Его начинало разбирать зло. Как же?.. Все хорошо было, все порядком шло, а теперь вот что выходит? Люба злая, Настя задумчивая. Чего им нужно, спрашивается, от него? Скажи толком, он все им предоставит, а нечего дуться. Какие такие дела у них завелись секретные, хотел бы он знать?
Но узнать никак нельзя было - девочки молчали. И ваза молчала, тихо стояла на Любином столике. Машина видел вазу, спросил даже Любу, откуда она взяла ее. Люба отвечала, что это школьная, она скоро опять отнесет ее обратно.
Времени до срока, назначенного Любе, уже немного осталось - неделя одна. Василий Иванович уже не раз спрашивал Любу, как у ней дела идут.
- Плохо, Василий Иванович, - отвечает Люба ему.
- Не может быть, - не верил Василий Иванович.
- А вот увидите. Я вам говорила - Смирновой отдайте, лучше было бы, - сказала Люба.
А Настя пробовала краски. Золотистую, зеленую, голубую, коричневую. Какая на хрустале лучше будет выглядеть? И что рисовать? А потом рассердилась и махнула рукой.
Э, да будь что будет! Все равно раздумывать больше некогда.
И принялась за работу. Она нарисовала на вазе веточку березы с золотыми листьями, листочки редкие, маленькие, того и гляди - сорвутся и улетят по ветру.
- Вот, Люба, больше я не могу. Пусть он что хочет делает с тобою, учитель этот твой. А у меня и сил нет, и измучилась я, - сказала она Любе, подавая расписанную вазу.
- Ладно, Настя, ладно! По-моему, очень даже хорошо. А не понравится ему, не будет больше приставать ко мне, оставит в покое, - обрадовалась Люба.
- Я долго думала, а ничего лучше придумать не могла, - оправдывается Настя.
- Да о чем ты? Лишь бы чуть-чуть, ну его! Он думает, что только те люди настоящие, которые рисовать умеют хорошо. А мне это ни к чему. Вот я ему когда-нибудь так и скажу.
И в тот же день Люба отнесла вазу в школу, сдала Василию Ивановичу. Василий Иванович долго смотрел сначала на вазу, потом на Любу. И ничего не сказал, бережно поставил вазу в шкаф.
- Ну, что он сказал? - кинулась Настя к Любе, когда та вернулась домой.
- Ничего не сказал, - отвечает Люба.
- Ни одного словечка?
- Ни одного. Только посмотрел и молчит как рыба.
У Насти и сердце упало.
"Подвела я подружку свою", - решила она.
XV. На отчетном вечере в школе ФЗУ
Три месяца прошло, как школа ФЗУ вызвала соседнюю школу на соревнование. Три месяца - тот срок, когда нужно показать первые работы, поделиться между собой, у кого как дело движется. Совет школы ФЗУ послал утром уведомление, что школа приглашает к себе на первый отчетный вечер по социалистическому соревнованию дирекцию завода, соседнюю школу, заводской комитет, делегацию рабочих и городской Совет. Начало вечера ровно в шесть часов.
Люба в этот день пришла из школы раньше обычного.
- Настенька, собирайся! - кричит Люба радостно.
- Куда собираться-то?
- На вечер отчетный, в школу нашу.
- Но ведь я ж не учусь с тобою, Люба, как же я пойду? - говорит Настя.
- Не разговаривать! Без разговора! Замолчать! Собирайся, и только. Ты наденешь синенькое платье, а я… я тоже синенькое. Чулки серые, туфли… Молчи, молчи, я знаю, что говорю. Я спрашивала заведующего, можно ли тебя пригласить, он сказал: пожалуйста. Вот тебе и все! - тараторит Люба.
Когда Машина пришел домой с работы, подружки были уже одеты. Он остановился на пороге точно вкопанный, развел руками. Кто ж это им билеты в клуб достал?
- Паровоз, мы скоро уходим, минут через десять, - говорит Люба ему.
- Куда?
- На вечер. В школу нашу.
У Машины отлегло: а он-то думал, в кино или на спектакль.
- Мне можно с вами?
- Не знаю. Придешь - приходи. А нам с тобою растарабарывать некогда, нужно уже идти, и так опоздали.
- А обедать?
- Мы уже пообедали, обедай один.
И девочек точно ветром сдуло.
Машина грустно уселся за стол, он не любил обедать один.
А в школе уже все собрались. В большом зале уселись гости: управление завода, заводской комитет, делегаты от цехов, представители от городского Совета и от комсомола и человек сто из соседней школы.
Настя с Любою уселись в последнем ряду и стали ожидать начала. Всегда бойкая Люба сидела теперь смирненько, крепко уцепившись за руку Насти.
- Ох, боюсь я, Настя, - говорит она подруге.
- Чего боишься-то? - удивилась Настя.
- Ну как же?.. Вдруг наша школа провалится. Тогда беда, стыдно будет нам, ведь мы их вызвали.
- Да, это будет плохо.
На трибуну вошел Костя Плахин, первый оратор ФЗУ.
Все затихли, приготовились слушать отчет. Костя кашлянул раз, другой и начал:
- Мы не хвалюшки пустозвонные, мы фабзайчата, завтрашние рабочие. Завод наш соревнование проводит, все рабочие взялись показать друг другу, как работать должен каждый. Мы - ваши дети, смена ваша, от вас отстать не хотим: мы вызвали на соревнование соседнюю школу. Учеба - работа наша, товарищи, потому мы и решили подтянуться хорошенько, учиться как следует. Учебу, которую мы ведем на заводе под руководством инструкторов, рабочие знают, а кто не знает - на выставке наших работ увидит после заседания. Выставка - в классе второй группы. А вот о другой части нашей учебы, о том, чему мы учились вот тут, в стенах этой школы, я сейчас буду говорить…
И Костя начал перечислять достижения школы. Он подробно, обстоятельно докладывал собранию, как та или иная группа училась, как тот или иной ученик подравнивался, подтягивался.
- У нас один ученик есть, Вася Кулешов, последним по математике был. Он все время ленился, дурака валял, потому и не мог одолеть математики. Теперь он подтянулся, хорошо стал задания выполнять. У нас ученица есть - Синюкова Люба…
У Любы поплыл туман перед глазами.
- Она рисовать не умела и не хотела, больно непоседа она, - докладывает Костя. - А теперь она первая у нас по живописи, работу ее вы увидите на выставке…
У Насти сердце стучит радостно: значит, Любу она не подвела!
- Ты слышишь? - спрашивает она Любу.
- Слышу, - шепчет Люба.
- Ты рада?
- Чего ж мне радоваться? Ведь это ж ты рисовала.
- Да, но это я для тебя ведь, - говорит Настя.
- Мы говорим вам, товарищи, что и выйдя из этой школы, будем постоянно работать так же, как вот теперь учимся: с бодростью друг перед другом, друг с другом, - закончил Костя Плахин свой доклад.
Вслед за Костей поднялся инструктор Жуков, хороший мастер, но плохой говорун, двух слов толком не свяжет. Он занимался с фабзайчатами в шлифовальном цехе.
- У меня которые работают, то… то из этих самых, говорю я, из них толк выйдет: и ребята и девчата старательные, - сказал Жуков и сошел с трибуны.
Жукову хлопали, всех рассмешила его неуклюжая речь, и все знали, что хотя он и сказал немного, но большей похвалы трудно добиться у молчаливого инструктора.
За Жуковым поднялся на трибуну Слепнев, за Слепневым - Мухин, за Мухиным - Шилин. Все инструктора, у которых на фабрике фабзайчата учатся на станках работать. И все, как один, говорили, что ребята за последнее время подтянулись, работали хорошо. Потом директор речь сказал.
- Я рад, - говорит директор, - что молодежь у нас хорошая. Дятьковский Хрустальный первый в Союзе по выработке хрусталя, дятьковские мастера лучшими считаются. И вот теперь я вижу, что и молодежь наша работать будет не хуже стариков.
Когда кончились речи, перерыв объявили.
А после перерыва все пошли на выставку работы осматривать.
Во втором классе, у стен, на полках, выстроились стаканы, кувшины, графины, кружки, цветники, вазы, корзинки, сервизы, колпаки для ламп. Прессовые, граненые, расписные. И все это работы фабзайчат.
Класс второй группы меньше зала: теснота, давка поднялась.
- Товарищи, не сразу все, по очереди можно осмотреть, не спеша, - волнуется заведующий школой.
У полки с расписной посудой стоят мастера-живописцы, директор фабрики и учитель Василий Иванович. А поодаль чуть Прокоп Машина стоит и к разговору прислушивается.
Прокоп Машина пришел как раз в то время, когда Костя Плахин о Любе говорил. И теперь он смотрел на работу Любы, на вазу с надписью внизу:
Работа ученицы второй группы
Любы Синюковой.
- Ну, что вы скажете? - спрашивает директора Василий Иванович.
Директор долго молчит и думает. Он колеблется. Работа Нины Смирновой, кувшин расписной, тоже хороша: завод вдали, синий дым из труб, а впереди девушка-работница. Но вся беда - он видел это в одном журнале на картине известного художника. Зато работа Синюковой для него загадка. Как она могла додуматься нарисовать так эту простую березовую ветку, с золотыми осенними листочками? И просто и красиво. А самое главное - именно так нужно было вазу расписать, именно так. И такая роспись будет недорого стоить, а спрос на нее должен быть большой.
- По-моему, вот эту вазу я бы в выставочный отдел поставил. А девочку эту, Синюкову, надо теперь же к живописному отделению прикрепить. Она уже сейчас может хорошо работать, - сказал директор.
- Я тоже так думаю, - радостно согласился с ним Василий Иванович. - Талант, талант, больше ничего не скажешь.
Прокоп Машина даже крякнул от радости и кинулся искать Любу и Настю.
А Люба, заметив, что вазой все любуются, потащила Настю одеваться.
- Побудем еще, Люба, - говорит Настя.
- Нет, нет, уйдем, а то они меня позовут, и тогда я пропала, я не знаю, что и сказать им, - тащит Люба Настю.
Почти у самого дома Машина нагнал их. Он схватил Любу, поднял вверх и закричал:
- Коза моя!
А Люба отбивается и чуть не плачет.
- Брось, брось, говорю! - кричит она на отца сердито.
- Ну и Коза, ну и молодец! Ты слышала, Настя: она лучше всех рисует! А я и не знал! Ну и Коза!
- Ну, перестань же ты, Паровоз дурацкий, когда не знаешь ничего! - плачет Люба.
- Нет, я знаю, все знаю! - смеется Машина. - Я знаю, что моя дочурка лучше всех рисует, лучше даже Смирновой. Да! Я долго смотрел, слушал, что другие говорят. И все хвалили твою работу, Коза, все!
И тут только он вспомнил про Настю, подумал, что ей обидно, быть может. Он спохватился, опустил Любу наземь, Настю поднял.
- А ты, Настя, не тужи. Ты тоже хорошо рисуешь, особенно тот раз Стрекозу с Макаркою ловко нарисовала ты. И как знать, ежели бы и ты сейчас в фэзэу училась, то и твоя работа, пожалуй, тоже не хуже Любиной была.
- Я и не тужу, дядя Прокоп, - говорит Настя.
Весь вечер Машина радовался, прыгал, точно маленький. И никак понять не мог, чего Люба-то куксится, не радуется.
"Это она заважничала, гордиться начинает… Ну и пусть поважничает немножко, она это заслужила", - решил он.
XVI. Настин отец пришел
А назавтра утром две беды: первая для Насти, вторая - Любина.
Прокоп Машина только что встал, вышел на двор - Стрекозе и Макарке с курами корму дать - и вернулся домой. Девочки еще валялись в кровати и о чем-то разговор вели, как в дверь постучал кто-то.
"Ну! Кого ж это принесло в такую рань?" - думает Машина, идя дверь открыть.
- Кто тут?
- Я, - отвечает грубый голос за дверью.
- А кто ты? - спрашивает Машина.
- Человек.
- Что ж тебе нужно?
- Мне нужно… Прокоп Синюков тут живет, мастер который? Его еще Машиною зовут…
Машина открыл дверь. Перед ним стоял мужик в зипуне, в лаптях, борода черная с проседью.
- Вот я и есть Прокоп Синюков. Говори, зачем я тебе понадобился? - говорит Машина гостю.
Мужик помялся и робко начал:
- Так как прослыхали мы, слух такой был до нас, что девчонка моя, Настя, сбежавшая которая, при тебе находится, на завод работать поступила…
"Ах, вот ты кто! Настин отец", - догадался Машина и сказал:
- Иди в квартиру. У меня две девочки есть, а которая твоя, не знаю.
Мужик вошел в дом за Машиною.
- Эй, детвора, вставайте-ка скорее, к вам тут пришли! - кричит Машина девочкам.
Мужик сел осторожно на стул и молчит.
Настя и Люба вскочили проворно и начали одеваться. Люба быстро оделась, выглянула из-за двери.
- Какой-то дяденька сидит, - говорит она Насте. - Сидит и молчит.
- Ну, оделись? - спрашивает Машина.
- Да, - отвечает Настя, подбирая гребешком волосы.
- Выходи сюда!
Люба и Настя вышли. Настя как глянула, так и обмерла: узнала отца сразу.
- Ну, которая ж твоя девочка, а? - спрашивает Машина мужика.
Мужик смотрит долго, никак Настю узнать не может сразу, а потом говорит:
- Кажись, вот эта моя…
- А-а, кажись! Хорош же ты отец, ежели дочку сразу признать не можешь! А ведь это моя дочь, твоя вот эта, - указывает Машина на Любу.
Мужик задумался опять.
- Нет, моя будто вот та. Моя на ту больше схожа.
Машина вдруг схватил мужика за шиворот, девочки завизжали.
- А-а, твоя на ту схожа! Убью, разбойник, дух из тебя сейчас вышибу! Какое ты имел право ребенка изводить, что она убежала от тебя куда глаза глядят, а? - кричал Машина, тряся мужика за шиворот.
Люба кинулась к отцу, Настя схватила Машину за руку.
- Паровоз, не смей драться! - кричит Люба.
- Дядя Прокоп, миленький, не бей ты его! - заплакала Настя.
- Не буду, не буду, это я так… Ну, счастье твое, что ты под веселую руку мне попался, да и эти вот козы помешали. А то бы хорош ты был! Я тебе показал бы, как детей воспитывать! - ворчит Машина.
- Нельзя драться, Паровоз, понимаешь, нельзя! - говорит Люба, оттаскивая отца подальше от мужика.
- Иной раз без этого не обойдешься… Ну ладно, давайте самовар разводить. Ты, Коза, займись делом этим, чай пить будем. А ты, Настя, поздоровайся с отцом-то: отцом он тебе все же приходится, - сказал Машина и вышел на двор.
- Здравствуй, тять, - еле слышно говорит Настя отцу.
- Ладно, здравствуй… Злой, однако, этот хозяин-то твой, - отвечает мужик.
- Нет, он не злой, он хороший, - говорит Настя.
- Да, хорош! Чуть не задушил начисто…
Люба загремела на кухне самоваром. А сама смотрит на Настиного отца, вспоминает, что его Романом зовут, и удивляется, что он такой. Она думала, что у Насти совсем-совсем другой отец, на этого не похож.
- Ну, как дома? - спрашивает Настя отца.
- Дома все живы, - отвечает Роман.
- А что ж… с вас за овечек вычли? Которые пропали? - спрашивает Настя.
- За овечек-то? Нет, не вычли. Потому как ты сбежала, а все думали, что ты залилась, что ли, то и порешили не вычитать. Ну, и хорошо, что ты убежала. А то бы я тебя не хуже, как вот хозяин твой меня сейчас. Проучить я тебя хотел.
- Я не виновата, что овечек украли, - говорит Настя.
- А кто ж виноват? Я, что ли? - заворчал Роман сердито.
Прокоп Машина вошел со двора.
- Ну, Настя, поговорила с отцом?
- Поговорила, - тихо отвечает Настя.
- Рада небось, что отца увидела?
Настя молчит. Молчит и отец Насти.
- Как же, свой отец как-никак. А своему всегда рад, каков бы он ни был. Ну ладно. Теперь дайте нам с ним поговорить. Иди-ка, Настенька, Любе там около самоварчика помоги, а мы с твоим отцом потолкуем. По душам потолкуем.
Настя облегченно вздохнула и к Любе в кухню пошла.
- Так, - говорит Машина, набивая трубку.
Настин отец молчит.
- Тебя Романом звать, кажется? - спрашивает Машина.
- Звали Романом, иной раз Иванычем, - отвечает Настин отец.
- Ну, я церемонии эти не люблю. Я по имени называю людей, а отчество можно и мимо… Ты зачем же пришел-то?
- Как это - зачем? Раз мой ребенок у тебя, то…
- То что?
- То должен я его обратно взять. Девчонка-то она моя?
Машина пыхнул трубкой.