Саша надел бушлат. А женщина смотрела на тельняшку, любуясь своей работой, сияющим от радости хлопцем. Она уж совсем подобрела. Когда Саша протянул ей деньги, сказала:
- Давай половину, только за рукав беру. Работа - то так, одно удовольствие…
Саша еще раз поблагодарил, чувствуя себя бесконечно счастливым. Давно у него не было такого удачного, такого радостного дня.
Незнакомка
Побродив по барахолке, он, - еще раз повезло в этот день, - купил сильно поношенную, с переломленным козырьком мичманку, надел ее набекрень и, расстегнув бушлат, чтобы все видели его тельняшку, гордо двинулся по рынку. В кармане еще оставалась красненькая хрустящая бумажка. Решив, что оставшиеся деньги теперь можно истратить на что-нибудь вкусное, Саша направился к рядам, от которых исходил манящий аромат.
Саша старался не глядеть на эти макитры и чугуны, а выискивал, что подешевле. Наконец он остановился у прилавка, еще мокрого после дождя, с остатками крохотных, до рези в глазах поблескивающих на солнце лужиц. Среди этих лужиц стоял чугун с жареными лещами, а рядом на блюде высилась горка больших плоских пирогов. Саша когда-то уже покупал такие и знал, что в них больше картошки, чем теста, что тесто лишь тоненькой оболочкой покрывает толченую картошку с луком, но зато они были здесь самыми дешевыми, да и на вид аппетитны: верхняя корочка пирогов с янтарным глянцем, словно их намазали медом и теперь зачем-то сушили на солнце.
У него хватило денег только на два таких пирога. Один он сунул в карман для бабушки, а другой медленно, растягивая удовольствие, стал есть, шагая по рынку и теперь уже беззаботно рассматривая все вокруг.
Подойдя к месту, где ему так повезло с тельняшкой, услышал рядом незнакомый девчоночий голос:
- Приятного аппетита!
Саша даже не обернулся, он не предполагал, что эти слова могли относиться к нему. Но когда они были произнесены вторично - громче и уже с насмешливой настойчивостью, паренек приостановился и увидел рядом худенькую девчушку. Он смутился и покраснел.
Девчушка была закутана в огромный темно-синий, похожий на одеяло платок. Наверное, поэтому лицо ее казалось слишком маленьким, черты его очень мелкими. Зато ее глаза сразу запомнились. Большие, карие, опушенные светлыми ресницами, они были похожи на ядрышки каштанов, поблескивающие в расколовшейся золотистой кожуре.
Саша, чувствуя, что еще больше краснеет, отвел взгляд и пошел было дальше, но тот же голос, теперь уже несколько осмелевший, почти просящий, остановил его:
- Постой!
Саша, засунув руки в карманы и стараясь казаться равнодушным и небрежным, остановился.
- Что надо?
- Ты водник? Матросом служишь? - спросила она.
- Да, - кивнул Саша и снова смутился, теперь уже оттого, что солгал. Но ему было приятно, что девчушка приняла его именно за того, кем ему хотелось стать.
- Мой папа тоже речником… механиком на мониторе плавал. В Днепровской флотилии. Василий Алексеевич Стрельченко. Не слыхал?
- Нет, - покачал головой Саша.
- Я давно, с начала войны ничего о нем…
Глаза девочки наполнились слезами, она тяжело вздохнула. Саше вдруг захотелось сказать ей что-нибудь хорошее, успокаивающее, но что именно, он не знал. Стоял, переминаясь с ноги на ногу, чувствуя неловкость, хотя и уходить ему не хотелось. Но молчать тоже было тягостно.
- Извините, - смущенно улыбнулась она сквозь слезы, - до свидания…
- До свидания, - кивнул Саша, проникаясь странным, непонятным чувством, в котором была, и внезапная радость от короткой встречи, и вместе с тем тягостная тревога, будто ему подарили что-то хорошее, а он тут же потерял его.
Ему показалось странным то, что он сразу же, едва услыхав, запомнил имя, отчество и фамилию ее отца.
Шлепая по липкой базарной грязи, Саша твердил их про себя, стараясь не забыть. Может быть, действительно ему удастся что-нибудь узнать о ее отце от людей, с которыми будет плавать. И он обязательно разыщет девочку и расскажет. В том, что его примут на пароход, Саша уже почти не сомневался. Даже девчушка поверила, что он матрос.
А ведь ее отец служил на военном судне, и она наверняка видела-перевидела речников.
Любин
На это здание Саша всегда посматривал с уважением. В нем помещалось Управление речного флота.
Не будь на Саше мичманки и тельняшки, он наверняка чувствовал бы себя совсем робко. Да и сейчас, открывая массивную дверь, он волновался.
- Здоров, братишка! - поприветствовал Сашу парень, сбегавший вниз по лестнице.
Паренька Саша видел впервые. На нем тоже была тельняшка, видимо, он из водников и принял Сашу за своего.
Это Сашу несколько ободрило, он увереннее зашагал по лестнице наверх. В коридоре, у двери отдела кадров, людей было немного. В основном старики и подростки.
- Здесь очередь? - кивнул Саша на дверь.
- Какая там очередь, заходи, - буркнул с желтыми от курева усами дед.
Саша осторожно открыл дверь, вошел в комнату, сизую от табачного дыма, остановился у порога, поздоровался. В углу за небольшим письменным столом сидело двое. У краешка стола боком приткнулся щуплый мужчина в мичманке, низко надвинутой на лоб. Он что-то усердно и сосредоточенно писал на листке сероватой бумаги новеньким малинового цвета карандашом. Мужчина так увлекся своим делом, что даже не поднял головы, чтобы взглянуть на вошедшего. Другой, в накинутой на плечи черной шинели, большеголовый, лысый, положив на стол развернутую газету, которую он держал перед собой, скупо кивнул на приветствие и уставился на Сашу так, словно что-то вспоминал. Потом близоруко прищурился и спросил:
- Ну, чего вернулся?
- Я не вернулся, я пришел, - сказал Саша.
- Не морочь голову! - уже неуверенно проговорил большеголовый, все еще близоруко щурясь.
- Я и вправду пришел, - беспокойно улыбнулся Саша, поняв, что его принимают за кого-то другого.
- Нда… - неопределенно проворчал большеголовый, видимо, сообразив, что обознался. Потер голову, спросил устало, сквозь вялый зевок: - Что тебе?
- Я пришел, чтобы устроиться на пароход матросом… или хоть кем-нибудь, хочу плавать.
Мужчина поправил на плечах шинель, лишь на одно мгновенье задержав на Саше взгляд.
- Ваня, - обратился он к писавшему, - вот нашел тебе еще одного. Согласен кем угодно. Бери кочегаром.
Тот поднял голову, внимательно посмотрел на Сашу и, покусывая свой новенький карандаш, спросил:
- Один явился?
Саша замялся. Неужели этот человек с первого взгляда понял, что он несовершеннолетний, и поэтому спрашивает, почему явился без родителей? Саша торопливо начал объяснять:
- Один. Не с кем мне больше! Мама на фронте, отец тоже был, сейчас в госпитале в Уфе, раненый лежит. Бабушка очень ослабла, на рынок сходить не может…
Мужчина в мичманке вдруг расхохотался. Саша уставился на него непонимающе, с обидой. Мужчина был еще совсем молодой. Его веселые голубые глаза и небольшой крючковатый нос придавали ему вид лихой бравости и отваги. Перестав смеяться, он сразу же стал очень серьезным и заговорил громким, как подумал Саша, привыкшим к командам голосом:
- Да я не о них!.. Бабушки-матросы нам не нужны! Я о товарищах твоих. Мы в свое время в моряки всем классом поступали, все пацаны нашей улицы мечтали плавать. Романтика влекла. А ты один пришел. Нам во как нужны водники, - чиркнул он себя карандашом по шее. - Ведь почти все мужчины на фронте, а к нам идут одни старики да инвалиды. Молодежи бы побольше, этак лет по шестнадцать, семнадцать! Вот и спрашиваю, почему один, почему с собой товарищей не привел?
- Мои товарищи все эвакуировались, - ответил Саша, - а я не смог, должен был, да не смог, бабушка слегла… Да и не знал я, что сюда надо приводить кого-нибудь…
- Да не кого-нибудь, а хороших ребят! Тебе сколько лет?
Саша замялся. Он вдруг передумал врать. Ему казалось, что этот небольшого роста, очень живой человек с веселыми глазами и крючковатым носом все знает и все видит насквозь.
- И шестнадцати еще нет, так? Пару месяцев назад пятнадцать стукнуло, угадал?
- Да, - вздохнул Саша.
- Тельняшку и мичманку на толкучке купил, чтобы казаться старым морским волком, правильно?
- Правильно, - еле слышно произнес Саша.
- А когда шел сюда, придумал, что документы сгорели во время бомбежки, поверят, мол, верно?
Саша уже даже не отвечал, лишь кивал головой, не понимая, откуда тот все мог знать.
- А вы откуда все это знаете? - спросил его Саша уже сломившимся от волнения голосом.
Мужчина снова весело расхохотался, затем, поднимаясь из-за стола, сказал:
- Да потому, что не ты первый, не ты и последний такой. Эти же самые тактические операции в свое время проделывали и мы. Правда, в несколько иных вариантах, потому что время было другое. А так почти все точь-в-точь… Ну, парень, давай знакомиться. Зовут меня Иван Елисеевич, фамилия Любин. А тебя как величать?
- Саша Боровой.
- Оформляй его…
Мужчина в шинели вынул из стола несколько бланков, протянул Саше и сказал:
- Напишешь дома биографию и заполнишь анкету, только чур, без помарок и без вранья. Это у меня не проходит. Занесешь завтра.
- Спасибо, - облегченно вздохнул Саша и улыбнулся. - А плавать когда, на каком пароходе?
- Пароходе? - переспросил Любин и очень серьезно посмотрел на Сашу. - Если есть время, пойдем - покажу. Я как раз туда иду.
Они вышли из Управления и направились в сторону порта.
- А вы, Иван Елисеевич, капитан? - спросил Саша, подстраиваясь под быстрый шаг Любина.
- Нет, я первый помощник и замполит. Что, не похож? - Любин испытывающе посмотрел на Сашу и рассмеялся.
- Нет, почему же…
- Не хитри, не юли, конечно же, не похож. Ты ведь думал, что капитаны и их помощники - это огромного роста усачи, с трубками в зубах, верно?
- Да, - сознался Саша.
- И я когда-то представлял себе их именно такими. И даже роста своего малого стеснялся. Ты вон в пятнадцать лет какой вымахал. Но внешность, она только первое впечатление производит. А о человеке судят по многим другим качествам. Вот взять, к примеру, нашего капитана, Федора Михайловича Келиха. Ни усы, ни борода у него никогда не росли. Бывает такое у людей - не растет и все. А если бы и росли, все равно их сейчас бы не было. Раненых товарищей спасал на горящем пароходе. Про Печковский мост слыхал?
- Нет, - сознался Саша.
- Услышишь… Еще не успели написать об этом. Там в сорок первом был страшный бой, парень. Днепровская флотилия прорывалась вниз по Днепру. Пароходы горели, как факелы. Немногие остались в живых. Вот и обгорел там и наш капитан. И трубку он не курит. Сердце у него больное. Было бы мирное время, внуков бы нянчил, на курортах лечился… А сейчас и с больным сердцем капитаны нужны. Война…
У завалившихся набок, искореженных железных ворот судостроительного завода зияла огромная воронка от фугаски. На месте бывшей проходной допревала, слегка дымясь на солнце, куча прошлогодней листвы. Она, почти не шурша, мягко, как вата, спружинила под ногами, и Саша с Любиным ступили на заводской двор. Миновали закопченную пожаром каменную стену какого-то линия, перебрались через груды кирпичей разрушенных цехов, потом - через лабиринт помятых ржавых стапелей вышли на аллейку, ведущую к Днепру. По бокам ее мертво высились обгоревшие каштаны. А на берегу, среди оставленных немцами походных кухонь, железных контейнеров, ящиков и прочей военной рухляди, стояли обуглившиеся уродливые стволы верб. И только широкий разлив Днепра сиял, как всегда в половодье, серебрился голубизной. Но и в ней было что-то непривычное для глаза. И Саша вскоре понял, что именно. Пустынность. Ни парохода, ни баржи, ни даже крохотного катерка-буксира не было видно в весенних водах. И порт был мертв. Ни одного суденышка не прижималось, как когда-то, к шумному причалу затона.
Любин уселся на пустом железном ящике и молча глядел на воду.
Саша опустился рядом. Тоже молчал. И лишь через некоторое время несмело спросил:
- А наш пароход где?
- Пароход? - Любин посмотрел на него так, словно не понял вопроса.
- Хочется поглядеть…
- Там, - кивнул Любин на Днепр.
- Где? - не понял Саша.
- В затоне, на дне. В тридцати метрах от нас.
- А-а-а, - неопределенно протянул Саша и, помолчав, разочарованно спросил: - А как же мы?
- Как? Поднимать будем! Вот доукомплектуем команду, попросим рабочих завода, чтоб подсобили, водолазов пригласим, если они, конечно, есть в городе, и поднимем наш пароход.
- А как он называется?
- Не знаю, - вздохнул Любин. - Возьмемся за тот, который легче поднять. Тут в затоне не один потоплен. Когда отступали, сами и пускали их на дно. Аккуратно делали, знали, что поднимать придется.
Бабушка
Бабушка лежала на кровати с хрустящей провалившейся сеткой. Встретила Сашу неласково.
- Ну где это можно целый день пропадать? - начала она, едва Саша вошел в комнату.
И тут же, когда он снял бушлат, удивленно замолчала, разглядывая его безрукавую тельняшку и мичманку.
- Откуда это у тебя?
- Поступил на пароход, - радостно сказал Саша. - Матросом.
- На какой еще пароход? Учиться тебе надо. Вот мама снова письмо прислала. Беспокоится, почему не продолжаешь учебу. Что я ей напишу?
- И учиться поступлю, бабушка, в комбинат. Заочно. Сначала на рулевого, потом в речной техникум пойду, капитаном буду, это моя мечта с детства…
- Хватит мне уже капитанов.
Бабушка намекала на Сашиного отца, своего сына. Отец у Саши - кадровый военный. Капитан артиллерии. В начале лета сорок первого года Саша с отцом и матерью приехал к бабушке погостить в Киев. Жили они в Харькове. Погостив несколько дней, отец с матерью уехали в Крым, в санаторий. Саша остался с бабушкой в Киеве. А через неделю началась война.
Отец сразу же отбыл в свою часть, а мама успела заехать на денек в Киев, попрощаться. Она была врачом и тоже уходила на фронт. Вот так и остался Саша с бабушкой.
Бабушка страдала сахарной болезнью. Когда началась война, и совсем слегла. Часто плакала и говорила:
- Мать наказывала беречь тебя, смотреть за тобой. А вышло все наоборот, пришлось, внучек, тебе за мной, старой и больной, ухаживать.
Возможно, поэтому Саша рано повзрослел. В свои двенадцать лет он ходил по селам менять вещи на продукты, на полях вокруг Киева собирал мерзлую картошку, удил в Днепре рыбу. Так они и перебивались с бабушкой в эти годы. Правда, после освобождения Киева, совсем недавно стали присылать отец и мать деньги по аттестату, получили продуктовые карточки. Но время было еще очень трудное. Бабушка нуждалась в лекарствах. Да и одежда вся изорвалась, ее тоже надо было приобретать на толкучке. Так что жили они еще впроголодь.
- Бабушка, я тебе гостинец принес, - сказал Саша и вынул из кармана бушлата пирог.
- Спасибо, спасибо, родной, - проговорила бабушка и тут же спохватилась: - А сам-то ты ел? Да постой, откуда он у тебя? Где деньги взял?
- Заработал, - усмехнулся Саша.
- Ой, не нравится мне все это.
Бабушка приподнялась на постели. Она всегда приподнималась, когда сердилась и хотела казаться строгой.
- Вот я схожу завтра на этот твой пароход. Как он называется?
- Пока еще никак.
- Это как же понять? - удивилась бабушка.
- Он затоплен. На днях будем поднимать со дна. Ох, если бы ты, бабушка, выздоровела! Жалко мне тебя оставлять одну.
Округлое, в мелких сеточках морщин лицо бабушки еще больше сморщилось.
- И так намаялся со мной, - тихо сказала она. - Ты хороший внук, Саша. Сыновья не все так за своими матерями ухаживают. И я хочу, чтобы тебе было всегда хорошо чтобы ты был счастлив. А болезнь моя - пустое. Поболею и перестану. Вот мама пишет, что вышлет посылку с лекарствами. А лучшее мое лекарство, когда вы все живы и здоровы. Об Алеше беспокоюсь. Как он там? Что-то давно нет письма из госпиталя. Писал, что на поправку дело пошло, а тут замолчал…
- Ну как же, бабушка, всего шесть дней прошло, как письмо прислал.
- Разве шесть?
- Шесть, бабушка. Еще и наше не получил. Уфа далеко.
- Давай ему еще напишем, - попросила бабушка.
- Давай, и маме… Напишем, что я иду на флот и учиться буду.
- Но ты же еще не поступил учиться…
- Поступлю.
Саша подошел к этажерке, взял тетрадь. Ее выдавали в школе перед началом занятий, еще в августе сорок первого. Так и не удалось писать в ней школьных упражнений. Он аккуратно вырвал из середины двойной листок. Один для письма отцу, другой - матери.
Взял огрызок карандаша. И тут же вспомнился новенький карандаш первого помощника капитана Любина.
- А пирожок все же, сознайся, где взял? - донесся ласковый бабушкин голос.
- Пирожок? - задумался Саша. И в это время увидел на этажерке горсть прошлогодних каштанов.
- Купил на Житнем рынке, - сказал Саша, - Ты знаешь, бабушка, я там встретил одну девчонку, у нее какие-то… ну, не такие, как у всех, глаза. Они похожи на каштаны. - Саша взял с этажерки несколько каштанов и, держа их на ладони, продолжал с улыбкой: - Не на такие, конечно, как эти, старые и сморщенные. А на те, что вот только-только упали с дерева, раскололись и еще половина каштана в кожуре и блестит, как полированная.
- Это у кого же такие глаза? - удивленно и настороженно поинтересовалась бабушка.
Саша рассмеялся, глядя на растерянное лицо бабушки, бросил каштаны на полку этажерки.
- Да у той, что на рынке встретил…
- Садись, - строго приказала бабушка.
Саша сел на стул у столика, приставленного к кровати, косо, как когда-то в школе на парте, положил лист бумаги и, вопросительно взглянув на бабушку, спросил:
- Кому раньше будем писать, папе или маме?
- Раньше ты мне дашь слово!
- Какое? - не понял Саша.
- Что больше не будешь шляться по рынкам. Хватит, прошло то время!
- А картошку кто принесет?
- Сама принесу.
- Тебе же тяжело, бабушка.
- Мне будет в сто раз тяжелее, если ты свяжешься с какими-нибудь хулиганами.
- Но до сих пор же не связался.
- Все, больше говорить об этом мы не будем, - еще строже закончила бабушка.