САМОСТОЯТЕЛЬНЫЕ ЛЮДИ
Мы живём втроём: папа, мама и я. Мама у нас очень беспокойная, она всегда о чём-нибудь волнуется, а папа её успокаивает.
Стоит мне провиниться в школе, мама сразу начинает меня воспитывать. Папа с работы, а она ему навстречу:
- Твоя дочь сегодня вылезла в окно.
- В окно? - удивляется папа. - И что же случилось?
- Ничего не случилось, но, может быть, ты объяснишь, зачем тогда двери?
- Ах да, действительно, зачем тогда двери? Что ты скажешь на это, Люда? - обращается папа ко мне. - Вот что, давайте лучше проверим у Даля.
Толковый словарь Даля - это папина слабость. Он всё у Даля проверяет.
- "Дверь, двери, - читает папа, - вход, отверстие для входа в здание. Не лошадь, а бегает, не человек, а говорит". - папа растерянно пожал плечами и снова уставился в книгу: не ошибся ли он?
- Это загадка про дверь, - догадалась я.
- Ну, тогда всё ясно. Мама права, ты не должна была вылезать в окно.
- Я всегда права, - ответила мама.
- Но зато ты теперь не скажешь, что Даль никому не нужен и я зря истратил деньги.
Мама устало машет рукой. Она называет папу "безнадёжным оптимистом" и поэтому никогда долго на него не сердится.
И вот маму назначили в командировку. Ой, сколько разговоров было об этой командировке! Мама давно угрожала нам, что она с превеликим удовольствием бросит нас на недельку, так мы ей надоели.
- Я надеюсь, что за неделю вы не умрёте с голоду, но многому научитесь и станете наконец самостоятельными людьми.
Всё шло спокойно до тех пор, пока мама только угрожала, но, когда её действительно собрались отправлять в командировку, вот тут-то началось!
Она стала говорить, что начальство у них в управлении бессердечное.
- Они не понимают, что значит бросить двоих детей на произвол судьбы.
- Постой, постой, - вмешался папа, - а почему, собственно, двоих?
- Люду и тебя. Ты, конечно, думаешь, что ты уже не ребёнок. Да? Так я тебе отвечу: ты хуже ребёнка.
Папа пожал плечами. Мы хорошо знали с ним по опыту, что с мамой лучше не спорить, когда она расстроена.
- Ну скажи, - продолжала мама, - как вы будете жить?
- Как? - рассмеялся папа. - Что же здесь трудного? Утром встанем, позавтракаем. Люда - в школу, а я - в институт.
Папа прошёлся по комнате.
- Надеюсь, без тебя мы не разучимся ходить, - сказал он, от волнения зацепился одной ногой за другую и чуть не упал.
- А что вы будете есть?
- То, что найдётся на завтрак. Ты ведь знаешь, мы с Людой не привереды.
- А Люда пойдёт в школу одна?
- Но она уже взрослая девочка, ей скоро одиннадцать лет.
- Так вот, на завтрак ничего не найдётся, если вы сами не приготовите, а Люда попадёт под машину, когда будет переходить площадь. - И мама жалобно всхлипнула.
Я долго не могла уснуть в тот вечер и слышала, что папа с мамой о чём-то оживлённо разговаривали.
Утром мама была грустная, а вечером мы провожали её в командировку. Мы стояли на перроне, и мама давала нам последние наставления, что покупать и как готовить, сколько тратить денег.
Скоро все заторопились, потому что по радио какая-то тётенька сиплым голосом, точно ей сдавили горло, объявила, что поезд отправляется. И наша мама уехала.
Первый вечер мы были ничего. Разговаривали, делали уроки, подогревали ужин, приготовленный мамой. На второй день мы тоже ещё крепились, снова разговаривали, делали уроки и подогревали всё тот же мамин ужин. А на третий вечер затосковали.
Мы ходили из одной комнаты в другую и никак не могли найти себе работу. Не читалось, не писалось и даже не вспоминалось.
Спать легли голодные, потому что мамины заготовки кончились.
- Так, так, - сказал папа, - нас этим не испугаешь. Завтра вплотную займёмся хозяйственными вопросами.
В ответ я только тяжело вздохнула. Мне стало ясно, что мама зря уехала, без неё всё не так.
Однажды папа прибежал домой радостный, как, бывало, при маме, и сказал:
- Я придумал, Люда, я придумал! Мы сделаем маме сюрприз. Какой? Посмотри на потолки.
Я задрала голову. Смотрела, смотрела, ничего не высмотрела. Потолки как потолки, белые, кое-где с трещинками.
- А теперь посмотри на стены.
Уставилась на стены. Стены как стены - синеватые, пожухлые.
- Ну, что ты скажешь, прав я?
Не знаю.
- Не знаешь! - возмутился папа. А я знаю. В такой грязи жить нельзя. Мы позовём мастеров и отремонтируем квартиру. Побелим потолки, выкрасим стены. Мама вернётся из командировки и ахнет. А?
Я сначала обрадовалась, а потом вспомнила про наши денежные дела и вздохнула.
- Но мы уже истратились.
- Истратились? - удивился папа. - Покажи отчёт.
Я взяла бумажку, на которой были записаны все наши покупки, и прочитала:
- Старинные канделябры. Ты сказал, что восемнадцатого века и поэтому очень ценные. Портфель, потому что у меня был самый плохой во всём классе. Потом ты одолжил деньги Петрову, хотя мама предупредила, что ему одалживать нельзя. Он теперь будет отдавать целый год.
Папа схватил листок с записями, скомкал его, бросил на пол и сказал:
- Ну, тогда… тогда мы сделаем ремонт са-мо-сто-ятельно!
- Самостоятельно! - закричала я. - Вот здорово! Ты ещё никогда так не придумывал.
- Значит, принимаемся за дело? Тащи бумагу и карандаш.
Папа сел за стол и от волнения опрокинул чернильницу. На рукаве пиджака образовалось пятно величиной с хорошую сливу.
- Так, так… - сказал папа. - Ничего страшного, после ремонта всё равно костюм придётся отдать в чистку.
- Да, - ответила я. - Хорошо, что мама не видит.
Папа взял карандаш и написал:
"1. Купить краски и кисти.
2. Сдвинуть всю мебель в центр комнаты и накрыть её газетами, чтобы не закапать красками".
Потом папа задумался, что бы ещё такое записать, но так ничего и не придумал.
Ему, видно, стало досадно, и он сказал с лёгкой обидой:
- Пока и этого достаточно.
В самый разгар работы, когда мы вытащили из книжных шкафов все книги (иначе шкафы с места не сдвинешь) и сложили их стопками посредине комнаты, зазвонил телефон.
Мы сразу догадались, что звонит мама, потому что звонок был сплошной, без перерывов, междугородный. Мы бросились к телефону напрямик и сбили две стопки с книгами. Папа споткнулся и растянулся во весь рост, а его любимый Даль довольно основательно шлёпнулся ему на спину. Стряхнув Даля, папа подполз к телефону и проговорил слабым голосом:
- Да, Леночка? Нет, ничего, всё в порядке. Грустный? Что ты! Как ты устроилась?
Хорошо? Сыты, обуты. Ноги? Нет, не промочил. Леночка, - папа потёр спину и ободряюще посмотрел на меня, - Леночка, скажи, какой твой самый любимый цвет?
Нет, ответь, очень прошу тебя. Голубой, синий, зелёный?
Время разговора истекло, и телефонистка хотела нас разъединить, но папа выпросил одну минуту, чтобы я могла услышать мамин голос.
- Людочка, - успела только сказать мама, - что вы там задумали с папой? Не делайте никаких опрометчивых покупок. - В трубке что-то щёлкнуло, и мамин голос пропал.
- Придётся цвета выбирать на свою ответственность, - вздохнул папа и снова взялся за шкаф.
К воскресенью всё было готово. В передней стояли банки с масляной краской и олифой, неразведённые белила и купорос. И, хотя ещё ничего не раскупоривали, в комнатах уже приятно пахло красками и керосином, как в хозяйственных магазинах.
- Начинать надо с потолка, - проговорил папа тоном заправского маляра. - Сначала его прокупоросим.
Мы были в самом рабочем виде - папа в старой пижаме, которая ему была коротка, так что из неё торчали голые ноги и руки, я - в платье трёхлетней давности.
Долго я не могла в него втиснуться, а когда влезла, то оно треснуло сразу в трёх местах: на спине, на животе и сбоку. Вот, оказывается, как я выросла!
- Так, так… - Папа смерил на глазок расстояние до потолка. - Придётся поставить табурет, иначе не достанешь… Люда, - приказал папа, - живо тащи табурет и кисть из кухни.
Я притащила табурет. Папа взгромоздился на него и взял у меня кисть.
Папа примерился кистью, но всё равно он ещё здорово не доставал до потолка.
- Придётся на табурет поставить стул.
Папа стал по очереди взбираться на каждый стул, чтобы выбрать самый крепкий. Два стула не выдержали и треснули.
- Хорош был бы я на этих стульях под потолком, - заметил папа.
Папа усиленно продолжал свои поиски, а я уже думала, что когда вернётся мама, то нам не на что будет даже её посадить. Но всё же папа нашёл такой стул, который выдержал его подпрыгивания. После этого он стал осторожно взбираться на это двухэтажное сооружение.
Папа стоял на стуле и боялся пошевельнуться, чтобы не грохнуться. Он стоял навытяжку, как часовой, с кистью в руках.
- Люда, - сдержанно дыша, сказал папа, - принеси ведро с купоросом.
Я уже возвращалась с купоросом, когда вдруг раздался оглушительный треск.
Папа лежал на боку, а кисть, стул и табурет- были раскинуты в разные стороны.
- Ты упал?
- Нет, - ответил папа, - я просто… прыгнул. Но, учитывая такую возможность, я думаю, нам надо запастись необходимыми медикаментами. Я сейчас начну работать, а ты сбегай в аптеку и купи йод, бинт, пату и… нашатырный спирт.
Когда я прибежала из аптеки, папа работал вовсю. Он уже прокупоросил половину потолка и теперь прыгал на стуле с табуретом с ловкостью циркового акробата. У меня защемило в груди - как бы папа опять не рухнул. Скоро я успокоилась - папа, видно, уже успел приноровиться.
На следующее утро обнаружилось, что у папы не поднимаются руки, так он натрудился, а у меня ноги не бегают, так я набегалась. И ещё я вспомнила, что забыла сделать уроки.
Папа взял листок бумаги и написал негнущимися пальцами, что Люда Шувалова не сделала уроки по его вине и что завтра она обязательно всё сделает.
С этим мы и расстались. Папа отправился в институт, а я в школу.
На третий день ремонта дело обстояло так: у меня на лбу красовался здоровенный синяк - это на меня упал мамин портрет, - а в дневнике значилась двойка по арифметике. У папы все руки были перебинтованы - он разбился во время второго падения.
Так, так… - сказал папа, когда мы подвели итоги трёх дней. - Придётся ремонт денька на два отложить и заняться арифметикой… и здоровьем.
Несколько дней, каждый вечер, папа проверял у меня уроки. Мы решали задачи по арифметике про велосипедистов, которые выезжают из разных городов навстречу друг другу и неизвестно в каком месте встретятся.
- Боже мой, - - сказал папа. - Как было бы просто, если бы они договорились встретиться в каком-нибудь определённом месте.
После этого я поняла, что папе эти задачи даются тоже не легко.
Время шло. Приближался день маминого приезда. Мы с папой очень волновались, потому что в нашу квартиру было опасно войти. Можно было легко поскользнуться и плюхнуться в какой-нибудь таз с краской. Или совершенно неожиданно на тебя могла свалиться кухонная полка, потому что при окрашивании стен папа расшатал все гвозди. Я уж не говорю о том, что пол у нас от мела был белого цвета и всё пачкалось: стены, двери, ручки дверей, подоконники и окна. И среди всего этого ходили два разноцветных человека - это папа и я. О нашем ремонте уже знали все в моём классе, и папины сотрудники тоже знали.
Когда мы второй раз составили с папой план действий, каждая минута у нас была на заметке. Мы по расписанию вставали, делали зарядку, готовили завтрак, который потом ели вместо обеда и ужина, и занимались ремонтом. Работа сразу пошла быстрее.
- Вот что значит дисциплина! - радовался папа. - Теперь мы всё успеем. Пусть тогда мама скажет, что мы не самостоятельные люди.
Однажды в разгар работы почтальон принёс нам телеграмму.
Папа торопливо разорвал бланк и прочёл:
ВСТРЕЧАЙТЕ ДЕСЯТОГО ШЕСТЬ УТРА ПОЕЗД 22 ВАГОН 4 ЦЕЛУЮ МАМА
- Десятое завтра, а сегодня девятое. Значит, сегодня, это не завтра, - окончательно запутался папа. - Будем работать до утра, устроим аврал.
Папа тяжело вздохнул, и я тоже тяжело вздохнула, или, как говорит наш школьный врач, прочистили лёгкие, только от этого прочищения нам лучше не стало.
"Конечно, - раздумывала я, - попадёт нам от мамы по первое число. Потому что никакого впечатления, когда кругом такая грязь. А разве мы успеем вымыть полы, расставить всю мебель и убрать книги?"
- Так, так… - сказал папа. - Растерялась? Ну-ка, за дело. - Он прошёлся боевой походкой по комнате.
Сколько мы потом работали, я не знаю. Только спина у меня так разболелась, что я думала, что на всю жизнь останусь согнутая.
* * *
Я проснулась оттого, что в комнате пахло цветами. Гладиолусы и розы, которые я вчера купила для мамы, стояли на столе. В комнате было чисто, стол накрыт новой скатертью. "Вот папка молодец, - подумала я, - всё успел!"
Я побежала в его комнату. Он мирно спал, как был, в мамином халате.
- Вставай, вставай!
Он осмотрел чисто прибранную комнату, стройные ряды книг на книжных полках, потом как закричит:
- Люда, ты просто молодец!
Я ничего не ответила папе, а подумала, что, может быть, он от усталости всё напутал, и сказала:
- Это не я.
- Тогда, может быть, всё это сделал я?
- Папочка, - пробормотала я, - честное слово, это сделала не я.
- А кто же? - озабоченно спросил папа.
- Не знаю.
Вдруг папа перешёл на зловещий шёпот:
- Люда, здесь кто-то был. Проверь время.
Я набрала по телефону номер и ахнула. Было девять часов утра.
Папа на цыпочках, стараясь не шуметь, направился в кухню, я за ним. Никого.
Потом открыл дверь в мою комнату, остановился, замахал руками и попятился назад.
- Что такое? - У меня от страха зуб на зуб не попадал.
- Там, там… - только и смог ответить папа.
Я осторожно заглянула в свою комнату и увидела в углу мамин чемодан.
Несколько минут мы стояли молча, потом снова заглянули в комнату. Нет, чемодан не пропал.
- Так, так, - сказал папа, - не унывать, не унывать.
Но в это время щёлкнул замок и в дверях появилась мама. Она бросилась нас успокаивать. А папа от волнения вытер лицо платком, которым мы протирали стены, отчего у него по щеке пролегла чёрная борозда.
Мама вздохнула и сказала:
- Наконец я чувствую себя дома!
- Ну вот видишь, как всё хорошо кончилось, - сказал папа.
И я подумала про себя: "Может, мы на самом деле стали самостоятельными?!"
Во всяком случае, я теперь свободно могу вымыть пол, поджарить картошку до хрустения и добраться без приключений в школу.
ИЗ БИОГРАФИИ ВОВКИ КУРОЧКИНА
Началось всё с того, что Вера Васильчикова попала в комиссию, которой поручили составить программу концерта к родительскому дню.
Комиссия работала непрерывно, без отдыха, до самого обеда. Говорили сразу все: трещали девочки, вставляли острые слова мальчишки, а вожатый руководил спором.
Спорили долго, до хрипоты, и непонятно было, как члены комиссии понимают друг друга. Но они понимали, потому что вожатый неожиданно сказал:
- Ну вот, наконец программу утрясли.
Все облегчённо вздохнули.
Эх, жалко фотографа нет, а то бы щёлкнул нас на концерте, - заметил мальчишка, который сидел на подоконнике и болтал ногами.
- Вот бы здорово! Это идея! Молодец, Борис, хорошо придумал! - снова раздался разноголосый хор.
И тут послышался новый голос, который во всём этом споре не участвовал. Он был робкий и тоненький и принадлежал самой маленькой девочке. Когда она заговорила, то все уставились на неё.
- Я знаю одного фотографа…
- Подумаешь, я знаю целых десять, - перебил её Борис.
- Нет, вы меня неправильно поняли. Он в нашем лагере. Это Вовка Курочкин из третьего отряда.
- Это такой вот шкетик? - засмеялся Борис.
- Он вовсе не шкетик! - вдруг обиделась девочка. - Я всю его биографию знаю.
Он… он… редкий человек. Настойчивый.
- Ну ладно, - примирительно сказал вожатый, - не будем ссориться. Между прочим, Борис, ты неправ. Ты же не знаешь Курочкина, а берёшь на голос. Васильчикова, приведи Курочкина.
Борис упёрся руками в подоконник и спрыгнул на пол.
- Поживём - увидим.
Ребята разбежались, и в комнате остался один вожатый.
Стало тихо. Но скоро под окном послышались приглушённые голоса. Это были Васильчикова и Курочкин.
- Не понимаю, почему ты не хочешь идти?! Ведь ты меня ставишь в неловкое положение.
- А кто тебе велел говорить про меня?
- А зачем ты хвастался, что будешь меня каждый день фотографировать? Я даже маме про это сказала.
Курочкин промолчал. Видимо, он колебался.
Но тут в окне показалась взлохмаченная голова вожатого:
- Ну, Курочкин, принимаешь предложение?
Вовка отчаянно покраснел и сказал робко:
- Можно попробовать, но если что не получится…
- Не скромничай, не скромничай!
Вовкин аппарат был древней конструкции, сильно потрёпанный от времени. Именно поэтому Вовка и колебался, когда Вера вела его к вожатому: вдруг аппарат не сработает.
Страсть фотографа всё же взяла верх над осторожностью, и он вытащил аппарат со дна чемодана.
С этой минуты Вовка Курочкин стал героем дня.
Утром он вытаскивал фотоаппарат, и вокруг него немедленно собиралась толпа любопытных. Даже Борис, чемпион лагеря по плаванию, считавший Вовку "шкетиком", и тот вежливо здоровался с Вовкой за руку. На концерте в родительский день Вовке уступали самые хорошие места, чтобы удобнее было фотографировать. После концерта ребята гурьбой проводили его до дверей давно заброшенной сторожки, на которой висела надпись:
ФОТОЛАБОРАТОРИЯ. НЕ ВХОДИТЬ!
Вовка скрылся в сторожке со строгой надписью, а ребята остались перед дверью ждать результатов.