– Ты говорить-то умеешь? Тебя как зовут? Наверное, Жаннетта или Адриана? Во всех романах красавиц зовут так.
– Ты кто? – спросила Ульяна.
– Я – принц. Правда, мне не повезло и я родился в семье рыбака. Но я все равно принц. В душе. Между прочим, я ищу принцессу. И, кажется, уже нашел.
– Кто же она? – расстроилась Ульяна.
– Назови свое имя, и я отвечу.
– Ульяна.
– Ульяна, можно я оставлю мопед возле твоего дома?
– Оставь.
– Я Рудольф. Приехал посмотреть, где сейчас рыба лучше ловится.
Рудольф поставил мопед возле крыльца, а сам прошел через двор и спустился к реке.
Вернулся он часа через полтора. Ульяна старательно оттирала тряпкой грязь с мопеда.
– Со мной поедешь? – спросил у нее Рудольф.
– Куда? – спросила Ульяна.
– Село! Туда, где настоящая жизнь. В город, конечно!
Ульяна зачарованно смотрела на красавца. Она чувствовала себя словно во сне, когда нужно бежать, а ноги не слушаются.
– Неделя тебе на сборы, – твердо сказал Рудольф.
– Дочка, не делай этого, – плакала мама, вернувшаяся из сельсовета, – ты не знаешь жизни.
– Такую, как твоя, и не хочу знать, – капризно поморщилась Ульяна.
– Не надежный это человек. Не на всю жизнь.
– Лучше один день в любви, чем всю жизнь с нелюбимым!
– Книжек ты начиталась. С Василием тебе надо.
– Книжки, мама, умные люди пишут.
– Всякие люди книжки пишут.
– Не хочу я, мамочка, комаров здесь кормить. Почему кто-то в королевнах живет, а кто-то должен помет куриный во дворе подметать? Не справедливо так. Не хочу.
– Так ведь кого-то и королевствование не испортит, а кого-то новое платье с рельсов собьет. А счастье-т не от красивой жизни.
– А отчего тогда?
– Не знаю отчего, только не от этого.
– Вот я и узнаю отчего счастье! – закончила разговор Ульяна.
Приехал Рудольф через три дня.
Мама Ульяны спросила его:
– Расписываться в городе будете или здесь?
– По старинке живете, – браво ответил Рудольф, – расписываться, не расписываться…
Ульяна вышла из дома. Мама вцепилась в чемодан и еле слышно стонала:
– Не уезжай.
Рудольф с трудом отобрал чемодан, поставил его на багажник мопеда, привязал покрепче и сказал с милой улыбкой:
– До свидания, мамаша.
Ульяна села на мопед, держась за куртку Рудольфа. Загрохотал мотор. Поднялось облако пыли и скрыло их…
Рудольф и Ульяна приехали на вокзал. Мопед погрузили в багажное отделение.
Уже в купе, под стук колес, под звон качающихся стаканов с чаем, молодые мечтали о красивой жизни.
К вечеру поезд прибыл на платформу большого города. Рудольф и Ульяна получили багаж и двинулись к выходу из вокзала.
На городской магистрали Рудольф завел мопед. Огни фонарей вдоль дорог, фары встречных машин, свет из окон многоквартирных домов… Дух захватывало от такого великолепия.
Ульяна смотрела по сторонам, всматриваясь в прохожих. Ей было интересно, кто во что одет.
Остановились у тети Рудольфа в двухкомнатной квартире, где хозяйка предоставила гостям одну из комнат.
Спать и слышать за окном тихое шуршание шин вместо шелеста листвы яблонь было захватывающе ново. Даже часы на каменной стене квартиры тикали совсем не так, как на бревенчатой. Как-то по-городскому.
Портьеры, закрывающие большое окно, шевелились под порывами ветра, врывающегося в комнату из открытой форточки, раздувались и опадали.
Ульяна не могла поверить, что живет в городе.
На следующий день Ульяна по привычке поднялась рано. Заняться было нечем, и она просто сидела в кухне и смотрела в окно.
На улице было еще безлюдно. С высоты четвертого этажа открывался красивый вид на городской квартал.
В кухню вошла тетя Рудольфа:
– Ну, как оно в городе?
– Потрясающе! – вздохнула Ульяна, – эта жизнь совсем другая.
В кухню вошел Рудольф и, зевая, сказал:
– Да, город тебе не деревня. Поеду насчет работы узнавать. А ты, Ульяна, поработай над своей речью, а то как мать т-ткаешь. Стыдно. Сразу видно, что из деревни.
Позавтракав, Рудольф ушел и вечером вернулся с радостным известием, что устроился сам и устроил Ульяну.
4
Работали оба на фабрике: Ульяна – упаковщицей, Рудольф – грузчиком.
Во время обеденного перерыва в прокуренной столовой под сальные шуточки и приколы рабочих и работниц привыкали к городской жизни.
В деревне свободного времени не оставалось, а значит и лишней суеты не было.
Теперь Ульяна с трудом осваивалась с городским ритмом и обычаями жителей.
Ей приходилось даже привыкать к анекдотам, которые рассказывали городские знакомые, и заставлять себя смеяться над совсем не смешными, как ей казалось, шутками.
Через полгода Ульяна таинственно объявила Рудольфу:
– Рудольф, у нас будет ребенок.
Рудольф вскочил с дивана, на котором сидел закинув руки за голову, и воскликнул:
– Да ты что?
– А как же? Так оно и бывает.
– Никакого ребенка! Я только на ноги стал подниматься. Пожить для себя хочу, – сказал Рудольф и вышел в коридор.
Ульяна пошла за ним:
– Так, как же…
– Не в каменном веке живем, – вышла из своей комнаты тетка. – Знаешь сама, что делать надо. И жить вам негде. Я свою квартиру пеленками завесить не дам.
– Так, как же… – беспомощно хлопала глазами Ульяна, – можно в общежитие пойти…
– А-а-аборт иди делай, вот как! – взвизгнул по-бабьи Рудольф, – в общежитие одна пойдешь, а я здесь останусь. Таких, как ты, – целая фабрика, так что без тебя обойдусь.
Ульяне стало душно, она надела пальто и вышла во двор. Шел снег. Постояв возле парадной, прошла в сквер, подошла к скамейке, счистила с нее снег рукавицей и села.
Сколько прошло времени, она не знала.
– Дочка, – вдруг, услышала Ульяна чей-то голос, – тебя же снегом занесло, замерзнешь.
Ульяну тряс кто-то за плечо. Она подняла голову и увидела перед собой старушку.
– Что с тобой? Ну-ка, поднимайся.
Онемевшими от холода пальцами Ульяна ухватилась за руку женщины и поднялась со скамейки.
Пройдя квартал, они вошли в теплый подъезд. Жила старушка на первом этаже. В квартире у нее было чисто и тепло. Ульяна отогрелась и, улыбнувшись, сказала:
– У вас как у моей мамы в доме.
– Что случилось у тебя?
Ульяна заплакала. Она долго не могла говорить.
Старушка открыла окно, подсыпала корм в кормушку для птиц. Когда Ульяна немного успокоилась, старушка сказала:
– Меня Мария Ивановна зовут, а тебя как?
– Ульяна. – И она рассказала свою историю.
– Ничего нового и ничего удивительного, – сказала, внимательно выслушав все, Мария Ивановна, – только как же прервать жизнь, которая за тебя цепляется и от тебя зависит? Ты у меня оставайся. Я одна живу, поместимся.
На следующий день Рудольф встретил Ульяну возле фабрики:
– Где ночь провела?
– Старушка меня пригласила к себе. Я сегодня за вещами зайду.
– А может, ты и раньше у "старушки" этой бывала? Ребенок-то мой? – спросил Рудольф.
Ульяна с трудом сдерживала слезы.
Рудольф сказал:
– Ты несчастную-то из себя не строй перед всеми, а то смотреть жалко.
– Я не заставляю смотреть, – сказала тихо Ульяна.
– И не заставишь! Я не пристяжной, поняла? Я человек свободный!
Ульяна отошла от Рудольфа и прошла через вертушку. Рудольф еще некоторое время болтался у проходной, будто не решаясь идти в цех.
Вахтерша тетя Валя выглянула из своей будки и спросила:
– Свободный ты? А что такое свобода знаешь хоть?
– Все знают. Делай что хочешь – вот тебе и свобода.
– Ты, парень, так всю жизнь разбазаришь. В школе учился?
– Лучше всех!
– Так вот, знать должен, что Земля свободно вращается вокруг Солнца. Оторвись она от орбиты, так ее на куски разорвет. Свобода, сынок, – это когда есть вокруг чего вращаться, когда есть ради чего жить, ради чего уставать, когда смысл есть во всем, что делаешь. А свобода мужчины – в его привязанности к семье. Сохраняется мужчина так.
Рудольф раздраженно выпалил:
– Рано мне о семье думать еще! Нагуляться хочу!
– Хочу – не хочу – ориентир ненадежный. Кто-то украсть хочет, кто-то убить…
– А не ваше дело, тетя Валя!
– Жаль, что не мое, – вздохнула тетя Валя.
5
Маленький комочек в пеленках моргал смышлеными глазками и всматривался в лицо своей мамы. Ульяна улыбалась. После всех родовых мук и страхов она отдыхала и любовалась своей красавицей дочкой.
Назвала Ульяна ее Лидией, а звала просто Лида.
Выписавшись из роддома, Ульяна с ребенком приехала на автобусе в квартиру Марии Ивановны.
Две женщины крутились вокруг Лиды, делая многое не так, как надо. Мария Ивановна все забыла, а Ульяна и не знала.
Нужно было выживать, и в три месяца девочку отдали в ясли, чтобы Ульяна могла пойти работать.
– Еще одна плакса, – грубо сказала няня, когда дверь за Ульяной закрылась.
– А и пусть орет. Пойдем чай пить, – сказала воспитательница.
Лида кричала. Ей было страшно, плохо, одиноко. Ее бросили, забыли. Проснулись лежащие рядом малыши. Нянька вбежала на крик.
– Вот дрянь какая!
Нянька грубо развернула пеленки, при этом зацепив мизинец Лиды. Пальчик сломался, и Лида зашлась плачем с новой силой.
– Фу, гадость какая, – ворчала нянька, обтирая Лиду.
Она завернула ее в чистые пеленки. Лида не успокаивалась, няня кинула ее в кроватку, сунула соску и ушла.
Устав от крика, Лида заснула. Она вздрагивала во сне, тяжело вздыхала. Ее разбудили, чтобы скормить бутылку невкусной смеси, и снова кинули в кроватку.
От невкусной смеси разболелся живот.
Только вечером после работы Ульяна забрала Лиду домой.
Лида увидела маму и успокоилась.
– Какая спокойная у меня доченька, – любуясь Лидой, сказала Ульяна, – вот повезло няням в ясельках!
Сломанный пальчик Ульяна не заметила.
Когда на следующее утро Ульяна несла Лиду в ясли, Лида кричала на всю улицу.
– Что случилось? У тебя что-то болит? Сейчас нянечка с тобой поиграет и тебе станет хорошо, – успокаивала дочку Ульяна.
В яслях встретили и проводили Ульяну с улыбками, но, как только за ней закрылась дверь, улыбки исчезли и началось привычное: ругань, крики, шлепки.
С каждым разом Лида плакала все меньше. Наступившее ощущение безнадежности и полной беззащитности перед людьми и обстоятельствами выключило рефлекс реакции плачем на какие-либо неудобства или боль. Но одновременно в глазах исчез живой блеск.
Лида целыми днями смотрела в потолок, лежа в кроватке, не выражая никаких эмоций.
– То-то же! – посмеивались няня и воспитательница.
Когда Лиде исполнилось два года, ее перевели в детский садик. И первым делом отвели в туалет.
В туалете было открыто окно. Воспитательница показала Лиде, где ее горшок. Лида, как могла, уселась, но металлический горшок оказался очень холодным. Она вскочила, и горшок с грохотом опрокинулся.
– Ты что, издеваешься? – заорала воспитательница.
Лида поправила горшок и, стараясь не делать лишних движений, с трудом заставила себя расслабиться. Она почувствовала, как у нее намокли колготки. Вокруг горшка появилась лужа.
– Дрянь какая!
Воспитательница схватила Лиду за шиворот, встряхнула ее и вывела из туалета. Втолкнув в раздевалку, она усадила девочку на скамейку, достала из шкафчика трусы и колготки и швырнула в Лиду:
– Переодевайся!
Лида не смогла снять мокрые колготки, и воспитательница, выскочив из раздевалки в группу, привела всех ребят и скомандовала:
– Стащите с нее штаны!
С хохотом и гиканьем, поглядывая на воспитательницу, стараясь угодить ей и выслужиться, девочки и мальчики, держа Лиду кто за руки, кто за ноги, стянули с нее колготки и тут же все дружно брезгливо заверещали, зафукали, бросили Лиду на пол и веселой гурьбой вернулись в группу.
Лида надела сухое белье и тоже вернулась в группу.
Самые хорошие игрушки стояли на недосягаемой высоте, похуже были в руках у детей, и Лида взяла то, что осталось – несколько деревянных кубиков.
Лида поставила один кубик на другой и любовалась своим достижением: кубики не падали. Они стояли твердо, выстроившись в башню.
– Убираем игрушки и идем обедать, – скомандовала воспитательница.
Лида хотела в туалет, но боялась туалета и поэтому боялась попроситься. Страх перед этим самым туалетом становился все сильнее по мере усиления нужды и необходимости в него пойти.
Лида чувствовала себя пойманной в ловушку, и ей стало по-настоящему страшно. Терпеть она больше не могла…
– Можно в туалет?
– Так у тебя уже штаны мокрые! Ты когда должна проситься?
Лида, чтобы слышать не все, что ей кричали, смотрела по сторонам. Наконец она услышала:
– В глаза мне смотри!
Лида посмотрела воспитательнице в глаза. Под этим взглядом немели руки и дрожали колени. Лида смотрела сквозь воспитательницу, стараясь думать, что ей все снится.
– Запомни: когда хочешь в туалет, надо проситься! Иди, переодевайся и за стол!
На обед были голубцы. За одним столом с Лидой сидел мальчик и ковырялся ложкой в тарелке. Воспитательница подскочила к нему, взяла тарелку с голубцами и, схватив мальчонку за воротник рубашки, пригрозила:
– Не будешь есть, за шиворот все вывалю!
Мальчик принялся набивать рот голубцами. По щекам его текли слезы.
После обеда все вернулись к своим игрушкам. Лида снова принялась составлять башню, и когда башня была построена, подошел тот самый мальчик, который не хотел есть голубцы, и, пнув башню ногой, рассмеялся.
Лида не могла понять, почему и за что? Она не знала, что мальчику нужно было отыграться за свою слабость, отомстить ей за то, что она стала свидетелем его слез, его поражения. Ему необходимо было доказать, что он сильный!
– Ты что? – крикнула Лида, наивно надеясь, что мальчик поймет, насколько не прав. Она горько заплакала, глядя на разрушенную башню.
– Это кто там орет? – послышался голос воспитательницы.
– Он мне башню разрушил, – пожаловалась Лида.
– Владик, не обижай девочек, – сказала воспитательница.
Владик дернул Лиду за волосы. Воспитательница это увидела и поставила его в угол. Через две минуты Владик заныл:
– Я больше не бу-уду-у-у.
– Ну, выходи, – сказала воспитательница.
Владик вышел из угла и, проходя мимо Лиды, со всей силы ударил ее кулаком в спину.
Лида сложила кубики и взяла со стола книжку.
Сидя на полу, она листала страницы с красивыми картинками, и одна страница в книжке оказалась порвана.
Мимо проходила воспитательница и увидела порванную страницу:
– Дрянь какая! Книжку порвала! Иди в угол! А матери скажи, чтобы книжку новую принесла!
Лида стояла в углу, ей уже и самой казалось, что это она порвала книжку Было очень стыдно. Прошло сколько-то времени, и Лида услышала, как воспитательница говорит:
– Вот ведь упрямая какая, ни за что прощения не попросит.
– Да и пусть стоит, – равнодушно заметила няня. – Кто у нее родители?
– Мать-одиночка.
– А-а-а…
Лида не просила прощения. Она уже поняла цену этих извинений и не хотела обманывать. Только что Владик ныл, что больше не будет, а сам вышел из угла и сделал еще хуже.
Лида знала, что не будет рвать книжки, независимо от того, выпустят ее из угла или нет. Она не хотела произносить пустые слова и угождать равнодушным людям, которые не желали внимательно разобраться в ситуации.
Лида мужественно стояла в углу, как воин, охраняя что-то очень важное и по-настоящему ценное, но ею еще не понятое и не сформулированное. Придет время, и она поймет, что это. Обязательно поймет!
– Все идем на прогулку! – раздалась команда.
На улице было холодно. Дети бегали по площадке. Лида стояла под падающим снегом. На ее руках были синие рукавички. Девочка подняла ладошки и смотрела, как на них опускаются снежинки.
На синих рукавичках – белые снежинки…
Лида нахмурилась, пытаясь что-то вспомнить. Где-то когда-то что-то такое она уже видела.
– Вытри ей сопли, – услышала Лида голос воспитательницы.
– Сама вытри, – ответила няня, – как что противное делать, так я?
Воспитательница подошла и, достав из кармана Лидиной шубки носовой платок, вытерла ей нос, больно зажав его пальцами, и брезгливо фыркнула:
– Фу!
Сцены в туалете, реплики воспитателей, выходки детей со временем стирались в памяти, но эмоции, связанные с этими случаями, оставляли глубокие раны в маленьком сердце.
А в памяти и в душе навсегда осталось одно: прикосновение к ней, к Лиде, вызывает у людей отвращение. Она, Лида, – противная. Ее не за что любить. Нет причин, по которым ее можно было любить, и в этом некого винить, потому как любить или не любить – дело добровольное.
После работы за Лидой пришла мама, и Лида слышала, как воспитатели на нее жаловались за порванную книжку, за упрямство и за мокрые, в очередной раз, колготки…
Лида видела, как маме было стыдно за нее, и слышала, как унизительно мама объяснялась перед воспитательницей, обещала принять меры… и говорила еще другие жалостливые слова.
Лида подрастала. Она приспособилась к садику и научилась реже говорить, больше молчать, чтобы над ней не смеялись. Научилась делать вид, что ей все нравится, чтобы ее не ругали.
Наступила очередная весна. Жили Лида и ее мама по-прежнему на первом этаже в квартире Марии Ивановны. Самой Марии Ивановны уже год как не стало.
В маленьком дворике в выходные дни галдели мальчишки и девчонки. В такие дни родители особенно старались поплотнее накормить детишек и угостить их чем-нибудь вкусненьким. Из окон то и дело слышалось:
– Юрасик! Иди обедать!
– Илюшенька, супчик сварился!
– Юленька! Кашка остынет!
Лида с ведерком в одной руке и с совочком в другой бодро шагала к песочнице. Она устроилась поудобнее и самозабвенно принялась лепить куличики. Захватывал сам процесс созидания. Песок можно было насыпать, высыпать, придавать ему любую форму.
– Иди отсюда, я с тобой не дружу, – услышала Лида из другого конца двора.
– И ко мне не подходи!
Эти реплики относились к девочке Ире, которая вышла во двор.
Ира была умственно отсталой. Она плохо говорила и не сразу понимала речь других людей. Отец Иры был алкоголиком.
Ира подошла к Лиде и долго смотрела, как она лепит куличики.
– Хочешь тоже попробовать? – спросила Лида.
Ира улыбнулась, села в песочницу и взяла из рук Лиды совок. Куличики получались. Ира развеселилась. Она спросила:
– Ты в садик ходишь?
– Да, – ответила Лида.
– И я. Со мной никто там не играет.
– Со мной тоже.
Ира понимающе взглянула на Лиду и спросила:
– Потому что ты глупая?
Лида ответила:
– Нет, потому что я дрянь.
– А что это? – спросила Ира.
– Не знаю, – ответила Лида, – плохое что-то.