?
- Ответственность беру на себя, - словно не веря еще, что рулевой согласится, сказала Сай.
- Мне что, я готов, - ответил Лемеж.
- Ну, давай хоть на малом, - распорядился капитан.
- Сколько до Мозыря? - спросила Сай.
- Немногим более ста пятидесяти километров.
- К утру дойдем?
- Если все будет благополучно, - сказал капитан Келих.
И Саша, и раненые слышали этот разговор. Кто-то проворчал:
- Могли бы и до утра постоять, чего уж тут рисковать зря! - И, помолчав, снова ворчливо заговорил в темноте под брезентовым тентом: - На днях тут посредине реки катер на мину напоролся. Разнесло вдребезги. А от экипажа рожки да ножки…
- Заврался ты, парень, - вмешался кто-то тихо, еле слышно, - не на реке вовсе была эта мина.
- А где же, в воздухе, что ль?
- На берегу она была, а катер причаливал да носом прямо в нее и ткнулся.
- Ну и что, результат главное!
- И результат - другой… Не вдребезги катер, а только нос оторвало и не весь экипаж, а одного рулевого ранило… Дай прикурить, паренек, - обратился невидимый в темноте человек с тихим голосом к Саше.
- Сейчас, - быстро подхватился Саша и в этот миг почувствовал легкое дрожание палубы - это Чубарь запустил машину.
Чиркнув спичкой, Саша поднес огонек раненому. У раненого были перебинтованы грудь и рука.
- Спасибо, парень, - сказал тот, раскуривая цигарку и разглядывая в свете красноватого неяркого огонька Сашино лицо. Затянувшись, он закашлялся и тут же потушил о палубный пол цигарку. Саша приподнял ему голову, чтобы легче было кашлять.
- Не давай мне больше курить, - все так же тихо сказал солдат, - нельзя мне…
Он помолчал, тяжело и хрипло дыша, и вдруг спросил:
- А ты почему не в армии, у вас тут бронь, что ли?
- Мне только пятнадцать, не берут еще…
- А-а-а, одногодок моему сынку. Ему тоже пятнадцать. Вот так… И три дочки, те - поменьше. Трудно им… Трудно в тылу, голодно?
- На фронте труднее, - сказал Саша.
- Везде не сладко, - вздохнул солдат и примолк, прислушивался к тому, как пароход, подрагивая от стука машины, выходил на фарватер.
Утро
Иришке надолго запомнились и те предвечерние часы, когда переносили раненых по скользким от дождя сходням, и бессонная ночь в каютах, где вместе с Женей и тетей Симой она ухаживала за солдатами. Они лежали на койках и на полу. Одни были молчаливы и терпеливы, другие капризны, а порой даже сердиты и крикливы. Всех нужно было напоить, дать лекарства, а некоторым и поправить перевязки. Усталость Иришка чувствовала только поначалу. Одно время ей, как и Саше, казалось, что она вот-вот свалится с ног, но потом усталость притупилась. Девушка просто перестала ее чувствовать - некогда было.
Раненые все время о чем-то спрашивали, что-то просили, и она не успевала войти в одну каюту, как из другой уже неслось:
- Сестра!
И Иришка спешила на зов. Когда небольшие окна кают посветлели от лунного сияния и пароход неслышно, едва ощутимо пошел в обратный рейс, девушке даже показалось, что уже наступило утро. И лишь некоторое время спустя, увидев в иллюминаторе яркую луну, она поняла, что до рассвета еще далеко. Один из раненых, лежавших на подвесной койке, попросил негромко:
- Доченька, закрой жалюзи, режет в глаза.