- Вот это я понимаю, - говорит Машина Насте, когда они вышли из комитета ВЛКСМ и зашагали уже домой. - Молодая, а разум лучше, чем у взрослого: сразу видит, как поддержать человека нужно. Как будто дела у нас идут как надо, что только покажет дальнейшее. А дальнейшее во многом от тебя самой зависеть будет. Будешь стараться в работе, все хорошо и будет. А в этом я на тебя надеюсь. Ты запомни раз и навсегда: хорошего работника всегда и все ценят и уважают. Вот так-то вот!
А у Насти кружилась голова. Контора, директор, отдел кадров, заводской комитет и теперь вот комитет ВЛКСМ. Всюду люди, все работают. И люди не такие, как в родной Понизовке, и дела у них свои, особые. С ума сойти, сколько тут народу!
А дома Люба уже ждала их с обедом.
- Ну как? - спрашивает она у них, лишь только они порог переступили.
- Не принимают, работы, говорят, нет, - отвечает Машина.
Но Люба по лицу Насти сразу догадалась, что все хорошо устроилось.
- Паровоз, ты сегодня без обеда! - кричит Люба.
- Вот те раз! Это почему ж так? Мне скоро на работу идти, а тут без обеда?
- Не будешь обманывать. Настю ведь приняли?
- Ну да, приняли. Я тебе так и говорю. Но только они сначала ни в какую было: нет работы, да и все тут! А когда я им сказал, что могу принять ее в мою бригаду, у меня одно место скоро освобождается, то тут уж они иное запели, согласились ее взять. Конечно, годков ей еще маловато, но работенка у ней будет не забоистая, она мелочь будет от моего стула относить в прокальную печь.
- А-а, по-другому запел, когда я тебе пригрозила без обеда оставить? - торжествует Люба.
И все засмеялись.
- Ты рада, что работать будешь? - спрашивает Люба Настю.
- Да, - отвечает Настя.
- И я за тебя рада. Я сама тоже никак не дождусь, когда учиться кончу и работать стану. Хотя я и сейчас работаю, но только два часа. Нам больше еще не дают работать, мы - фабзайцы.
- Какие зайцы? - не понимает Настя.
- Фабзайцы - это те, кто учится в фэзэу. Это нас так в шутку называют, - поясняет Люба.
- Ну, фабзайчонок мой, обедать все-таки давай. Если бы ты знала, сколько мы ходили с нею да сколько разговоров переговорили мы, так ты бы сразу на стол суп подала.
- Я и подам сейчас, минутку потерпите, - отвечает Люба.
После обеда Машина и Люба пошли на завод, а Настя осталась дома одна.
- Ты тут отдыхай, спи, - сказала ей Люба.
- Да, да, задай тут храпунца хорошего. Потом иной раз и захочешь всхрапнуть, ан нет, некогда будет, - посоветовал ей и Прокоп.
Да, им легко сказать "спи", "задай храпунца". А как же тут заснешь, когда мысли разные набегают одна на одну, все тревожные, беспокойные? Справится ли она с работой? Как дальше будет складываться у ней жизнь? Пока пошло как будто порядком, но это же не значит, что и всегда так гладко будет идти у ней все. Настя хоть и мало еще на свете прожила, а горюшка хлебнула порядком. Ей так и мерещилось, что какая-то беда да поджидает ее где-то.
Настя в этот раз долго не могла уснуть.
До полуночи и Люба не спала с ней, все толковали они о том, как Настя работать начнет, что ожидает ее на заводе, чему ей там учиться придется.
- И знаешь, Настя, первым долгом тебе приодеться нужно. Ты знаешь, у нас в Дятькове девчата любят принарядиться, вот сама увидишь. И ты не хуже других должна быть, - говорит Люба.
- Ну, мне хоть бы какое-нибудь платьице на первый-то раз, - вздыхает Настя.
- Зачем какое-нибудь? Хорошее, да и не одно нужно, а два или три. Потом туфли с калошами, платок, пальтишко, - соображает Люба.
А у Насти в голове мысль за мыслью. Неужто у ней будут ботинки с калошами? А пожалуй, и будут. Ой, она тогда прямо умрет от радости! Ведь она никогда-никогда еще не носила ни ботинок, ни туфель, на людях только видела. А то все лапти, лапти, в будни и в праздники.
- Сразу все это не купишь, - рассуждает Люба, - потому за месяц не много ты заработаешь. Но потом, со временем, можно все сделать, только работай.
- Мне хоть бы за год справить все это, - говорит Настя.
- Ну, за год! За полгода справим! И тогда будем мы с тобою ходить в парк гулять, в клуб на спектакли. У нас в клубе библиотека есть хорошая. Ты книжки читать любишь? - спрашивает Люба.
- День и ночь читала бы! - говорит Настя.
- А я, признаться, не совсем. Мне бы только работать да в парке гулять, спектакль посмотреть. А книги… От них мне спать хочется всегда почему-то.
- Нет, а я книжки так бы и читала, так бы и читала! Только в нашей деревне книжек мало было, в школе да в избе-читальне. Я их все перечитала, некоторые раза по два.
- Ну, в нашей-то клубной библиотеке столько книжек, что ты и за всю жизнь не перечитаешь.
Люба уснула. А Настя все думала.
Заснула она только под утро.
А утром, после завтрака, Настя пошла с Машиною на завод на работу, пошла в первый раз.
VII. На заводе
Мастера гутенского цеха, той смены, в которой и Прокоп Машина работал, подходили один за другим. Скоро сирена взвоет, их черед верстаки занять. Они снимали пиджаки, покуривали, меж собою тихонько разговаривали.
- Ну, Машина, братцы, пыхтит и какую-то девочку за собою тянет, - смеется мастер Селезнев.
- Он все время за собою ее таскает. Я эту девочку вот уж дня два вижу с ним, - говорит мастер Кузнецов, - Какая это девочка, что он ее за собою таскает, понять не могу.
Настя никогда не видела завода, никогда не была ни на одном из них, только в книжках читала про них да на картинках видела. Но одно дело в книжке читать, другое - видеть своими глазами, быть там.
Гутенский цех показался ей длинным-длинным, купол крыши выше леса. Посредине выстроились круглые горшковые печи, а в самом конце, больше всех, печь-ванна. Вокруг ванны и вокруг горшковых печей суетились, работали, точно наперегонки, люди. У каждого какие-то железные трубки, на трубках раскаленные хрустальные шары, вазы, рюмки, стаканы, кувшины, подносы.
И чудо-чудное! Хрусталь горел, как солнце, извивался мягко, точно восковой. Мастера сидели на стульях, к ним подносили подмастерья то одну, то другую трубку, с колпаком, с ручкой, с крышкой. Мастера быстро приделывали ручки, ножки, передавали обратно. Подбегали относчицы-девочки, подхватывали длинными деревянными вилками раскаленные вазы и несли их в прокальные печи.
В каждой круглой печи - горшки с расплавленным хрусталем, в каждой - хрусталь цвета разного. В первой печи - зеленый, во второй - синий, в третьей - самый дорогой, свинцовый, бесцветный, прозрачный, как роса, в четвертой - розовый, в пятой - золотисто-желтый. А в самой большой, ванной печи - простое стекло, но тоже хорошего колера, чистое, как родниковая вода.
Настя точно во сне шла за Машиною. Она словно попала в заколдованный мир. Разноцветные кувшины, вазы, стаканы, цветники, графины, казалось, порхали в воздухе, один за одним летели в прокальные печи, словно голуби разноцветные.
Поприглядевшись, Настя заметила, что один мастер делал кувшины все в комочках, точно ежики, другой - перевитые разноцветными нитями прихотливым узором.
Настя как вкопанная остановилась, смотрела на диковинные кувшины.
Немного подальше работали на прессах. Подмастерья на железной палке подносили к прессам раскаленный хрусталь, мягкий, как воск подогретый. Мастер отрезал щипцами хрусталя столько, сколько нужно, опускал рычаг пресса, минутку выжидал, поднимал рычаг и вынимал хрустальную корзинку для конфет, узорную, граненую. Настя и рот разинула и от Машины отстала.
Парнишка озорной, заметив Настю с ртом открытым, мигом схватил щепотку песку и сыпнул Насте прямо в рот. И в ту же минуту заорал от боли: Машина лихо трепал его за вихры, схватив ловко пятерней сзади.
- Ой, ой, дяденька, ой, Машина! Не буду, не буду! - кричал озорник.
- Я тебе покажу, как баловать! Она тебя не трогала? - рычал Машина.
Мастера смеялись.
- А ты, того, рот не разевай тоже, - говорит Машина потом уже Насте.
Но как же тут не разинуть рот? Вот ванна - печь огромная, вся опутана хрустальной паутиной. Тончайшие нити хрусталя, точь-в-точь паутина, протянулись от круглых окошек, где мастера хрусталь берут, повисли у верстаков, полезли даже на купол. Никогда Настя не думала, что хрусталь в ниточку может вытянуться и, как ниточка, от ветра качаться. А ветер тут от вентиляторов электрических. Против каждого верстака вентилятор поливает и поливает мастеров струей свежего воздуха: иначе бы и не продохнуть, на верстаках температура пятьдесят шесть градусов. И все-таки все рабочие, кроме относчиц, мокрые от пота, точно выкупались.
Относчицы - все больше девочки, чуть постарше Насти, мальчишек почти нет. Девочки хорошо одеты, волосы у всех завиты и подстрижены. Они ловко подхватывали у мастеров готовый хрусталь, плавно скользили к прокальным печам, бесшумно укладывали в печь стаканы и вазы. И девочки все красивые, все хорошие. Настя куда хуже их выглядит. Настя смотрит на них и вздыхает, девочки с любопытством на нее поглядывают.
- Вот видишь, как они работают? - говорит ей Машина.
- Вижу, - лепечет Настя.
- Вот и ты так будешь работать сейчас, будешь относчицей. Хитрости тут нет, а осторожность нужна, чтоб не побить посуду. Катя! - крикнул Машина девочке в черном фартучке, стоявшей в стороне.
- Что нужно, дядя Машина? - отозвалась девочка.
- Поди сюда!
Катя вприпрыжку подбежала к нему.
- Вот эта девочка, Настя, работать будет вместо Сизовой. Она будет относить хрусталь от моего стула. Ты ее подучи, она девочка толковая. А я тебе за это как-нибудь вихры надеру, - шутит Машина.
Катя посмотрела на Настю.
- Ладно, дядя Машина, будет все сделано. А вихры мы сами надерем тебе, - смеется Катя.
- Это еще вопрос. Посмотрим, кто кого, - ворчит Машина.
Завыла сирена.
Смена, которая работала, сошла с верстаков, новая смена места заняла. И как только ударил звонок после пятиминутного перерыва, работа началась.
Машина уселся на стул возле своего верстака и сказал:
- Ну, ребятки, давай!
И пошло, и закружилось, завертелось все…
Машина вырабатывал вазы. Работа над вазами самая трудная, сложная. Чтобы мастером такой работы стать, нужно лет двадцать подмастерьем пробыть. Но Машина мастер первоклассный, ему хоть что давай - сделает.
Он сидит на своем деревянном чурбачке с трубкою в зубах, никого будто не видит и ничего не слышит, привычно берет инструменты с верстака, вертит вазу, брызжет на нее водой из ступки, отрезает лишнее ножницами, приделывает ножку, и - ваза готова!
И подручные его ребята ловкие, то и дело подносят мастеру готовые части вазы, передают друг другу: один - колпак, другой - ножку, третий - припайку. Дело за ними не стоит.
Первые вазы Настя брала на вилку робко, руки у нее дрожали: того и гляди, соскочит ваза на каменный пол. Но час от часу ей легче становилось. В печи укладывать вазы Катя научила ее. Настя осмелела, руки дрожать перестали, работа пошла спорей.
И работа стала казаться ей не такой уж трудной, как вначале, она даже с девочками знакомиться начала.
- Ты откуда? - спрашивают ее девочки.
- Из Понизовки, - отвечает им Настя.
- Работать будешь теперь все время?
- Да, а то как же?
И Настя девочкам всем понравилась.
Не заметила Настя, как прошло четыре часа - время работы для подростков. Над ванной ударил звонок, мастера сошли с верстаков, перерыв сделать, чаю попить. Сошел и Машина и прямо к Насте.
- Ну как? - спрашивает.
- Хорошо, дяденька! - отвечает Настя.
- Уморилась здорово?
- Вот ни капельки!
Машина, довольный, ухмыляется и начинает вместе с другими мастерами пить чай.
К Насте подошла новая девочка, посмотрела на нее и сказала:
- Ну, давай вилку мне.
- А я как же? - испугалась Настя.
- А ты домой пойдешь, - говорит девочка, беря у нее вилку.
Настя кинулась к Машине.
- Дядя Прокоп, девочка… вон та, вилку у меня отняла. Говорит: "Домой иди".
- Ну и что ж? И шагай, - спокойно отвечает ей Машина.
- А как же работать?
- Работать на сегодня хватит тебе, ты свои часы отработала. Таким-то, как ты, только четыре часа работать полагается.
У Насти и гора с плеч. Значит, смена ее прошла, вот что! А она-то думала…
- Иди-ка ты домой, скоро и я приду, обедать будем, - говорит Машина, подходя снова к верстаку. - Иди, девонька, иди, отдыхай там.
И Настя пошла домой.
"Отдыхай"… А что ж мне отдыхать, когда я и неуморилася?" - думает она, шагая к дому Прокопа Машины.
А дома Настю ждала и никак дождаться не могла Люба.
- Ну что? - кричит Люба еще издали. - Работала?
- Да.
- Хорошо? Быстро освоилась?
- А чего ж там? - говорит Настя. - Я сразу все поняла, как только мне Катя показала. Вазы легкие-легкие, одной рукой носила я их. И хитрости тут никакой нет.
- Вот и хорошо, вот и хорошо! - радуется Люба за Настю.
VIII. Новые подруги
Никогда Настя не подумала бы, что над маленькой рюмочкой, над тонким стаканом чайным - не говоря уж о вазах, кувшинах - столько работы, столько труда! А теперь вот знает. Месяц какой-нибудь работает она на фабрике, а уж каждый цех, уголок почти каждый на всем заводе стал знаком ей. В каждом цехе у нее подруги завелись, всех девочек она узнала, и все ее знают. Как только кончится ее смена, четыре часа, так она и идет навестить подруг. Первым долгом в шлифовальный цех, к Любе и Розе. Люба не каждый день работает, у ней еще главное - учеба в ФЗУ, а Роза Рябинина - она года на два старше Насти - работает ежедневно. Роза кончила школу ФЗУ, она мастером теперь считается.
Шлифовальный цех не то что гутенский. В гутенском больше мужчины: мальчишки, девочки только на относке. В шлифовальном же почти одни женщины да девочки, мастеров-мужчин совсем мало.
В гутенском цеху - жара и духота, пыль и копоть. А в шлифовальном, наоборот, иной раз чересчур даже прохладно. В гутенском цеху разговор и шутки, а то и песни иной раз, разноцветный, расплавленный хрусталь мелькает в воздухе там и тут, точно бабочки весной на лугу в ясную погоду. В шлифовальном же горы готовых кувшинов, ваз, вагонетки чайных стаканов, рюмок, цветников, корзин, колпаков для ламп электрических. Разговоров и шуток тут не услышишь, все сосредоточены, зато визгу и стону хоть отбавляй.
Визжат и стонут корундовые и карборундовые колеса и круги, шлифуя и полируя посуду, впиваясь в хрусталь, прорезая в нем сверкающие грани. Одно колесо стонет, другое визжит и хохочет точно сумасшедшее, третье поет тоненько, как комар над ухом, четвертое гудит, как пчела в улье. И над каждым колесом и кругом трубка водопроводная, из трубок капает вода, словно слезы, капля за каплей, чтоб колеса, круги и хрусталь охлаждались, чтоб посуда не лопалась. И у каждого колеса и круга, склонившись, мастера алмазной грани и шлифовщики сидят и строго вычерченные грани наносят на изделия, придают им красоту и блеск.
В чанах с водою и песком вертятся деревянные круги, около них хлопочут женщины и девушки, обтачивают дно у стаканов. В отопочной машине синий огонь лижет края стаканов, стаканы ходят по кругу, точно хоровод водят, это заправка края идет.
Цех шлифовальный не меньше гутенского цеха. Работает тут человек пятьсот, и никто никому не мешает. Много рук пройдет стакан или кувшин, пока в упаковочную попадет, где его бережно в солому или в стружку закутают и в ящик уложат.
Поговорив с Любой, с Розой, Настя идет в упаковочную. В упаковочной тоже одни девушки работают. Тут песни и смех за работой, как и в гутенском. В упаковочной у Насти подруга Соня. Соня недавно переведена в выставочное отделение, тут же в упаковочной, только на втором этаже.
В этом отделении Настя согласилась бы жить день и ночь, всю жизнь - так тут хорошо. Большой зал, светлый, высокий, и длинные-длинные полки у стен и посредине. А на полках хрусталь, за сто лет собранный.
Сколько раз была тут Настя, а все наглядеться не может на хрустальные горки. Как тут красиво!
Соня недаром сюда переведена. Она тут хозяйкой, она все знает, и хрусталь она понимает, любит. Строгий учет ведется у нее выставочной посуде. Когда приходят экскурсии, она объяснения дает. И Насте она охотно все рассказывает, показывает.
- Соня, что это? - спрашивает Настя.
- Это банки для крюшона. Теперь их не делают. Это богачи прежде покупали такие, - объясняет Соня.
- А это?
- А это сервизы для вин из венецианского хрусталя. Тоже раньше вырабатывались для богачей. Они вина пили много, денег у них хватало, Настенька, они умели деньги выколачивать из нашего брата, - поучает Настю Соня.
Настя смотрит на тончайший, нежный, перламутровый хрусталь, венецианский, на табун бокалов, обступивших графин тонкой шлифовки, и диву дается. Надо же такую красоту создать!
- А ты знаешь, сколько стоит такой сервиз? - спрашивает Соня у Насти.
- Нет.
- Сто сорок три рубля семьдесят пять копеек.
Настя в ужасе таращит глаза. Сто сорок три рубля за одни бокалы для вина? Нужно ж деньги шалые, даровые иметь, чтобы платить столько за бокалы!
- Это еще что! Вот видишь эту вазу? - спрашивает Соня.
- Вижу, - смотрит Настя на широкую вазу без ножки.
- Это у богачей для торта и пирожных такие имелись. Цена ей одной без малого сто рублей, - говорит Соня. - Потому она такая дорогая, что сложная грань на ней нанесена, над ней мастер больше месяца работал. А к тому же она сделана из так называемого английского тяжелого хрусталя, в котором на сто частей песку шестьдесят частей окиси свинца находится. Самый что ни на есть дорогой хрусталь вот этот самый.
Соня переворачивает вазу кверху дном и показывает Насте алмазную грань. Грани вазы сверкают, точно огромный бриллиант, кажется, что вся она из драгоценного камня сделана.
- У них все было, Настя, на все хватало. У бывшего хозяина этого завода, генерала Мальцева, было семьдесят фабрик и заводов, тысяч пятьдесят рабочих работало на него. Свыше ста тысяч десятин земли принадлежало ему, на которых росли дремучие леса. Таким людям можно было все покупать. Подсвечник тот, видишь, в углу? Это самая дорогая вещь у нас тут, ему цена девятьсот рублей.
Настя смотрит на громадный подсвечник, трехслойный, или, как называют такие изделия, из трех хрусталей: белого - глухого, красного и желто-канареечного. Подсвечник весь граненый, но неуклюжий, некрасивый, он Насте не нравится.
- А мне он не нравится, - говорит она Соне.
- Тебе не нравится, а попам нравился, они для церквей всегда такие старались заполучить. Подсвечники, лампады, чаши для святых даров, образа запрестольные. Самый большой доход Мальцеву был от церквей и монастырей. Они главные покупатели у него были, церкви, да еще кабаки с ресторанами.