И вот он вынул коробку, протянул ее Тане. И Таня взяла, не зная, что с ней делать, - она ей тоже мешала.
Она положила коробку на старые сани возле бочки, полной воды, и капли тотчас же начали падать на нее. Они стучали, как гром в безмолвии, стоявшем на дворе, Потом пришла собака, пришла кошка Казак и котята, и все они тоже пытались обнюхать коробку.
Мать потихоньку качала головой. В раздумье посмотрела она на коробку и унесла ее в дом.
А Таня осталась на дворе.
Отец обнял ее еще раз.
Теперь, когда борьба его с конфетами кончилась, он заговорил, Он был возбужден и говорил очень громко, все время напряженно улыбаясь:
- Как жаль, что тебя не было на пристани! Мы с тетей Надей ждали тебя. Правда, мы немного задержались на пароходе: Коля заболел малярией. Пришлось ждать санитаров, которые отнесли бы его. И представь себе, какая-то девочка дала ему на пристани цветы. Это были саранки, которых я не видел уже много лет. Да, представь себе, она положила цветы на носилки. Ему так хотелось, чтобы это была ты. Но тебя не было.
Таня поднесла руку к виску, надавила на него пальцами, словно хотела остановить кровь, приливавшую к ее лицу, и отстранилась немного подальше.
- Ты что, Таня? - спросил отец.
- Папа, не говори так громко, - сказала она. - Я очень хорошо тебя слышу.
И собственный дворик Тани ошеломил ее вдруг тишиной. Отец замолчал. Его возбужденное лицо стало строгим. Улыбка исчезла с губ, А глаза все же оставались добрыми. Он кашлянул. И странно - этот кашель был знаком уже Тане. Она сама так порывисто кашляла, когда грустные мысли, как холодный вихрь, внезапно посещали ее.
Он пристально глядел на Таню, тихонько сжимая ее плечо.
- Я знаю, ты на меня сердишься, Таня, - сказал он. - Но ведь мы будем большими друзьями, правда?
- Пойдемте пить чай, - сказала Таня. - Вы хотите чаю?
- Ого! Вот ты у меня какая! - тихо промолвил отец, чуть посильнее нажимая на плечо Тани.
Она поняла его и поправилась:
- Пойдем к нам пить чай, папа, - сказала она.
И слезы запросились у нее из глаз.
- Ведь я еще не привыкла…
Он оставил ее плечо и рукою провел по щеке Тани.
- Да, ты права, Танюша, - сказал он еле слышно. - Трудно это все в пятнадцать лет, трудно, брат. А все-таки мы будем друзьями, пойдем пить чай.
И впервые на деревянном низеньком крылечке Таниного дома зазвучали иные шаги, чем она привыкла слышать, - тяжелые шаги мужчины - ее отца.
VII
Когда в школе спросили у Тани, не приходится ли ей родственником или двоюродным братом Коля Сабанеев, поступивший к ним в класс, то одним она сказала - да, другим - нет, и так как это было все равно для многих, то вскоре ее перестали спрашивать.
Филька же, потратив столько напрасных усилий на поиски страны Маросейки, больше ни о чем не спрашивал Таню. Но зато он сидел на парте как раз за спиною Тани и мог смотреть на ее затылок сколько ему было угодно. Однако и затылок может кое-что рассказать. Он может быть и нежным, и холодным, как камень, из которого Филька высекал в лесу огонь.
Затылок у Тани бывал и таким, и другим, чаще всего выражая одно лишь ее желание - не думать о том, что делается у нее позади.
А позади на скамье сидели Филька и Коля.
К кому же из них относится это упорное желание Тани?
И так как Филька смотрел на вещи всегда с хорошей стороны, то решил, что относится это прежде всего не к нему. Что же касается Коли, то если его Таня назвала тогда гордым, то Филька должен был признать, что это неправда. Он не находил его гордым. Он, может быть, несколько слаб здоровьем, слишком узки у него руки, слишком бледно лицо, но гордым он не был, - это видели все.
Когда Филька показал ему впервые, как жуют у них в школе серу, Коля только спросил:
- Что это?
- Это пихтовая смола, - ответил ему Филька. - Ты можешь достать ее у китайца, который торгует на углу липучками. За полтинник он даст целый кубик серы.
- А что такое липучки? - спросил Коля.
- Э, брат, - ответил ему с досадой Филька, - все ты хочешь сразу узнать.
И Коля не обиделся на замечание Фильки.
- Хорошо, - сказал он, - я узнаю после. Но странный это обычай в вашей школе. Я нигде не видел, чтобы жевали пихтовую смолу.
Но все же серы купил много и угостил Фильку, и сам пожевал, научившись очень скоро так же громко щелкать ею на зубах, как и другие.
Он предложил пожевать и Тане с радушием, к которому она не могла придраться. Она через силу улыбнулась ему, показав свои зубы, сверкающие, как снег.
- Не благодаря ли этому обстоятельству, - сказал он, - у вас всех здесь такие белые зубы? Эта сера хорошо очищает их.
Все слова его показались ей отвратительными.
- Ах, "благодаря этому обстоятельству", отстань от меня, - сказала она.
Он промолчал и усмехнулся.
Он посмотрел на нее светлыми глазами, и Таня впервые увидала, что взгляд их был упрям.
- Да, благодаря этому обстоятельству, - повторил он спокойно.
Была ли это настоящая ссора, Таня не могла решить, но именно с этих пор началась их вражда и этот болезненный мальчик стал занимать ее ум более, чем в первые дни.
По выходным дням Таня обедала у отца.
Она отправлялась мимо городской рощицы, стоявшей близко за ее домом, и выходила на дорогу, ведущую в крепость. Дорога не была прямой. Она бежала по берегу, поворачивая то вправо, то влево, точно поминутно оглядывалась на реку, которая, растолкав в разные стороны горы, расстилалась под ней далеко.
Таня шла не торопясь, тоже часто оглядываясь на реку. Если на дороге было тихо, то Таня слушала шипение глиняных глыб, оседавших под берегом в воду. И собака ее тоже прислушивалась к этому звуку. Она ходила за ней повсюду.
Так, через полчаса, они подходили к дому отца.
Дом был крайний из всех, где жили командиры. Окропленные известью камни устилали дорожки, но и сквозь известь пробивалась трава, только чуть побеленная на концах своих перышек.
Шума не было тут. И стеклянные двери дома были всегда открыты.
Через эту стеклянную дверь Таня входила в дом, а собака оставалась у двери. Как часто Тане хотелось, чтобы она осталась у двери, а собака вошла бы в дом.
Меж тем все в этом доме относились к ней ласково.
Надежда Петровна первая встречала Таню на пороге.
Тихая, простая в обращении, с милым лицом, она трепала Таню по плечу или целовала в голову, каждый раз повторяя одно и то же:
- Ага, вот и Таня пришла!
И хотя голос ее был мягок при этом, но сердце Тани против воли переполнялось недоверием через край.
"Зачем она смотрит на отца, когда целует меня? - думала Таня. - Не затем ли, чтобы показать ему: "Вот, видишь, я ласкаю твою дочь, и ты теперь ничего не можешь сказать мне, и она тоже ничего не может сказать".
При одной только мысли об этом у Тани тяжелел язык, глаза переставали слушаться - она не могла посмотреть прямо в лицо отцу.
И только подойдя к нему, ощущая его руку в своей, она чувствовала себя спокойней.
Она могла тогда и Коле сказать:
- Здравствуй.
- Здравствуй, Таня, - отвечал он приветливо, но не раньше и не позже той минуты, когда она кивнет ему головой.
Отец же ничего не говорил. Он только касался легонько ее щеки.
Обедали весело. Ели картошку с олениной, которую покупали у проезжих тунгусов. Ссорились из-за лучших кусков, смеялись над Колей, который засовывал целую картошку в рот, и ругали его за это, а иногда отец даже ударял его пальцем по носу так больно, что нос немного припухал.
- Папка, - говорил тогда Коля, хмурясь, - перестань так глупо шутить. Я уж не маленький.
- Это верно, шелопай, ты не маленький, - говорил отец. - Все вы уже большие очень. Просто так не перескочишь через вас. Поглядим только, что вы запоете, когда подадут пирожки с черемухой.
И отец лукаво посматривал на Таню.
А Таня думала:
"Что сладкое, что пирожки с черемухой, если я знаю, что он никогда не будет меня любить, как Колю, никогда не назовет меня шелопаем, не ударит по носу, не отнимет лишнего куска! Да и я сама никогда не назову его "глупым папкой", как этот жалкий подлиза. Неужели пирожками с черемухой можно меня обмануть?"
И сердце у нее опять начинало понемногу щемить, наполняться обидой.
А в то же время все привлекало ее тут. И голос женщины, повсюду раздававшийся в доме, ее стройный стан и доброе лицо, всегда обращенное к Тане с лаской, и большая фигура отца, его ремень из толстой коровьей кожи, постоянно валявшийся на диване, и маленький китайский биллиард, на котором они все играли, позванивая железным шариком по гвоздям. И даже Коля, всегда спокойный мальчик с упрямым взглядом совершенно чистых глаз, привлекал ее к себе. Он никогда не забывал оставить кость для ее собаки.
Но о ней самой, казалось Тане, он никогда не помнил, хотя и учился вместе с нею в школе, и обедал, и играл на биллиарде. И все же он не давал себе труда думать о ней хотя бы одну минуту в день, хотя бы только для того, чтобы ненавидеть ее так же, как она ненавидела его.
Так почему же, однако, согласилась она пойти с ним на рыбную ловлю и показать место, где клюют лещи?
VIII
Таня любила звезды - и утренние, и вечерние, и большие летние звезды, горящие низко в небе, и осенние, когда они уже высоки и их очень много - целая куча звезд. Хорошо идти тогда под звездами через тихий город к реке и увидеть, что и река полна этих самых звезд, как будто насквозь просверлена ими темная и тихая вода. А потом сесть на берегу, на глину, наладить удочки и ждать, когда начнется клев, и знать, что ни одна минута, отпущенная тебе законом охоты на ловлю, не потеряна зря. А рассвета все нет, и солнце еще не скоро протащит туман над рекой. Еще сначала будут клубиться в тумане деревья, и после уж задымится вода. А пока можно думать о чем угодно: о том, что делает теперь под кустом бурундук, и спят ли когда-нибудь муравьи, и бывает ли им холодно перед утром.
Да, хорошо бывало на исходе ночи.
Но сегодня, когда Таня проснулась, звезд уже было мало - одни ушли совсем, а другие уже бледно горели на краю горизонта.
"Вряд ли будет хорошо, - подумала Таня, - ведь Коля собирался с нами".
И тотчас же она услышала стук. Это в окошко стукнул два раза Филька.
Таня в темноте надела платье, накинула на плечи платок и, распахнув окно, выскочила прямо во двор.
Филька стоял перед нею. Глаза его в бледном сумраке были странного цвета, блестели точно у безумного. Удочки лежали на его плече.
- Ты что же так поздно? - спросила Таня. - С вечера червей не накопал?
- А ты попробуй накопай их в городе, - хрипло сказал Филька. - Еще не поздно, как раз придем.
- Да, это правда, - сказала Таня, - с червями у нас плохо дело. Удочку мою взял?
- Взял.
- Ну, что ж, пойдем, чего ждать?
- А Коля? - спросил Филька.
- Ах да, Коля! - И Таня даже поморщилась немного в темноте, словно вовсе забыла о Коле, словно не вспоминала о нем в ту самую минуту, как проснулась и поглядела в окно на звезды.
- Мы подождем его в переулке на набережной, - сказала она и тихо свистнула своей старой собаке.
А та даже не шевельнулась под санями, не переместила даже лап. Только взглянула на Таню, будто хотела сказать ей: "Хватит! Разве мало ходила я с гобой на реку летом за рыбой, зимой на каток, и разве не я так часто таскала в зубах твои стальные коньки? А теперь уж хватит. Ты подумай только, куда я пойду в такую слепую рань!"
И Таня поняла ее отлично.
- Ладно, - сказала она, - лежи. Но, может быть, кошка пойдет?
Таня позвала:
- Казак!
Кошка поднялась и пошла со всеми своими котятами.
- Зачем она тебе? - спросил Филька.
- Молчи, молчи, Филька, - сказала Таня. - Она не хуже нас с тобой знает, зачем мы идем на реку.
И они пошли, все углубляясь в утро, как в волшебный лес, выраставший перед ними внезапно. Каждое деревцо в роще казалось клубом дыма, каждый дымок, тянувшийся с труб, превращался в причудливый куст.
На углу, у спуска, они подождали Колю.
Он долго не шел, и Филька дул себе на руки - холодно было ночью добывать червей, копаться в остывшей земле.
А Таня со злорадством молчала. Но и ее озябшая фигурка с открытой головой, тонкими волосами, от влаги завившимися в кольца, будто говорила: "Вот посмотрите, какой он, этот Коля, есть".
Наконец они увидели его. Он выходил из переулка. Он не торопился ничуть. Он подошел, стуча ногами, и снял свою удочку с плеча.
- Простите, пожалуйста, - сказал он. - Я запоздал. Вчера меня затащила к себе Женя. Она тоже показывала мне разных рыб. Только она их держит в аквариуме. А есть красивые рыбки. Одна совсем золотая, с длинным черным хвостом, похожим на платье. Я загляделся на нее. Так что простите уж меня, пожалуйста.
Таня задрожала от гнева.
- Простите, пожалуйста, - повторила она несколько раз. - Какая вежливость! Ты бы лучше не задерживал нас. Из-за тебя мы прозевали клев.
Коля промолчал.
- Мы еще не прозевали клева, время есть. Это наверху светло, а на воде еще не видно поплавка. Зачем же ты сердишься? - сказал Филька, более опытный, чем они.
- Я потому сержусь, что не люблю очень вежливых, - ответила Фильке Таня. - Мне всегда кажется, что они меня хотят обмануть.
- А я, например, - сказал Фильке Коля, - не люблю кошек, никаких - ни тех, которые ходят ловить рыбу, ни тех, которые не ходят никуда. Однако я из этого не делаю никакого вывода.
И Филька, сердце которого не выносило тяжести ссор, с грустью посмотрел на обоих.
- Почему вы ругаетесь всегда - и тут, и в классе? А я вам вот что скажу: перед охотой ссориться - так лучше остаться дома. Так говорит мой отец. А он знает, что говорит.
Коля пожал плечами.
- Я не знаю… Я никогда не ссорюсь с ней. Но всегда она. А между тем отец говорит, что мы должны быть друзьями.
- Это не обязательно, что говорит отец, - сказала Таня.
Филька еще печальнее посмотрел на нее. И даже Коля был удручен ее словами, хотя не показывал виду.
- Нет, я не согласен, - заметил Филька. - Мой отец охотник, он говорит со мной мало. Но все, что скажет, - правда.
- Вот видишь, - сказал Коля, - даже Филька, твой верный Санчо-Панчо, не согласен с тобой.
- Почему же он Санчо-Панчо? - спросила насмешливо Таня. - Уж не потому ли, что ты недавно прочел "Дон-Кихота"?
- Нет, "Дон-Кихота" я прочел давно, - ответил Коля спокойно, - но потому хотя бы, что он всегда носит твои удочки и копает для тебя червей.
- Потому что он в тысячу раз лучше тебя! - крикнула Таня, сильно покраснев. - Филька, не давай ему червей.
А Филька подумал:
"Черт возьми! Они говорят обо мне, как об убитом медведе, а ведь я еще живой".
Коля еще раз пожал плечами.
- И не надо, я сам накопаю на берегу и место найду для себя. Не надо мне твоих червей.
И он исчез под берегом, где кусты и камни скрыли его мгновенно из глаз. Только шаги его долго и невозмутимо звучали внизу, далеко на дорожке.
Таня смотрела ему вслед, уже не видя его.
Белый туман поднимался ей навстречу с реки, шагал по глине, шуршал, наступая на листья, на траву и песок, И такой же белый туман стоял у нее на душе.
А Филька с сокрушением глядел в ее лицо и молчал, не зная, что сказать. И, наконец, сказал правду:
- Что тебе нужно от него? Зачем ты к нему пристаешь? Я сижу с ним на одной скамейке рядом и знаю - никто тебе про него ничего дурного не скажет. И я не скажу. Я не видел в нем гордости, хотя он учится лучше других, даже лучше тебя. Я сам слышал, как он говорил по-немецки с учительницей немецкого языка. И говорил по-французски. А ведь в классе об этом никто не знает. Так что же ты хочешь от него?
И Таня ничего не ответила Фильке. Она двинулась тихо вперед, навстречу реке, дремавшей внизу, под туманом. И кошка с котятами тоже побрела вниз, к реке.
А Филька шел следом за ними и думал:
"Странный этот мальчик Коля! Пусть тысячи кошек ходят на реку добывать себе рыбу, пусть миллионы кошек! Но раз они с Таней, то разве ему, Фильке, от этого хоть капельку хуже? Нет, ему хорошо! И странная эта девочка Таня! Пусть Коля называет Фильку и Санчо, и Панчо, о которых он пока не слышал еще ничего плохого, но разве ему, Фильке, хоть на капельку хуже от этого. Нет, ему хорошо!"
Так спустились они по крутому берегу и дошли до реки, до узких мостков, куда приставали шампонки, и увидели, что Коля сидит на досках как раз на том самом месте, где всегда клюют лещи.
- Нашел он таки его, это место! - сказал с радостью Филька, так как в душе был этим вполне доволен.
Он подошел к Коле, заглянул в его банку, где на ржавом дне лежала только горсть пустой земли, и, отвернувшись, чтобы не видела Таня, всыпал туда немного земляных червей.
Таня все же увидела это, но даже не открыла рта.
Она взяла свою удочку и червей, прошла на мостки и села почти рядом с Колей. А Филька ушел подальше, выбрав себе тоже неплохое местечко. На охоте он любил быть один.
И на минуту или, может быть, больше река завладела детьми и даже кошкой и котятами, с тех же самых мостков пристально глядевшими в воду.
А там, в глубине реки, делалось нечто странное. Будто чье-то дыхание поднимало из глубины туман, будто чьи-то невидимые руки, владевшие им всю ночь, отпустили его на волю, и он бежал теперь по поверхности реки, волоча над водой свои длинные ноги. Он бежал за солнцем, качаясь в вышине. А сама река светлела, все выше отодвигалось небо, глубина становилась видней. Рыба вышла пастись на песок, и начался клев. Боже, какой был клев! Таня никогда такого не видала.
Но если ты смотришь не на свой поплавок, а на чужой, то рыба это отлично понимает. Она, может быть, в эту секунду издевается над тобой, повернувшись головой на струю.
А Таня поминутно поднимала глаза и смотрела на удочку Коли. Коля же смотрел на ее поплавок. И страх, что другой может поймать прежде, чем он, не давал им обоим покоя. Добыча срывалась с крючка, объедая приманку.
Коля первый поднялся на ноги, ничего не поймав. Он потянулся, зевнул, его кости хрустнули.
- Я так и знал, что ничего не выйдет, - сказал он вслух, не обращаясь, однако, к Тане. - Надоедает это глядение в воду, хочется от этого спать. Уж лучше, как Женя, держать этих глупых рыб в аквариуме.
- Уж, конечно, они глупые, - сказала Таня громко, - если принимают за воду обыкновенное стекло.