9
- Да, да, Нина, я так им и сказал: "Командировка моя к вам только начинается". Ведь танк погиб как-то странно, словно нарочно пришел к тому месту, где у немцев стояла противотанковая батарея…
Они сидели на школьном крыльце. В Старый Бор входил вечер. Розовая пыль текла навстречу заходящему солнцу, солнце опускалось, и синие зубчики сосен все глубже вонзались в багровый приплюснутый диск.
- Танков было несколько, - сказала Нина, - кажется, три.
- Да. Значит, на засаду нарвался танковый взвод. Ходят слухи, и о том же пишут ветераны, что тут была измена. Известна даже фамилия подозреваемого - Михайлов. Дальше - больше: меня беспокоит землянка, где кто-то хранит незаконно добытые шкуры. Браконьеры!
- Человек с ружьем, которого вы встретили в лесу, Карабанов, - сказала Нина. - Их два брата: Семен и Дмитрий. Младший живет в городе. Зачем-то наезжает сюда каждый месяц.
- Итак, повторяю, я вернусь. Дней через пять-семь. Позвоните в райком, попросите прислать за мной газик. Ладно? И закажите билет на самолет. Кстати, ведь вам тоже надо в районо?
- Нет уж, я поеду с председателем, как уговорились. Все равно мне с ним хозяйственные дела решать… Я ему и про землянку расскажу и мы с ним в милицию сходим. Все сделаем, как надо.
- А у нас в эти дни заканчиваются белые ночи, - вдруг сказал Левашов. - Знаете, откуда я больше всего люблю их смотреть? С крыши. Еще год назад я жил в мансарде. Крохотная комнатенка, крыша и стены покрыты железом. Летом как в духовке, зимой как в холодильнике. Зато - красота! Откроешь окно - вокруг горбатые красные и зеленые крыши, словно много-много черепах. Устали и прилегли отдохнуть.
- Никогда настоящей черепахи не видела, - вздохнула Нина, - я ведь в лесу выросла. И училась здесь - в Энске.
- А я горожанин. Не поверите - в лес, в болото, на целый день попал впервые. Волк, лиса - это для меня все звери с экрана телевизора… Вы уже торопитесь?
- Мама ждет.
- Тогда и я пошел - собирать чемодан. Потащу его обратно.
- Такое страшилище? - Нина засмеялась. - Вы же вернетесь. Возьмите мой портфель.
Так получилось, что уже на следующий день Виктор Петрович прямо с дороги, завернув в райком на минуту, с тем же Мишей проехал на аэродром и только очутившись в воздухе, в самолете, потрогал портфель, где лежали и бритва, и портсигар, потрогал газетный сверток с винтовочным стволом из музея и, покрутив головой, сказал сам себе:
- Ничего себе темпы - уже лечу!
10
Ночь медленно входила в Старый Бор. Словно работник сцены в театре одной рукой задергивает темный занавес, а второй бережно тянет за собой большой фонарь - луну. Вот он подтянул луну повыше и оставил ее так - сиять над Староборьем, над Медвежьим болотом, над Ужовкой, над темным, скрывающим землянку лесом…
Луне, так же как и спутникам, сверху было видно многое. И как захлопнулась в доме Антонышевых за Колькой дверь, и сразу же в окошке заметались две тени - мать выговаривала за опоздание и пыталась дать ему подзатыльник…
Видела луна и Андрея, который так и не вошел в свой темный и уснувший дом (родители уехали на покос), а все сидел, глубоко задумавшись, на крыльце… И как на другом конце улицы показались две тени и два пятна - светлое, Танино плывущее по воздуху платье, и серое пятно, перебегающее то и дело дорогу, - Акбар.
Почуяв знакомого человека, пес в несколько скачков был у крыльца, обнюхал и лизнул мальчику руку, вернулся и легким повизгиванием сообщил хозяйке, что этот человек - Андрюха Головин и что тут же присутствует запах Кольки Антонышева, но самого Кольки почему-то нет…
- Все гуляешь? - сказал Андрей, подвинулся; Таня потрогала рукой - чисто? - расправила платье и села. Акбар внимательно посмотрел на них и, поняв, что тут предстоит серьезный разговор, отбежал на другую сторону улицы, вскочил на лавку у забора, на которой в солнечные дни всегда сидели старухи, и там разлегся.
- Слушай, - Таня подняла ладони, сжала виски, и Андрей понял, что она чем-то обеспокоена… - Сколько дней, как Виктор Петрович уехал?
- Пять. А что?
- Я сегодня в лес ходила…
- Договорились же: в одиночку теперь не ходить.
- Я с Акбаром. С ним я никого не боюсь. Я за клюквой… Мама попросила. Ты, говорит, Танька, посмотри: где в этом году клюква будет лучше.
- И?
- Нашла, хотела обратно идти… А потом думаю: время не позднее, где-то землянка должна быть рядом. Смотрю, тропка та самая. На болоте сейчас подсохло. И пошли мы с Акбаром. С километр отшагали, вдруг Акбар забеспокоился, почуял кого-то… "Молчи", - говорю. Это чтобы он голос не подал. И тут смотрю: следы свежие, вода в них сочится - впереди нас в сапогах кто-то прошел. Акбар носом, носом и - в сторону: нашел окурок. Вот он, смотри…
- Ого! У нас вроде бы такие никто не курит. Из города… А кто курил-то? Видела?
- Дальше слушай… До землянки совсем близко. Вижу: человек идет. Сам в дождевике, капюшон на глаза нахлобучен - не разобрать кто. За спиной - вещмешок, вроде солдатского. Пустой… Идет этот человек - хрум! хрум! У меня сердце так заколотилось, так заколотилось!
- С ружьем?
- Без ружья… Вот и землянка… Он туда… Залегли мы с Акбаром. Я боюсь - страсть! Вспотела. Минут десять лежали - платье на животе промокло. Потом слышу: дверь в землянку - бух, и этот, в капюшоне, - обратно…
- Да кто это был? Кто?
- Не видно! Он еще пригнулся - мешок-то теперь на плече тащит… Ну, думаю, ладно, мы тебя с Акбаром еще догоним, не уйдешь… И к землянке. Там даже дверь камнем плохо привалена. Спешил, видно. Вошли мы в землянку. Я - дрожу! Вдруг, думаю, там еще кто есть… Никого. Пусто… На столе - представляешь? - бутылка, стакан, блюдце… Чай из жестянки рассыпан… Я к тайнику.
- Неужели шкурки унес?
- Унес… Мы с Акбаром назад… По тропе - за ним… Чтобы проследить хотя бы до села, а там видно будет: главное - в какой дом он войдет…
- Ну?
- Слушай… "Ну"… А он в село не пошел, вот в чем дело… От большого стога сена - что на лугу, знаешь, стоит? - повернул назад на Ужовку.
- Зачем?..
- И по ней прямиком к старой мельнице… Мимо омута… А тут темнеть начало…
- И куда он делся?
- В мельнице. Там скрылся.
- У нее же двери заколочены. Мы сверху, с плотины, сколько раз по крыше лазали…
- Нет. Представляешь - он в дверь вошел! Значит, заколочено только для виду было… Или ключ у него есть… Подобрались мы с Акбаром поближе - там кусты кругом, да и темнеть начало… И вдруг выходит этот человек, мешок у него уже в руке, сразу видно - опять пустой. Вышел с мельницы, капюшон - еще ниже.
- Да не тяни ты - кто это был?
- Если бы я знала. Он по открытому месту дальше пошел. Я побоялась. Все темнее, темнее… Я домой. И прямо не могу сидеть. Пошла к тебе.
- Виктор Петрович скоро приедет.
- Нина Михайловна говорила - он на неделю. Значит, еще два дня.
- Надо завтра ей все рассказать.
- А ты как думал? Расскажу… Акбар, пора домой!
Пес уже спрыгнул со скамейки, перебежал дорогу и, виляя хвостом, стоял перед хозяйкой.
- Андрей, что это, смотри!
Таня схватила Андрея за руку: в одном из окон школы, на втором этаже, горел огонь. Красноватый, неверный, он порой затмевался, словно кто-то по комнате ходил.
Андрей почувствовал, как холодок испуга пробежал у него между лопатками.
- Это же в музее! Ну, что ты стоишь?
- Я не знаю… Что делать? Кто там? Никого там быть не может. Да?
Акбар зарычал.
- Ключ от музея у тебя?
- У меня. А может, там Нина?
- Думаешь, что говоришь? Ночью, зачем она туда пойдет? Я потому тебя про ключ и спросила. Бежим к ней!
Через четверть часа ребята, задыхаясь от быстрого бега и едва поспевая за широко, уверенно шагавшей Ниной, уже приближались к школе.
- Где вы видите огонь? Никакого огня нет, - Нина остановилась. - Показалось. Только зря меня подняли.
- Нина Михайловна, честное пионерское! Слово даем. Мы же оба, с Танькой… Мы не сразу к вам побежали. И Акбар видел - он даже рычать начал.
- Тоже, нашли свидетеля… Ну, хорошо, идемте внутрь, посмотрим.
Она открыла ключом входную дверь, на ощупь нашла в темноте рубильник, включила свет; загорелась тусклая лампочка в вестибюле, осветила желтым светом коридор и ряды вешалок у входа.
- Нина Михайловна, там кто-то ходит! - прошептала Таня.
Она вцепилась Нине в руку - в глубине коридора слышалось осторожное поскрипывание половиц, кто-то уходил вглубь здания.
- Кто там? - крикнула Нина.
Акбар, залаяв, кинулся на звук. В глубине коридора послышались грохот и звон стекла.
Когда Нина, включая по пути лампочки, добежала вместе с ребятами до конца коридора, они увидели Акбара, который бесновался перед закрытой дверью.
- Акбар, молчать!
За дверью было тихо.
- Кто там? - едва справляясь с волнением, снова спросила Нина.
Ответа не было. Тогда они втроем осторожно нажали на дверь, та нехотя поддалась. Со скрипом отъехала парта, которой дверь была прижата. Включили свет, в лицо пахнуло свежим лесным воздухом - одно из окон распахнуто настежь, на полу - осколки стекла.
- Через окно ушел, - сказал Андрей. - Нина Михайловна, что это? Кто это был?
- Давайте пустим по следу Акбара! - предложила Таня.
- Никаких - по следу! - Нина рассердилась. - А если это бандит с ножом? Тоже мне - герои. Вы где огонь видели?
- В музее. На втором этаже.
- Идемте туда.
Они стояли посреди комнаты, растерянно переглядываясь. Что произошло? Сдвинуто с места все, что лежало на полках, раскатились патроны, рассыпаны значки, на полу - несколько осколков от мин. Словно кто-то шарил по полке, задел рукой, уронил и не стал поднимать. Но самое страшное - ящик, тот самый ящик, в котором хранились отложенные про запас вещи: выдвинут на середину комнаты, крышка, которую держал загнутый гвоздь, сорвана и отброшена в сторону, содержимое разбросано по полу. Прямо под ногами кусок командирской планшетки - оторванный кожаный карман с клапаном, из него вывалился кусок пестрой, истраченной водою бумаги - часть полевой карты с размытыми очертаниями местности.
- Что же это такое, а? - спрашивала себя недоуменно, растерянно, как-то сразу потерявшая уверенность, собранность Нина. - Кому это понадобилось? Что тут искали?
Андрей и Таня - рядом, тоже ошеломленные, тоже ничего не в силах понять. Лампочка под потолком покачивалась, и от этого их тени на полу дрожали.
- Нина Михайловна, тут след! - Андрей присел в углу и провел по пыльному полу пальцем. На пальце остался песок от слабо различимого следа ботинка или сапога. - Речной песок. Он и ушел из окна туда, к реке.
- И все-таки, кто это мог быть? - Нина Михайловна с тревогой посмотрела на ребят. - И как я могла привести вас ночью сюда? Ах я дура…
- Это не наши. Наши такое не могли сделать, - сказала Таня. - Правда?
- Из другой деревни, - убежденно подхватил Андрей. - Из Замостья или из Дятлиц. Только зачем им музей?
- Простое хулиганство? - Нина рассуждала вслух сама с собой. - Шел ночью молодой парень, может быть, сам в нашей школе учился. Или заходил к друзьям. Про музей знал. Видит - в школе никого нет… Нет, дальше у меня фантазии не хватает. Не за оружием же он полез? Какое тут оружие? Этот штык?
- Ржавый штык не оружие, проще нож заточить.
Нина задумалась, а Таня, подойдя к полке, стала бережно ставить вещи на места.
- С ума можно сойти. А если это просто - вор? Обыкновенный вор. Как вы думаете, могло его что-нибудь привлечь?.. Нет, конечно. Воруют-то ценные вещи. А какие тут у нас ценности?
- Это как сказать, - Андрей задумался. - Патроны… Осколки… Их в лесу навалом… Убери руку, Танька! Что ты там шевелишь? Пуговицы… Значки… Стойте, бывают очень редкие значки!
- Правильно. Они у вас все на месте?
Обескураженный Андрей тронул пальцем кучку значков.
- Кто их знает. Мы же их не переписывали.
- И напрасно, - резко сказала Нина. - Я что вам говорила? Сделать полную опись всего, что хранится в музее. Никогда сразу не послушаетесь… Ну, пошли вниз. Андрей, возьми молоток, забьешь открытое окно гвоздем.
Опускаясь по лестнице на первый этаж и потом, стоя в вестибюле, она мучительно думала: ну откуда в деревне коллекционер значков? И почему это все началось так сразу, словно обвал с горы: приезд Виктора Петровича, вещи, найденные у танка, землянка, браконьеры, и вот, наконец, взлом музея…
Ей захотелось, чтобы Левашов вернулся как можно скорее.
Из коридора слышался стук - Андрей заколачивал молотком раму.
11
В лаборатории, где он работал, Александр Александрович Копейкин, для друзей - Саша, считался редким знатоком и умельцем. Если документ, поступивший в лабораторию для прочтения и выявления текста был признан безнадежным, его поручали Копейкину.
Тот начинал мудрить с объективами, пленками, освещением, многократно переснимал, проявлял, и на выцветшей серой бумаге неожиданно появлялись четкие буквы. Он колдовал над жалованной грамотой царя Федора или фрагментом монастырской летописи, проводя в лаборатории по трое суток, питаясь сушками и черным кофе, пока наконец небрежно не выносил на свет фотоотпечатки. Текст в них, словно по волшебству, был теперь ясным и понятным. Копейкину приносили древние, ветхие землистого цвета листы пергамента, испещренные одними черными точками и мазками. Увидев чудо превращения этих точек и мазков в строчки, в невидимые прежде рисунки, витиеватые буквицы, люди долго вертели фотокопии документов, не в силах вымолвить ни слова. И только потом какой-нибудь седобородый профессор, вчитавшись в восстановленный Копейкиным текст, хватался за голову или за сердце и восклицал: "Ах, боже мой, как же я не догадался, ведь это же утраченная статья из законов Мономаха!"
Да, магом и чародеем был Саша Копейкин…
Другим серьезным увлечением его были языки.
В год, когда десятилетний Саша Копейкин пришел во Дворец пионеров, чтобы начать там постигать тайны диафрагмы и экспозиции, он прочитал рассказ писателя Тихонова "Вамбери". Рассказ был про мальчишку, который с невиданной страстью изучал языки. Овладев персидским, Вамбери набрасывался на санскрит, одолев санскрит, брался за китайский. Немецкий, английский, французский - языки, которые, как известно, произошли от латинского, а значит, имеют между собой много общего, он раскусил, как орехи… Знание языков дало ему в дальнейшем возможность путешествовать: он прошел всю Южную Азию и даже побывал в Тибете, там, куда до него не ступала нога европейца…
Короче, прочитав этот рассказ, Саша, не изменяя любимой фотографии, занялся языками. К тому времени, когда он стал работать в лаборатории, Копейкин уже знал полдюжины европейских языков, два восточных, два из пестрых языков Полинезии и даже занимался одно время расшифровкой письма острова Пасхи - деревянных дощечек, исписанных никому не ведомыми знаками, среди которых есть даже значки, похожие на акул и осьминогов.
Вот к этому-то Саше Копейкину и направился, возвратившись в город, Виктор Петрович.
Самолет прилетел в шестнадцать ноль-ноль, Копейкин заканчивал работу в лаборатории в восемнадцать. В половине седьмого вечера Виктор Петрович, держа в одной руке сетку с купленным в Энске арбузом, а в другой Нинин портфель и завернутый в газету ствол, постучал носком ботинка в двери однокомнатной квартиры, где Саша Копейкин проживал с интеллигентной, всем на свете интересующейся, мамой-старушкой…
- Что, звонок не работает? - спросил, открывая дверь, Саша. - А - руки заняты! Это ты! Откуда?.. Ну, входи, входи…
- Привет! - сказал Виктор Петрович. - Держи подарок. Мама дома? Елизавета Васильевна, арбуз - вам.
- Мама, к нам гость, Виктор пришел! - сказал Копейкин. - Клади арбуз на стол, сейчас мы его попробуем… А это что такое? Водопроводная труба времен Анны Иоановны?
- Располагайтесь, располагайтесь… Саша, неужели ты не видишь, что это ружейный ствол. И кажется - карабин, - сказала Елизавета Васильевна. - Сейчас я поставлю чай…
- Угадали, - сказал Виктор Петрович. - Ствол. Начну все по порядку…
- Нет, нет, сперва, - сказал Копейкин, - арбуз.
- Давай нож!..
Виктор Петрович надрезал арбуз, и тот, опережая лезвие, с треском расселся, крякнув, развалился на две половины.
- Вот это да! - воскликнул Копейкин. - Алый со слезой. Умеешь выбирать! Мф! - добавил он, погружая щеки в холодноватую, искрящуюся кристалликами сахара мякоть. - Знаешь, Витя, о чем я буду жалеть без зубов, в старости? Что не есть мне арбузов…
- Сдаваться нам рано… - сказал Виктор Петрович. - Нам с тобой вдвоем нет шестидесяти. И уж во всяком случае сначала ты должен прочитать номер этого карабина… И вот это.
Он положил рядом со стволом карабина портсигар, найденный на болоте.
- В нем лежала вот эта бумажка. Видны буковки, но не разобрать ни черта… А нашел же я все это, понимаешь, при таких обстоятельствах: есть в одной деревне замечательные ребята и у них замечательная собака…
И Виктор Петрович рассказал Саше Копейкину о своих приключениях в Старом Бору.
Не утрачивая, интереса к арбузу, Копейкин выслушал историю внимательно и все в ней запомнил. Потом он бережно положил записку, которая была по-прежнему кое-где покрыта коричневыми пятнами от размокших сигарет, на дно тарелки, накрыл кусочком стекла, наклонил голову. Казалось, он принюхивается к записке, - так близко придвинулся к ней его толстоватый нос.
- Две буквы различимы и без лупы, - сказал он. - Латинские "I" и "W".
- Конечно, ведь написано по-немецки, - заметил Виктор Петрович.
- Не обязательно. Это надо еще доказать. К сожалению, вода и табачный сок плохо действуют на современную бумагу. Старая, тряпичная, прошлых веков, гораздо устойчивей. О пергаменте я уже и не говорю.
- А это что за бумага?
- Трудно сказать… В Европе в сороковые годы ее можно было встретить и французского, и швейцарского, и голландского, и немецкого производства, - Копейкин повертел бумажку перед светом. - Скорее всего обыкновенная почтовая бумага без водяных знаков, не мелованная и не глянцевая. Написано простым карандашом, к сожалению, мягким и плохо заточенным…
- Почему "к сожалению"?
- Потому что жесткий карандаш оставляет на бумаге резкий след. Даже если частички графита осыпались, текст восстанавливается по следу. Чем графит мягче - тем хуже. Вообще, если карандаш хорошо заточен, прочитать - пара пустяков! Фотографируем бороздки при сильном боковом освещении - тени дают текст. С тупым карандашом - сам понимаешь - хуже. С размокшей бумагой вообще швах.
- Что, можешь мою записку и не прочесть?
- Не гарантирую. Если бы это было написано чернилами и пером. О, тогда много способов: пробуем реактивами, проявляются остатки чернил. А главное: перо всегда царапает бумагу!
- Надо же… - сказал Виктор Петрович. - Я и не знал.
- Вот так, если хочешь, чтобы твои гениальные статьи в журнале, их черновики смогли прочесть далекие потомки, советую пользоваться стальным пером или хорошо отточенными карандашами… Давай-ка теперь взглянем на ружье.
И он принялся за ржавый ствол.