И тотчас же, словно повторяя ее движение, качнулось на подставке зеркало, вновь возвратило Тане ее глаза. А бутылка с чернилами вдруг наклонилась вперед и покатилась, звеня о пустые чернильницы. Таня быстро протянула руку. Но, точно живое существо, бутылка увернулась, продолжая свой путь. Таня хотела поймать ее на лету, даже прикоснулась к ней пальцами. Но бутылка скользила, извергая черную жидкость. Она упала на пол, даже не очень звонко, скорее со звуком глины, оборвавшейся с берега в воду.
С Таней случилось то, что хоть раз случается в жизни с каждой девочкой, - она проливает чернила.
- Ах, несчастная! - крикнула Таня.
Она отскочила, подняв левую руку, в которой все время держала цветы. Все же несколько черных капель блестело на нежных лепестках китайских роз. Однако это еще ничего, можно лепестки оборвать. Но другая рука! Таня с отчаянием вертела ее перед своими глазами, поворачивая ладонью то вверх, то вниз. До самой кисти она была черна и ужасна.
- Любопытно!
Так близко от нее раздался возглас, что Тане показалось, будто она сама сказала это слово. Она быстро вскинула голову.
Перед ней стоял Коля и тоже смотрел на ее руку.
- Любопытно, - повторил он, - как ты теперь пожмешь руку писателю. Кстати, он уже пришел и сидит сейчас в учительской. Все собрались. Александра Ивановна послала меня за тобой.
Секунду Таня была неподвижна, и глаза ее, только что глядевшие на себя в зеркало с таким любопытством, теперь выражали страдание.
Удивительно, как ей не везет!
Она протянула ему цветы. Она хотела сказать:
"Возьми у меня и это. Пусть поднесет их Женя. Ведь у нее тоже хорошая память".
И он взял бы эти цветы, и они посмеялись бы оба над нею.
Таня живо отвернулась от Коли и помчалась дальше, между рядами детских шуб, сопровождавших ее, точно строй неподвижных свидетелей.
В умывалке она нашла воду. Она вылила ее всю до последней капли.
Она терла руку песком, и все же до самой кисти рука оставалась черной.
"Все равно он скажет! Он скажет Александре Ивановне. Он скажет Жене и всем".
Итак, она сегодня не выйдет на сцену, не отдаст цветов и не пожмет руку писателю.
Удивительно, как не везет ей с цветами, к которым так привязано ее сердце. То отдаст она их больному мальчику, а тот оказывается Колей, и вовсе не следовало ему отдавать, хотя то были простые саранки. И вот теперь эти нежные цветы, которые растут только дома! Попади они к другой девочке - сколько чудесных и красивых историй могло бы с ними случиться! А она должна отказаться от них.
Таня стряхнула с руки капли воды и, не вытирая ее, побрела из раздевалки, больше не торопясь никуда. Теперь уж все равно!
Она взошла по ступеням, обитым медной полоской по краю, и прошла коридор, поглядывая в окна: не увидит ли во дворе своего дерева, которое иногда утешало ее? Но и его не было. Оно росло не здесь, оно росло под другими окнами, на другой стороне. А по другой стороне, пересекая ей путь, шел по коридору писатель. Она увидела его, оторвавшись на секунду от окна.
Он шел, торопливо передвигая ноги, в своих брезентовых сапогах, без шубы, в длинной кавказской рубахе с высоким воротом, перехваченной в талии узким ремешком. И блестели его серебряные волосы на затылке, блестел серебряный поясок, и пуговиц на его длинной рубахе было Тане не счесть.
Вот он свернет сейчас за угол коридора к учительской и исчезнет от Тани навсегда.
- Товарищ писатель! - крикнула она с отчаянием.
Он остановился. Он повернулся кругом, как на пружине, и пошел назад, к ней навстречу, размахивая руками и морща лоб, словно силясь заранее понять, что нужно этой девочке, остановившей его на пути. Уж не цветы ли она принесла ему? Как много, как часто приносят ему цветы! Он не посмотрел на них даже.
- Товарищ писатель, скажите, вы добрый?
Он наклонился к ней.
- Нет, скажите, вы добрый? - с мольбой повторила Таня и увела его за собой в глубину пустого коридора.
- Товарищ писатель, скажите, вы добрый? - повторила она в третий раз.
Что мог он ответить на это девочке
- Но что тебе нужно, дружок?
- Если вы добрый, то прошу вас, не подавайте мне руки.
- Ты разве сделала что-нибудь плохое?
- Ах, нет, не то! Я хотела сказать другое. Я должна поднести вам цветы, когда вы кончите читать, и сказать от имени всех пионеров спасибо. Вы подадите мне руку. А как я вам подам? Со мною случилось несчастье. Посмотрите.
И она показала ему свою руку - худую, с длинными пальцами, всю измазанную чернилами.
Он сел на подоконник и захохотал, притянув к себе Таню.
И смех его поразил ее больше, чем голос, - он был еще тоньше и звенел.
Таня подумала:
"Он, наверно, должен петь хорошо. Но сделает ли он то, о чем я прошу?"
- Я сделаю так, как ты просишь.
И он ушел, все еще посмеиваясь и размахивая руками на свой особый лад.
Это была веселая минута в его длинном путешествии. Она доставила ему удовольствие, и на сцене он был тоже весел. Он сел поближе к детям и начал читать им, не дождавшись, когда они перестанут кричать. Они перестали. И Таня, сидевшая близко, все время слушала его с благодарностью. Он читал им прощание сына с отцом - очень горькое прощание, но где каждый шел исполнять свои обязанности. И странно, его тонкий голос, так поразивший Таню, звучал теперь иначе. В нем слышался звон трубы, на который откликаются камни, звук, который Таня любила больше всего.
И вот он кончил. Вокруг Тани кричали и хлопали, она же не смела вынуть руки из кармана своего свитера, связанного из грубой шерсти.
Цветы лежали на ее коленях.
Она смотрела на Александру Ивановну, ожидая знака.
И вот все уже смолкли, и он отошел от стола, закрыл свою книгу, когда Александра Ивановна легонько кивнула Тане.
Она взбежала по гремучим ступенькам, не вынимая руки из кармана. Она приближалась к нему, быстро перебирая ногами по доскам, потом пошла медленней, потом остановилась. А он смотрел в ее блестящие глаза, не делая ни одного движения.
"Он забыл, - подумала Таня. - Что будет теперь?" И мороз пробежал по ее коже.
- От имени всех пионеров и школьников… - сказала она слабым голосом.
Нет, он не забыл. Он не дал ей кончить, широко раскинул руки, подбежал к ней, заслонил от всех и, вынув цветы из ее крепко сжатой ладони, положил их на стол. Потом обнял ее, и вместе они сошли со сцены в зал. Он никому не давал к ней прикоснуться, пока со всех сторон не окружили их дети. Они касались его руками, они шумели вокруг, и никогда самая громкая слава не пела ему в уши так сладко, как этот крик, оглушавший его.
Он на секунду прикрыл глаза ладонью.
А Таня стояла возле, почти касаясь его плеча, и вдруг почувствовала, как кто-то старается вынуть ее руку, запрятанную глубоко в карман. Она вскрикнула и отстранилась. Это Коля держал ее руку за кисть и тянул к себе изо всей силы. Она боролась, сгибая локоть, пока не ослабела рука. И Коля вынул ее из кармана, но не поднял вверх, как ожидала Таня, а только крепко сжал своими руками.
- Таня, - сказал он тихо, - я так боялся за тебя. Я думал, что будут над тобой смеяться. Но ты молодец! Не сердись на меня, не сердись, я прошу. Мне так хочется танцевать с тобой в школе на елке.
Ни обычной усмешки, ни упрямства не услышала она в его словах.
Он положил свою руку к ней на плечо, словно веселый танец уже начался, словно они стали кружиться.
Она покраснела, глядя на него в смятении. Нежная улыбка осветила ее лицо, наполнила взгляд, глаза и губы. И, ничего не боясь, она тоже подняла свою руку. Она совсем забыла о своих обидах, и несколько секунд ее перепачканная, худая девическая рука покоилась на его плече.
Вдруг Филька обнял обоих. Он пытливо смотрел то на Таню, то на Колю, и беспечное лицо его на этот раз не выражало радости.
- Помирились, значит, - громко сказал он.
И Таня отдернула руку, сняла ее с плеча Коли, опустила ее вниз, вдоль бедра.
- Что ты глупости говоришь, Филька! - сказала она, покраснев еще сильнее. - Он просто просил меня, чтобы я пригласила его к себе завтра на праздник. Но я не приглашаю. А впрочем, пусть приходит, если ему уж так хочется.
- Да, да, - вздохнул легонько Филька, - завтра Новый год, я помню - это твой праздник. Я приду к тебе с отцом, он просил меня, можно?
- Приходи, - поспешно заметила Таня, - может быть, у меня будет не скучно. Приходи, - сказала она и Коле, прикоснувшись к его рукаву.
Филька с силой протиснулся между ними, а за ним толпа детей, стремящихся вперед широкой рекой, разъединила их.
XIV
Новогодняя ночь приходила в город всегда тихая, без вьюг, иногда с чистым небом, иногда с тонкой мглой, загоравшейся от каждого мерцания звезды. А повыше этой мглы, над ней, в огромном, на полнеба, круге ходила по своей дороге луна.
Эту ночь Таня любила больше, чем самую теплую летом. В эту ночь ей разрешалось не спать. Это был ее праздник. Правда, она родилась не в самую ночь под новый год, а раньше, но имеет ли это значение! Праздник есть праздник, когда он твой и когда кругом тебя тоже радуются. А в эту ночь в городе никто не спал. Снег сбрасывали с тротуаров на дорогу и ходили друг к другу в гости, и среди ночи раздавались песни, скрипели шаги на снегу.
В этот день мать никогда не работала, и Таня, придя из школы, еще на пороге кричала:
- Стоп! Без меня пирожков не делайте!
А мать стоит посреди комнаты, и руки у нее в тесте. Она относит их назад, как два крыла, которые готовы поднять ее на воздух.
Она нагибается к Тане, целует ее в лоб и говорит ей:
- С праздником тебя, Таня, с каникулами, А мы еще ничего не начинали делать, ждем тебя.
И Таня, бросив книги на полку, спешила надеть свое старенькое, в черных мушках, платье. Она еле влезала в него. Ее выросшее за год тело наполняло его, как ветер, дующий в парус. И мать, глядя на Танины плечи, начинала качать головой:
- Большая, большая!
А Таня, не боясь запачкаться в тесте, обхватывала ее сзади и, подняв невысоко от земли, проносила через всю комнату.
- Ты надорвешься! - кричала в испуге мать.
Но мать была легка. Легче связки сухой травы была она для Тани.
Она осторожно опускала ее на пол, и обе смотрели в смущении на старуху, которая стояла в дверях.
- Ополоумели обе, - говорила старуха. - Или забыли про тесто?
И тогда наступали самые приятные часы. Все, что вечером Таня пила и ела и чем угощала друзей, - все это она делала сама. Она давила черные зерна мака, выжимая из них белый сок, похожий на молоко одуванчика. Она бегала поминутно в кладовую, а в кладовой ужасный холод! Все замерзло. Все вещества изменили свое состояние, свой вид, на какой их осудила природа. Мясо звенело, как камень, и Таня пилила его маленькой пилкой. А молоко кусками лежало на полке. Она крошила его ножом, и из-под ножа сыпались ей на руки длинные волокна и пыль, похожая на пыль канифоли. Потом она приносила хлеб. Он седел в кладовой, как старик. Из каждой поры его веяло смертью. Но Таня знала, что он жив, что все живет в ее кладовой. Ничто не умерло. Она ставила хлеб и мясо на огонь и давала им жизнь. И мясо становилось мягким, источало крепкий сок, молоко покрывалось пеной, а хлеб начинал дышать.
Потом Таня уходила на лыжах в рощу. Она сбегала по пологому склону вниз, где из-под снега виднелись только вершины молоденьких пихт. Она выбирала одну, самую молодую, у которой хвоя была голубей, чем у других. Она срезала ее острым ножом и на плечах приносила домой.
Это было маленькое деревцо, которое Таня ставила на табурет. Но и на маленькой пихте находила она несколько капель смолы, которую любила жевать. И запах этой смолы надолго поселялся в доме.
Украшений было на пихте не много - ее голубая хвоя, на которой блестела от свечей канитель, по ветвям ползли серебряные танки, золотые звезды спускались на парашютах вниз. Вот и все.
Но как хорошо бывало в этот счастливый день! Приходили гости, и Таня была рада друзьям. А мать заводила для них патефон, который приносила с собою из больницы.
И сегодня должно быть нисколько не хуже, Придет отец, придет Коля… Придет ли он?
"Я, кажется, обидела его снова, - подумала Таня. - Зачем? Какое удивительное существо человек, если два слова, сказанные глупым мальчиком Филькой, могут замутить его радость, убить добрые слова, готовые вырваться из сердца, остановить протянутую для дружбы руку!"
И Тане захотелось посмотреть на свое плечо, где сегодня несколько секунд лежала рука Коли.
Никаких следов не было на плече Тани.
Но зато, повернув голову, увидела она мать, пристально глядевшую на нее.
Мать держала дневник - школьную ведомость Тани. Не все было в этой тетрадке так отлично, как прежде, но мать на этот раз молчала. И взгляд ее, обращенный на дочь, был задумчив и жалостлив, точно разглядывала она не Таню, а крошечное существо, которое когда-то держала на своих ладонях.
Мать была уже одета в свое выходное платье, сшитое из черного шелка. И как стройно держалась сегодня ее голова, как тяжелы и блестящи были волосы на затылке! Разве есть на свете человек красивей и милей, чем она?
"Как не может понять этого отец?" - подумала Таня.
Несколько пушинок от ваты пристало к платью матери. Таня сдунула их.
- Скоро придет отец, - сказала она.
- Да, я жду, - сказала мать. - И Надежда Петровна придет. Я просила ее прийти.
- Ах, лучше бы она не приходила! - невольно воскликнула Таня.
- Почему же, Таня? - спросила мать.
- Не надо.
- Но почему же все-таки, глупое ты дитя?
Но вместо ответа Таня покружила мать вокруг своего маленького деревца, все время боясь, что, быть может, и взрослые притворяются так же, как дети. Она кружила ее долго.
Скрип шагов и топот на крыльце прервали их кружение.
- Папа пришел, - сказала мать, - перестань.
Таня отскочила в угол.
- Коля пришел, - сказала она, побледнев.
Но нет, это пришли другие - три девочки, с которыми Таня дружила в отряде.
Таня вышла к ним из угла и каждой подала руку.
- А танцевать у тебя можно? - спросили девочки, хотя с мороза глаза их еще ничего не видели и лица были красны.
- Можно. Сегодня все можно! - сказала Таня. - Я сейчас заведу патефон.
Громкая музыка заполнила весь дом, как солнцем залила его звуками, набила до самой крыши.
Потом пришел отец с Надеждой Петровной. Он несколько раз обнял Таню и поздравил ее с праздником, а Надежда Петровна подарила ей торбаса и дошку, всю расшитую бисером.
А Коли не было.
И мать спросила:
- Где же Коля?
- Вот упрямый мальчишка, - сказал отец, - ни за что не хотел идти с нами вместе. У меня, говорит, есть свой собственный подарок для Тани, я принесу его сам.
Вслед за ними пришел Филька с отцом, с матерью и с тремя маленькими братьями, приехавшими к нему в город на собаках. Все они были смуглы и стали в ряд перед Таней, низко поклонившись ей, как хозяйке. Потом все, как один, вынули из карманов платки, сложенные вчетверо, и вытерли ими носы. И охотник гордился их поведением, а мать спокойно курила трубочку, обитую медными гвоздиками. И гвоздики эти блестели при свечах.
Детей поднимали на руки, и Таня целовала их всех без разбору, изредка оглядываясь на свою мать. Та весь вечер стояла рядом с Надеждой Петровной, держа ее под руку, хотя Таня уже несколько раз пыталась их разлучить: то просила подержать ей дошку, то помочь надеть торбаса. Но каждый раз, с улыбкой потрепав Таню по плечу, мать возвращалась на свое место, к Надежде Петровне, дружелюбно продолжая беседу.
Дети снова требовали танцев.
И Таня подошла к патефону, радуясь, что может хоть на секунду повернуться ко всем спиной.
Она усердно крутила ручку, и черный сверкающий круг вертелся перед ее глазами, и трудолюбивая, как лошадь, ходила по своей борозде игла. Она пела в три голоса и пела в один, она играла, и играла, словно целый хор медных труб и флейт, как светлые духи, поселился на ее острие.
А Коли не было.
"Где же он?" - думала с тоскою Таня.
За ее спиной, колыхая маленькую пихту и большой бумажный абажур под потолком, танцевали дети. С ними вместе танцевал отец. Он был очень весел сегодня и плясал прекрасно, приводя детей в восторг.
- Посмотри же, Таня, - говорила поминутно мать, - ведь это отец танцует!
- Да, - отвечала Таня, - я вижу, мама, он танцует очень хорошо.
Она смотрела на отца. Но мысли и взгляд ее блуждали. И скоро она поймала себя на том, что отец, и танец его, и веселье мало привлекают ее внимание сейчас. А ведь совсем недавно сколько и горьких, и сладких чувств толпилось, бывало, в ее сердце при одной только мысли об отце. Что с ней? Она все время думает о Коле.
"Где же он теперь? У Жени сегодня тоже елка".
Но тут Филька с братьями начал тихо кружиться, все расширяя круг. Они заносили ноги мягко, чуть поднимая их, и то один из них, то другой звал к себе Таню. Они танцевали танец, какой обыкновенно танцуют веселые эвенки на песчаном берегу Тугура в час, когда восходит над лесом луна.
Таня вошла в их круг. Она танцевала, поминутно поглядывая на дверь.
- Молодцы! - крикнул восхищенно отец. - Черт возьми, мы будем сегодня веселиться. Таня, попроси у мамы вина. У меня есть еще для вас подарок, дети.
И мать сказала:
- Отец, не сходи с ума. Детям вина нельзя.
- Я знаю твердо только одно, - сказал отец, - что детям нельзя есть волчьих ягод. Но вина - по капельке можно.
- По капельке можно, - повторили за ним разом дети.
И нянька внесла на большом подносе бутылку сладкого вина. А вслед за нянькой вошел совсем молодой красноармеец Фролов. Он был в шоферском тулупе, улыбался всем хитрой улыбкой, а в руке у него было ведро.
- Фролов, дружок, - сказал отец, - покажи-ка наш подарок ребятам.
Дети сами заглянули в ведро, но увидели там только снег.
- Что это? - спросили они. - Тут снег, и больше ничего не видно.
- А вот сейчас, ребята, - сказал Фролов. - Смирно!
И, запустив руку в ведро, он вытащил из-под снега большой апельсин, потом еще два, и еще. Дети криками встретили эти плоды. Они брали их в руки и тотчас же клали назад, потому что апельсины были тверды и холодны, - держать их было трудно, как железо, долго лежавшее на морозе.
- Погодите, ребята, - сказал со смехом отец. - Их надо сначала разморозить. И тогда - даю слово - они понравятся вам.
Он опустил апельсин в холодную воду, и на поверхности его через мгновение выступил лед. Он покрывал его тонкой коркой, а апельсин блестел, как шар, висевший на маленькой пихте.
Отец ударил по корке ножом, она раскололась на части, и из осколков льда, тающих быстро на ладони, вышел круглый и свежий плод. Незнаком и чудесен на севере был его запах и цвет. И маленький брат Фильки боялся его и не ел.
Сам же Филька принес свой апельсин отцу.