- Что? - в один голос спросили Миша и Маша. - Говори громче.
Петя вздохнул и поднял голову:
- Надежда Ивановна отобрала.
- Так вот оно в чем дело! - с торжеством воскликнул Миша. - Товарищ, оказывается, даже на уроках читает! Здорово!
- Увлекся, - снисходительно сказала Маша. - Это правда бывает. Вот у нас одна девочка, тоже очень хорошая ученица, - так много читала, так много, что всю географию запустила! Теперь догоняет. Петя тоже догонит. Тут, главное, у мамы сердце…
- Почему это - главное? - пожал Миша плечом. - Вот у тебя всегда с логикой так. Ну, ты подумай: если это главное, то при хорошем у мамы сердце можно и на двойках учиться? Совсем не в этом дело! Тут - честь, понимаешь? У старшего брата по всем основным предметам пятерки…
- Положим, по русскому у тебя четыре, - напомнила Маша.
- Правильно, четыре, но в следующей четверти будет пять - это я обещаю твердо. Дальше: сестра - круглая отличница, младший брат - отличник. А, главное, отец - известный новатор! Каково ему будет узнать, а?
- Так, - язвительно сказала Маша. - Только у тебя логика. Если главное - отец известный новатор, то дети неизвестных могут и на двойках учиться?
- Я этого не говорю… Впрочем, с тобой запутаешься. Главное в том, чтобы хорошо учиться, - вот в чем главное! Какой из Петьки выйдет, скажем, конструктор, если он не знает, чему равняется вычитаемое? Кстати, Петя, как же ты этого не знаешь? Ведь это просто. Допустим, на столе у нас четыре яблока. Одно Ваня съел. Сколько осталось? Три. Значит, четыре - это уменьшаемое, единица - вычитаемое, три - разность. Чему же равняется вычитаемое? Если яблоко, которое съел Ваня, прибавить к разности…
- Прибавить? - опять удивился Ваня. - Как же его прибавить, если я его съел?
- Это - теоретически. Не перебивай. Ага! Не прибавить, а отнять. Если от четырех отнять три, то и получится один. Итак, вычитаемое равняется уменьшаемому минус разность - ясно? Ну, да тебе потом Маша объяснит: она будущий учитель. А теперь скажи: как же ты завтра будешь шагать на демонстрации? Как, а?
Петя поморгал и нерешительно сказал:
- Как все: правой, левой, правой, левой…
- Во-первых, не правой, левой, а левой, правой. Всегда надо начинать с левой, иначе ты всю колонну с ноги собьешь. А во-вторых, я тебя не о ногах спрашиваю, а о совести. С какой совестью ты прошагаешь мимо трибуны? Ведь на трибуне, может, и твой отец будет стоять. Ну, поставь себя на его место, представь, что ты отец, что у тебя четверо детей… Представляешь?
- Нет, - огорченно сказал Петя.
- Гм… положим, тебе это, действительно, трудно представить… Ну, как же на тебя воздействовать? А тут еще я роль не доучил… И чего мне дали этого Аркашку! Я б Несчастливцева куда лучше сыграл! - Миша приложил ладонь к груди и басом сказал: - "Я чувствую и говорю, как Шиллер, а ты - как подьячий! В дорогу, Аркашка! Руку, товарищ!" - И оглядел всех по очереди: - Здорово, правда?
- Правда! - живо отозвался Петя, довольный тем, что от него, кажется, начинают "отвязываться".
Но Маша и не думала менять тему.
- Хорошо, - сказала она, - я с ним позанимаюсь. Надо проверить все с самого начала. Может, у него есть и другие слабые места - правда, Миша?
- Конечно, - с готовностью согласился Миша. - Проверь, Маша, обязательно проверь! Я тоже помогу… И почему ты сам не сказал нам, Петя? Получил двойку - ну и сказал бы… Мужества не хватило, да?
Петя покраснел, наклонил голову и еле выдавил из себя:
- Я боялся вам… праздник испортить…
Все растроганы и сидят молча.
- Может, и я так сделала б, - после раздумья говорит Маша. - Разве легко?
- Ну, это у вас там, в женской школе, такие чувствительные, а мужчина должен быть…
- Эгоистом? - прищурила глаза Маша.
- Не эгоистом, а мужчиной, да!
Некоторое время Маша спорит, но в конце концов соглашается, что хотя и нелегко огорчить близких, а сказать надо, по крайней мере сестре.
- Да, - говорит Миша, - праздник ты нам того… Ну, ничего! Мы тебя вытянем. На круглых пятерках будешь учиться! А вот с мамой… Действительно, как же быть с мамой? Не хочется праздник ей портить. Да и сердце…
- Ага, вот видишь! - восклицает Маша и решает: - Будем сами переживать, а ей - ни слова, пока праздники не пройдут.
- Ладно, - сказал Миша. - А после праздников? Девятого по всем классам родительское собрание и выдача табелей. Она пойдет в Петин класс - и расстроится.
- А пусть она пойдет в Ванин класс или в мой.
- Можно и так, - согласился Миша. - А в Петином классе родителей представлять могу и я.
Но тут Петя обнаруживает неожиданное сопротивление.
- Не хочу! - говорит он упрямо. - Пусть мама идет в мой класс! Чего я буду прятаться! А девятого я сам ей все расскажу. Ну и что ж, что сердце! Мы с папой ее с утра подготовим.
- Ну, и так хорошо, - одобрил Миша. - Главное, на праздниках не проговориться - слышишь, Ваня?
- Я?! - глянул на брата Ваня и покраснел. - Что я, маленький!
- Ну и хорошо, ну и хорошо! - вместе говорят Миша и Маша. - А теперь чистить ботинки: до вечера уже немного осталось.
Спустя немного времени из передней доносится скрип поворачиваемого в замочной скважине ключа. Все делают друг другу предостерегающие знаки и гурьбой идут в переднюю встречать маму.
Иван Дмитриевич Василенко
Подкова
В топот сотен ног, в ребячий гомон ворвался веселый, бойкий звон, и спустя немного в школе наступила тишина. В одних классах продолжались уроки, в других, уже опустевших, хозяйничали с мокрыми тряпками в руках уборщицы, а в седьмом классе начался обор второго звена. Мальчики и девочки уселись тесной группой. Остальные парты пусты: стоят и будто прислушиваются, о чем там, в левом углу, толкуют ребята, когда все их товарищи по классу уже пошли домой обедать. За столом сидит Наталья Ивановна, классный руководитель. Она проверяет тетради, и их голубоватая стопа с левой стороны делается все ниже, а с правой постепенно растет. Кажется, будто Наталья Ивановна целиком ушла в проверку. В действительности, она слышит каждое слово и в любую минуту, когда это понадобится, готова вступить в разговор. Но пока в этом нет нужды: сбор очень умело ведет вожатый Ваня Кудрин, черноволосый худощавый мальчик лет четырнадцати. Он еще носит пионерский галстук, но на груди у него уже значок не с пылающим костром, а с красным знаменем и буквами ВЛКСМ: две недели назад Ваню приняли в комсомол.
- Сегодня мы поговорим о подкове, - сказал он, и его чуть раскосые глаза на мгновенье лукаво прищурились, - Толя, начинай.
Круглое лицо Толи Люлина сделалось сразу розовым. Чтобы скрыть смущение, он сдвинул брови и сердито посмотрел в сторону.
- О подкове? - недоуменно спросила беленькая Оля Кучеренко. - О какой подкове?
- О лошадиной, - веско сказал Николай Хорошаев, самый большой по росту ученик в классе. - Ты ничего не знаешь. Сиди и слушай.
Толя перевел сердитый взгляд на вожатого:
- Можно и без… подковыривания.
- Да что ты, Толя! - добродушно воскликнул Ваня Кудрин. - Подкова - это… вроде символа. Ты не обижайся. Расскажи, с чего началось.
- Ну, если интересно… - Смущение так же быстро сошло с лица Толи, как и появилось. - Все рассказывать?
- Все.
Толя улыбнулся, весело посмотрел на ребят и начал:
- Мы с Ваней Кудриным по физике вместе готовим уроки. Мне трудно одному. Все другие предметы - ничего, а физика почему-то не дается. Вот он пришел ко мне, разобрали мы законы отражения света, высчитали угол между падающими и отраженными лучами и сели играть в шахматы. Сначала разыграли ферзевый гамбит, потом сицилианскую. Вдруг Ваня спрашивает: "А зачем ты повесил на дверь подкову?" - "Какую, говорю, подкову? Я никакой подковы не вешал". - "А что ж, - говорит Ваня, - сама она на дверь повесилась?" - "Да на какую дверь?" - "А в передней". И тут я вспомнил, что у нас на дверях действительно висит подкова, давным-давно… Так примелькалась, что мы ее уже перестали замечать. "А, говорю, верно: висит. Это ее еще старые квартиранты повесили". - "А зачем?" - спрашивает Ваня. "Кто их знает! Бабушка объясняла, что в старину такое поверье было: если старую подкову повесить на дверь или к порогу прибить, то в дом счастье войдет…"
Ребята дружно засмеялись. Не поднимая от тетради головы, улыбнулась и Наталья Ивановна, но тут же сдвинула брови и резким движением карандаша выправила в слове "вырастить" "о" на "а".
Толя выждал, когда смех утих, и продолжал:
- Тогда Ваня говорит: "Так то ж в старину, а теперь не старина, а новейшее время. Почему ж он висит?" - "Кто - он?" - спрашиваю. "Да пережиток этот". - "Не знаю, говорю, почему он висит. Я его повесил, что ли!" - "А ну, пойди, говорит, спроси у бабушки". Я пошел в столовую и спрашиваю: "Бабушка, почему у нас висит эта подкова?" А бабушка отвечает: "Потому, что никто не догадался снять ее". Я вернулся и говорю: "Потому, что никто не догадался снять ее". А он опять наступает: "Ну хорошо, отцу твоему и матери некогда: отец стоквартирный дом строит, мать в карете скорой помощи ездит, а куда ты смотришь? Перед тобой такое добро висит, а ты - ноль внимания, да?" - "Вот это, говорю, добро? Старая подкова?!" А он мне: "Да ты знаешь, сколько страна должна дать стали за пятилетку?" - "Знаю, говорю, не хуже тебя". - "Хорошо, а как же ты помогаешь стране выполнить этот план?" - "Так же, говорю, как и ты. Что я, сталевар, что ли? Я ученик: мое дело учиться". А он напирает: "Значит, если б ты эту подкову отдал государству, так стал бы хуже учиться, что ли?" - "Подкову? - говорю. - Ты что, смеешься? Да зачем она государству?" - "Как, спрашивает, зачем? Да ведь это металлический лом! Из этой подковы можно комбайн сделать или даже шагающий экскаватор". Я говорю: "Сколько ж их собрать надо! В подкове и двухсот граммов нет". - "Это, - отвечает он, - ничего не значит. На одном складе был случай, когда муравьи перетащили из подвала к себе на чердак целую тонну сахарного песку. Милиция с ног сбилась, пока нашли виновных. Это - вообще. А в частности, подкова твоя весит не меньше трехсот граммов". Тут мы начали спорить: я - двести, он - триста. Спорили, спорили, потом сняли подкову и пошли взвешивать ее.
- Куда? - заинтересовались ребята.
- В "Гастроном".
- А вас оттуда не выпроводили?
- Нет. Продавщица только сказала: "Мы на этих весах пряники взвешиваем, а вы с лошадиным инвентарем лезете". Потом завернула в бумагу и взвесила.
- Ну и сколько? - спросили ребята.
- Триста шестьдесят три грамма. Мы вернулись с Ваней домой и повели принципиальный разговор.
- Какой разговор? - не поняла Оля Кучеренко.
- Принципиальный.
- Да о чем?
- Ну, о счастье. Ваня сказал: "Счастье в дверь само не лезет, хоть сто подков повесь. Счастье надо добывать".
- Это известно, - авторитетно сказал Николай Хорошаев.
- И неправильно, - в тон ему добавил коротенький, плотный Гриша Груздь.
- Почему это? - вызывающе спросил Толя.
- Потому, что неясно. Можно подумать, что каждый должен добывать счастье только для себя.
- Зачем - каждый для себя? - повернулся к нему Толя. - Все вместе. Одним словом, мы говорили, что наш отряд еще очень мало сделал для страны, что наше звено тоже отстает.
- Ага, отстает! - торжествующе сказала остроглазая Галя Чернышенко. - А как же ты про наше звено стихи такие написал?
- Какие "такие"?
- Уже не помнишь?
Ох, звено ты боевое!
Крепче ногу, шире шаг!
Хоть по счету и второе,
Зато первое в делах!
- Ну, это когда было! Да я от них потом сам отказался: Гриша Груздь говорит, будто такие стихи еще до меня кто-то написал, только не про звено, а про роту суворовцев… Не в этом, ребята, дело. Дело в том, что после принципиального разговора мы зашли за Николаем Хорошаевым и все втроем пошли на склад "Утильсырье".
- Вот так прогулка! - пожала Галя острым плечом. - Там же - тряпки!
- Вот так сознательность! - в тон ей отозвался Николай Хорошаев. - А тебе бы только на каток?
Наталья Ивановна впервые за все время оторвалась от тетрадей и недоуменно посмотрела на Галю. Та растерянно моргнула.
Вожатый сделал знак Толе, чтобы он сел.
- Что мы втроем видели на складе, расскажет Николай Хорошаев.
- Могу, - поднялся Николай. - Конечно, были там и тряпки. Что ж такого! Они идут на выработку самых лучших сортов бумаги. Но нас интересовал больше металлический лом. Мы, Наталья Ивановна, столько там видели! - обратился он к учительнице. Та подняла голову и карандашом показала, чтобы он повернулся к своим товарищам. - Мы там, ребята, столько видели! - повторил Николай. - Вот, например, крыло самолета: дюралюминий с него содрали, оно и лежит, как скелет какого-то ископаемого. Шасси, разбитый тягач… да всего не перечислишь! Уж мы смотрели, смотрели - еле оторвались. Потом пошли в тот угол, где всякий домашний лом складывают. Даже смешно стало, честное слово! Такие там допотопные вещи! Самовар медный с помятыми боками, древняя гиря… Так на ней и написано: "десять фунтов". Но были и современные вещи: кастрюли, тарелки… Там всё принимают и даже деньги платят. Ну, деньги нам не нужны. Разве мы из-за денег? Мы вот что думаем, ребята: если каждый из нас покопается в кладовой, да в сарае, да в погребе, да на чердаке, то чего он только не найдет! Но, конечно, надо согласовывать с родителями. Один наш отряд, я считаю, может на целый трактор металла собрать. А что, нет? Соберет!
Николай решительно оглядел звено и сел.
- Кто еще хочет сказать? - спросил вожатый.
- Можно? - подняла руку беленькая Оля Кучеренко. - А у нас тоже есть медный самовар и тоже с помятыми боками. Папа сколько раз говорил маме: "И зачем ты держишь эту археологию?" А мама ему: "Как можно! А из чего Архип Христофорович чай будет пить?" А Архип Христофорович - это мамин двоюродный дедушка. Ему уже девяносто лет. Он приходит к нам раз в году, в день какого-то Андрея Перво… Вот забыла: не то Первостепенного, не то Перворожденного. Ах, вспомнила! Первозванного… Приходит и говорит: "Ну, внучка, ставь самовар: я люблю, чтоб на столе мурлыкало и дымком пахло". Вот какие пережитки! Так я хочу спросить звено, как же согласовать с мамой вопрос об этом самоваре: сдавать его или нет?
Все растерянно переглядываются. Наталья Ивановна откладывает тетрадь и выжидательно смотрит на ребят.
- Я думаю, не надо, - говорит наконец вожатый. - Пусть дедушка пьет. А вы что скажете, ребята?
- Не надо! - хором отвечает звено.
- Вот и я так думаю! - живо подхватывает Оля. - А вместо самовара я лучше попрошу у мамы старый примус.
Наталья Ивановна опять склоняется над тетрадью и мягко вычеркивает второе "н" в слове "серебряный".
- Товарищи, - сказал вожатый, - мы еще ничего не решили, а Оля уже - примус. Давайте еще поговорим.
- Все ж ясно! - отчеканивает Гриша Груздь. - Куда нести?
- А я уже покопался и согласовал с родителями, - сказал Николай. Он прочитал список старых вещей и раздумчиво спросил: - А вот что делать с гривной? В погребе я нашел огромную бронзовую монету. С килограмм весом.
- Тащи и монету! - решает звено.
- Что вы! - вскинула голову Наталья Ивановна. - В музей сдай.
- Правильно, в музей, - согласились ребята. - Это, наверно, еще при Илье Муромце такие монеты выпускали, чтоб было чем драться, в случае чего.
Дверь тихонько открылась, и в класс, осторожно ступая, вошел Сидор Петрович, школьный сторож.
- Я вот зачем, - шопотом, чтоб не помешать, сказал старик: - Давеча, Наталья Ивановна, вы просили местечко в сарае освободить, так я все дрова в меньший сарай сложил, а большой вам оставил. Пусть несут, ничего… Сарай просторный, ничего…
И попятился к двери.
- Спасибо, Сидор Петрович, - кивнула учительница. Потом повернулась к ребятам и объяснила: - Ваня Кудрин советовался со мной, и я заранее была уверена, что вы подхватите его мысль.
- Значит, в школу нести, Наталья Ивановна? - спросили ребята.
- В школу. Соберем и сдадим от всей школы. Ведь, я думаю, и другие отряды дремать не будут. А от денег нам отказываться незачем. Если ваши родители не захотят принять деньги за свои вещи, мы на эти деньги инструментов накупим для рабочей комнаты, новых книг для библиотеки… Да мало ли у нас потребностей!
- Ветродвигатель построим во дворе, - подсказал Николай. - Будем своим электричеством аккумуляторы заряжать в физическом кабинете.
- Правильно, ветродвигатель! - подтвердил Гриша Груздь. - Чего ветру даром пропадать!
- Ребята, - загорелась Оля, - если всей дружиной собирать, так чего только мы не соберем! И железо, и чугун, и цинк, и латунь, и свинец… Да все! А значит, из нашего металла любую машину построить можно будет? Вот хорошо, если б мы сами сказали, что строить! Приедут к нам за ломом, а мы скажем: "Будьте добры, отвезите, пожалуйста, наш металл на тракторный завод. Пусть там сделают из него самый большой трактор и на нем напишут, кто этот металл собрал".
- Это ж зачем? - глянул на Олю исподлобья Гриша Груздь.
- Ну, все-таки приятно… Понимаешь, весна, солнышко светит, а в поле наш трактор идет - огромный! Так землю и пашет, так и пашет! Люди спрашивают: "Чей это такой трактор большой? Мы такого еще не встречали". А тракторист им: "Так это ж пионерская дружина имени Павлика Морозова металл собирала! Посмотрите, тут же написано"… Разве не приятно?
- Приятно, - сказала и Галя Чернышенко. Ее глаза, всегда такие острые, глянули на Олю мягко и доверчиво: - Да разве, Олечка, только трактор? Можно изготовить открытый автомобиль мест на двадцать, такой красивый, чтоб все радовались, и катать в нем детишек из яслей.
Ребята увлеклись, забыли о самоваре с помятыми боками и говорят уже о шагающем экскаваторе с гигантской стрелой, о чудо-машинах, которые придут на смену экскаватору, и о том, как они сами будут строить такие машины.