- А что ж тут такого?.. У меня тоже девочка есть. Только надоела. Липнет, как муха. Записочки дурацкие… А то за углом ждет. Вылупит глазища: "Костя! Вот так встреча!" Будто я не понимаю, что на морозе ножками топала. Живет в нашем доме, по соседней лестнице.
- Учится?
- Работает. Руки глицерином мажет, чтоб мягкими были. Вообще-то ничего девчонка. Только без царя в голове. И водку хлещет, что твой слон. - Костя засмеялся.
- И ты?
- Выпиваю… А потом мускатный орешек жую.
- Зачем?
- Чтоб отец не заметил. Еще, шофера говорят, постного масла надо выпить полстакана. Не пахнет.
Виктора передернуло:
- Экая гадость.
- Да уж чего хорошего! Мускатный орех лучше. Может, выпьем по рюмахе с морозцу?
Виктору сама мысль "выпить" показалась дикой. Но не хотелось почему-то признаваться в этом новому знакомому. И он ответил небрежно:
- Денег нет.
- Деньги есть. Заработал немного. Пойдем. Я тебя с Люськой познакомлю. И свою прихвати. Посидим.
Виктор представил себе Оленьку, сидящую за пластмассовым столиком, залитым пивной пеной. Как в забегаловке на пляже в Ново-Михайловской, где он отдыхал летом с мамой. В одной руке у Оленьки стакан с водкой, а в другой - селедочный хвост. И такой нелепой показалась ему эта картина, что Виктор развеселился и вдруг спел:
Стаканчики граненые упали со стола,
Упали и разбилися, разбита жизнь моя!
Девочки оглянулись.
Володька позади крикнул:
- Теперь "Шумел камыш"!
- Она не пойдет, - сказал Виктор Косте. - Она еще ничего не пила, кроме кефира.
Костя пренебрежительно пожал плечами.
- Все, старичок, имеет начало.
- И конец, - добавил Виктор.
- И конец, - согласился Костя. - Может, посидим вдвоем? Мужская компания еще лучше. Без прекрасного пола. Ты учти, старичок, деньги есть. Почтовое ведомство приносит мне ренту.
Виктор взглянул на него вопросительно, но Костя не стал объяснять. Только сказал:
- На матушке-Руси всегда с морозу рюмочку опрокидывали. И у Ремарка всю дорогу пьют. Читал? Слушай, что такое "кальвадос" этот самый, не знаешь? Кто говорит - коньяк, кто - ликер. Я ликера не люблю. От него пальцы к рюмке прилипают.
- Не знаю. Можно в справочник заглянуть. Лева!
Виктор приостановился, поджидая Леву.
- М-м?..
- Слушай, напряги свои мыслительные способности. Что такое "кальвадос"?
Лева засопел носом.
- Не знаю.
- Ну, если Лева не знает, значит, никто не знает.
- Так как? - спросил Костя.
- Нет, не стоит. В другой раз.
Подошли к Оленькиному дому.
- До завтра, ребята! - Оленька помахала ботинками с коньками и скрылась в парадном.
- Завтра на каток пойдете? - спросил Костя Виктора, глядя Оленьке вслед.
- Вечером.
- Встретимся. Будь! - И Костя протянул Виктору руку.
Потом попрощался с остальными, повернулся и направился через улицу наискосок. К трамвайной остановке.
Ребята посмотрели, как он идет, расправив широкие плечи, чуть покачиваясь.
- Спортивный мальчик, - сказала Сима Лузгина.
- Не влюбись! - предостерег Виктор.
- Она "тете Степе" не изменит, - возразил Володька.
- Сильно бегает, - вздохнул Плюха, - достанет он тебя.
- Поглядим! - ответил Виктор. - Если бы не яма, я бы от него ушел. Ну, кто куда, а я в сберкассу. Время позднее. Пойдем, Плюха.
Они попрощались с товарищами и пошли втроем: Виктор, Плюха и Лева.
Потом Лева, молча подняв руку, свернул в подворотню старого облупленного дома.
Плюха проводил Виктора.
Возле своего парадного Виктор остановился и спросил:
- Плюха, ты водку когда-нибудь пил?
- Неоднократно. Точнее, один раз. Когда дядя Вася из деревни приезжал. Баранину привозил. Натушили с картошкой целую ногу. Он мне стакан налил до краешка, для полной жизни. "Пей, - говорит, - мужичок". Ну, я всю и выпил.
- И как?
- Пьяный-препьяный стал. Хочу прямо, а меня назад тянет. Хочу стоять, а падаю. Потеха! Говорю шепотом, а все спрашивают, чего я ору. Отец с работы пришел, разозлился. Драть хотел. Только я тут же уснул. А с чего это ты вдруг про водку спросил?
- Так. Завтра зайдешь за мной?
- Зайду.
Виктор ушел, а Плюха, размахивая коньками, побрел по улице. Вдруг остановился. Сгреб с железного подоконника снег, помял в руках и запустил снежком в ближайший фонарный столб. Снежок шмякнулся о столб и оставил на нем белую метинку, а Плюха, довольный, побрел дальше.
Костя шел не торопясь, чуть покачиваясь, широко расправив плечи, весело и нахально посматривая по сторонам, бездумно улыбаясь встречным девушкам. Каждый раз после катка в нем долго еще жило ощущение собственной силы и ловкости. Будто выжгло морозцем, сдуло ветром хмурую накипь усталости, что скапливается, верно, в любом человеке к концу рабочего дня. И так легко и радостно становится, когда освобождаешься от этой накипи движением, встряской, когда вот так отчетливо ощущаешь свою силу и ловкость.
Он шагал к дому, но домой не хотелось. Опять отец заведет "баланду" на тему "примерного поведения", "полной отдачи", "уважения к старшим". И все это нудным, ровным голосом. Отец правильный, до того правильный! Как хорошо оструганная палка. Ни сучка ни задоринки. Хоть бы напился когда, что ли! Или взорвался бы, наорал, побил! Да мало ли что может натворить живой человек!..
А ребята славные. Надо было сказать им, что его отец - новый завуч в их школе… Как-то неловко было. К слову не пришлось. Да и начали б расспрашивать…
Зайти за Люськой, побродить?.. А может, взять "маленькую", посидеть у нее? Тетка, верно, уже дрыхнет в своем углу.
А Оленька ничего, красивая девушка. Вот бы с ней пройтись! Да-а…
Костя зашел в магазин, потолкался около прилавка винного отдела. Направился было в кассу, но передумал. Снова зашагал к дому. Дойдя, воровато оглянулся и нырнул не в свою парадную, а в соседнюю. Поднялся на лифте в пятый этаж. Трижды коротко нажал кнопку звонка. Так звонит только он, Люська сразу узнает. Тотчас за дверью что-то скрипнуло. Дверь открылась. Маленькие руки обвились вокруг его шеи. Девичий голос прошептал:
- Ну что ты, Костик. Я тебя жду, жду…
- Вот я и пришел.
Они постояли немного в темноте, прижавшись друг к другу.
- Что ж, так и будем жаться на лестнице?
Девушка отпрянула:
- А ну тебя… И что ты за человек!
- Класс млекопитающих, отряд парнокопытных, вид бизонов. - Костя засмеялся тихонько, спросил: - Тетка спит?
- Вяжет.
- Тогда пойдем погуляем.
- Только оденусь.
- Валяй. Я внизу буду.
Костя спустился, посмотрел на улицу сквозь заиндевелое стекло, но выходить не стал. Еще нарвешься на отца: вдруг у него какой-нибудь педсовет или совещание?
Наверху торопливо застучали каблучки. Костя усмехнулся. Люська в своем репертуаре: на улице подмерзло - будь здоров, а она надела выходные туфельки с тонкими длинными носами, на шпильках. Думает, пойдем куда-нибудь! Чудила!
Подошла Люся. Остановилась возле него. Он посмотрел на нее сверху вниз - девушка была мала ростом, - улыбнулся, привлек к себе, поцеловал в губы. Она не отстранилась, только глянула на дверь.
- Пошли. И побыстрее, - сказал Костя.
Люся понимающе кивнула, выскользнула в дверь и зашагала торопливо по заснеженной улице.
Костя вышел немного погодя и нагнал ее на углу.
Домой Костя вернулся во втором часу. Разделся и прошел на кухню.
На кухне, за столом, покрытым зеленоватой потертой клеенкой, сидел дед Сергей Степанович. Лицо у него было розовое, мясистое. Очки с толстыми стеклами в большой роговой оправе неправдоподобно увеличивали дедовы бесцветные глаза. Перед ним на столе стояла ученическая чернильница "непроливашка", лежала толстая тетрадка. В руках дед держал старенькую желтую вставочку и писал мелким, удивительно четким и красивым почерком, буковка к буковке. Писал не то роман, не то воспоминания какие-то, никто из домашних толком не знал, что именно пишет дед. Тетрадочку он прятал в несгораемый ящик, ящик запирал на ключ, а ключ всегда носил при себе, а когда укладывался спать, привязывал цепочку от ключа к руке. Кроме исписанных тетрадей дед хранил в ящике пожелтевшие грамоты, два ордена Красной Звезды и несколько медалей. А может, и еще что-нибудь. Неизвестно.
Когда Костя вошел, дед оторвался от работы, сверкнул на внука стеклышками очков, но ничего не сказал, только хмыкнул и снова заскрипел перышком.
- Все трудишься? - весело спросил Костя.
Дед снова хмыкнул и пожевал губами. По вечерам рот у него был ввалившимся, потому что дед вынимал искусственные челюсти и клал в стакан с водой. Отдыхал от зубов.
В коридоре зашаркали шлепанцы.
Костя поморщился. Отец. Сейчас начнет. Дед покосился на внука и опять хмыкнул.
Петр Анисимович остановился в дверях. Он был в голубой в синюю широкую полоску пижаме и в шлепанцах на босу ногу.
- Если не ошибаюсь, уже два. Ночи, - сказал он бесстрастно.
- Без двадцати, - прошамкал дед.
- Я не вас спрашиваю, папаша, - Петр Анисимович сердито повел головой, будто шею давил воротник. - Шли бы вы спать.
- Не твоя забота, - добродушно отрезал дед.
- Последнее время ты стал являться домой несколько поздно, - сказал Петр Анисимович, обращаясь к Косте. - Я требую, чтобы ты прекратил эти свои полуночные бдения.
- Тренировки, папа, - сказал Костя. - Каток просто забит. Приходится оставаться после звонка. Скоро соревнования.
- Гм… Все равно надо как-то укладываться в вечерние часы. Что у тебя в техникуме?
- Порядок.
- Мать волнуется, когда ты задерживаешься, - Петр Анисимович повернулся и пошел к себе.
"Пронесло", - подумал Костя и облегченно вздохнул.
- Ну, а она? Тоже тренируется? - прошамкал дед и не то усмехнулся, не то крякнул.
- Ты о ком? - спросил Костя беспечно.
- Об этой, - дед мотнул головой в сторону стены. - Маленькой.
"Вот ядовитый старик, - подумал Костя беззлобно. - Сидит дома, а все вынюхивает…"
- Она на коньках не бегает.
- Ну-ну, - дед снова заскрипел перышком.
- Деда, у меня завтра практика.
- Ладно, - не поднимая головы, прошамкал дед. - Разбужу.
Костя пошел в комнату, разделся и лег на диван, укрывшись легким шершавым солдатским одеялом. Свет гасить не стал. Все равно дед придет через несколько минут. Не засидится. Тоже поспать любит.
Кровать деда стояла в противоположном углу. Они не мешали друг другу. Дед мог заснуть и проснуться в любое время. Это у него привычка. Еще со службы в угрозыске. Дед мог и вовсе не спать, если понадобится. И не есть, и не пить, как верблюд. Костя не то чтобы не любил деда, а скорее побаивался его. Дед был хитер и обтекаем. И в улыбке его таился яд. Так, по крайней мере, казалось Косте. И от дедовых глаз невозможно было укрыться. Он ладил со всеми в доме, был тих и доброжелателен. Но каждый раз из тихости своей и доброжелательности вытягивал какую-нибудь выгоду для себя.
И мясо ему в магазине давали получше, и в ванной водопроводчик провел для удобства душ на длинном блестящем шланге. И путевку в санаторий давали ему вне очереди. И все обо всех дед знал.
Иногда Косте казалось, что он записывает в свои тетрадочки выведанные мысли и чувства людей. Про запас. А вдруг да пригодятся. И не очень-то доверял деду.
Костя вытянулся, закрыл глаза. И тотчас представил себе лицо Оленьки и рядом миловидное личико Люси. Они стояли рядом и не мешали друг другу. А потом заскользил на коньках Виктор. Коньки его становились все длиннее и длиннее. Костя бросился за ним вдогонку. Засверкал, замельтешил под ногами лед…
Фаина Васильевна привела в класс незнакомого, очень плотного, очень коренастого и лохматого парня.
- Прошу любить и жаловать. Иван Васильевич Соколов будет преподавать у вас литературу. Надеюсь, не стоит напоминать о том, что Ивану Васильевичу на первых порах надо помочь, потому что ему будет нелегко. Он недавно закончил педагогический институт. Сегодня его первый урок. И многое зависит от вас. - Она нахмурилась, погрозила пальцем сидящим на "камчатке" Виктору и Плюхе и ушла, пожелав новому преподавателю успеха.
Иван Васильевич остался один на один с девятым "в", заметно волновался, на щеках проступили бледные розовые пятна. Он открыл журнал, молча стал читать фамилии учеников, стараясь угадать их владельцев. Чтобы успокоиться, надо заняться каким-нибудь конкретным делом, сосредоточиться на чем-нибудь, как учил Станиславский.
Ребята с любопытством и довольно бесцеремонно рассматривали нового учителя. Он был молод, и даже суровое, сосредоточенное выражение лица не делало его старше. Черные волосы стояли дыбом на макушке и возле лба. Видимо, не поддавались расческе. На круглом, чуть одутловатом лице короткий ноздрястый нос, близко посаженные темные, с каким-то лиловым отливом глаза. Кажется, будто все, на что смотрит Иван Васильевич, удивляет его. Серый пиджак плотно облегает крепкое туловище, вот-вот отскочат пуговицы.
- Бычок, - шепотом сказал Володька Коротков.
Рядом сдержанно прыснули. Прозвище показалось метким. Иван Васильевич мельком взглянул в Володькину сторону. Непонятно было, слышал он или не слышал. На всякий случай Володька уткнулся в учебник как ни в чем не бывало.
В классе снова установилась зыбкая тишина.
Наконец Иван Васильевич оторвался от журнала, оглядел ребят, кашлянул и неожиданно пошел по проходу между партами к шкафам. Осмотрел приборы за стеклами. Потом уставился на скелет. Поднял густые, сросшиеся на переносице брови. Спросил:
- А это кто ж такой?
Голос у него был гулкий, густой.
- Это Иван Иванович, - сказал Плюха.
Иван Васильевич посмотрел внимательно на Плюху:
- Спасибо. Значит, мой тезка. Любопытно, каким он был при жизни? Где жил, когда, о чем мечтал, к чему стремился? Был ли счастлив?
Странно, но никогда ребята не задумывались над этим. Может быть, потому, что приобрели Ивана Ивановича, когда были несмышлеными шестиклассниками, и скелет для них был просто скелетом и еще предметом, с помощью которого можно было переплюнуть вредных "ашек". А потом к Ивану Ивановичу привыкли. Он был тем, что он есть, - без прошлого и будущего.
Лева поднял руку.
- Прошу, - сказал Иван Васильевич, - называть свою фамилию и имя, ведь мы с вами еще не знакомы. Пожалуйста.
- Котов Лев, - Лева встал и засопел.
Иван Васильевич терпеливо ждал, что скажет рыжий Котов Лев.
- Он не был счастлив, - сказал Лева так печально, будто говорил о самом себе.
- Почему вы так думаете?
- Он не мог быть счастлив. Он был беден.
- Вот как?
- Богатый человек не пошел бы на скелет.
- Не лишено логики.
Подняла руку Сима. Иван Васильевич кивнул.
- Я - Лузгина Сима, то есть Серафима - полностью. Знаете, он мог быть благородным рыцарем и погибнуть на турнире из-за прекрасной дамы.
Ребята засмеялись.
- И ничего смешного, - обиженно сказала Сима. - Они могли из него сделать скелет.
- Кто "они"?
- Ну, его враги.
- В каком же веке он, по-вашему, жил?
- В пятнадцатом! - выпалила Сима.
- Что ж, он неплохо сохранился для своих лет, - сказал Иван Васильевич и улыбнулся. Лицо его вдруг преобразилось, стало совсем мальчишечьим, белозубым и веселым. И весь девятый "в" улыбнулся в ответ. - Еще у кого какие есть предположения?
- Коротков Владимир… Скорее всего наш Иван Иванович был фашистом. Погиб в России. И из него сделали наглядное пособие.
Ребята загалдели.
- Сам ты фашист!
- Жиргут несчастный!
- Это ж надо додуматься!
- Дайте ему по шее!
- Сам дурак!
- Тихо! - густо сказал Иван Васильевич и, когда ребята успокоились, добавил: - Прежде всего вам надо научиться спорить. На глотку в споре никогда не возьмете. Драться надо не криком, а логикой. Бить фактами. И если чувствуете себя правым - отстаивать позицию до конца. Мне тоже не нравится эта гипотеза. Не нравится хотя бы потому, что неприятно иметь в классе скелет фашиста. Но опровергнуть ее мы с вами не имеем возможности. Нет фактов.
- Веселов Арсений, - Плюха шмыгнул носом. - Я - против. Иван Иванович справедлив, и его все любят. Так какой же он фашист?
В классе поднялся невообразимый шум. Смеялись все: и Иван Васильевич, и сам Плюха, понявший, что сморозил глупость, и даже Иван Иванович, казалось, тихо посмеивается.
Дверь открылась, и в ней появился Петр Анисимович. Осмотрел подозрительно класс. Заметив его, ребята быстро начали стихать. Встали.
- Я шел мимо. Слышу - веселье!
- Мы немного пофантазировали насчет скелета, - объяснил Иван Васильевич улыбаясь.
- Гм… А я полагал, что у вас урок литературы, - Петр Анисимович повернулся и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Наступила неловкая тишина. Иван Васильевич покраснел.
- Так на чем мы остановились?
- На скелете, - подсказал Плюха.