"Я тебе сейчас покажу… прилипалу", - подумал я и заулыбался во весь рот. Она, когда я так улыбаюсь, совсем из себя выходит.
- Ори! - сказал я, улыбаясь. - Все равно я знаю как ты ко мне относишься.
- Как? Как? - Она сощурилась.
- Хорошо. Хорошо ты ко мне относишься, - сказал я.
Она даже задохнулась и зашипела сразу.
- И нечего шипеть, как кошка, - сказал я. - Дело надо делать, а не шипеть.
Она вдруг успокоилась.
- Воображай, что хочешь, - сказала она презрительно, - а с тобой у меня никаких дел нет и не будет. Понял? Нельзя с тобой иметь дело.
Она сказала это так, что я сразу подумал, наверно, ее отец ошибся, и вовсе она ко мне не хорошо относится. Мне стало ужасно обидно, но я сказал себе: "Э-э, Половинкин, надо быть мужчиной".
- Почему же со мной нельзя иметь дело? - спросил я гордо.
- Потому что ты рохля, - сказала она, - потому что ты только на словах добрячок. И еще трус.
Вот так! Очень мне захотелось рассказать ей про подвал, но я удержался - еще хвастуном назовет.
- Ладно, - сказал я. - Что ты там обо мне думаешь, на это наплевать. Не во мне сейчас дело. Понятно?
Тут вступила Татьяна.
- Слушай, Маша, - сказала она спокойно. - Раз уж я все знаю, разреши мне сказать. Какой бы Половинкин ни был, а ты не лучше. Он правильно говорит. Надо что-то делать, и быстро.
Я удивился, как это вдруг они подружились, но ничего не сказал.
- Ну, давайте решать, - послушно сказала Машка. - И этот пусть решает, а не разводит… мерлихлюндии.
И тут заартачился я.
- Ничего я с ней решать не буду, - сказал я. - Я ее искал только, чтобы сказать, что она взяла с меня дурацкое слово и пусть она вернет его мне обратно. А я уж сам придумаю, что дальше делать.
- Ну, хватит, - сказала резко Татьяна и хлопнула рукой по столу. - Вы оба как девчонки. Как Юленька с Зойкой.
- Не могу я ему слово вернуть, - сказала Басова, - я сама слово дала.
- Сама и разболтала, - сказала Татьяна.
- Кому я разболтала? Кому?! - чуть не плача закричала Машка.
- Нам, - сказал я.
- Так то вам… - сказала Машка.
Я хотел… чертыхнуться, но Татьяна, посмотрев на меня, строго сказала:
- Выйди, Половинкин, и подожди нас на улице.
Я ждал их на улице. И вдруг вспомнил, как дядя Саша сказал мне однажды, что я "плыву по воле волн". То есть как идет, так и идет. Как меня волна повернет, так я и плыву. Парень-то я хороший, сказал он, но вот над жизнью совсем не думаю, а живу, как придется: прожит день, и ладно. А так нельзя. Вот что я вспомнил, и стало мне довольно тошно: что я - щепка, что ли, какая, в самом деле? Я задумался и не заметил, как вышли девчонки.
- Двинули! - решительно сказала Татьяна.
- Куда? - спросил я.
- К Балашову. К Веньке, - сказала она.
- Поговорим с ним начистоту и поймем, что к чему. Ты согласна, Маша? - спросила Татьяна.
Маша кивнула.
- Пошли! - сказал я. И такая решительность на меня напала, что я понесся вперед, как очумелый. Девчонки еле поспевали за мной.
На Моховой, не доходя до Венькиного дома, мы остановились.
- Кто пойдет? - спросила Татьяна.
- Я! - сказал я.
- Нет, - сказала Татьяна, - тебе нельзя. Вы с Венькой дрались.
- Ну и что? - сказал я, но сразу замолчал. Это чепуха, что дрались, а вот после того подвала мне к Веньке и верно ходить не стоит.
- Я пойду, - сказала Маша. - Я была у него, меня там знают.
- Хорошо, - сказала Татьяна. - Ты его вызови. Мы будем ждать вас на Фонтанке возле библиотеки.
Маша ушла. А мы пошли на Фонтанку.
- Чего такой кислый? - спросила Татьяна.
- Так, - сказал я. Не хотелось мне ничего говорить, а пока мы ждали Машу, болтали обо всякой чепухе. Я рассказал, как искал ее и налетел на Апология. Она смеялась.
- А откуда он знает, где я живу? - спросила она.
- Он говорит, что все про всех знает.
- Знаешь, - задумчиво сказала Татьяна, - странный он какой-то. Будто он совсем один живет. Сам по себе…
Но договорить об Апологии мы не успели. По Фонтанке бежала Машка.
- Венька пропал! - с ходу выпалила она.
- Как пропал?!
- От матери его ничего не поняла. Она, по-моему… - тут Машка перешла на шепот, - она, по-моему, пьяная… Соседка говорит: нет его второй день…
- Так, - сказала Татьяна. - Идемте!
- Ку-у-уда? - безнадежно протянула Маша. - Куда мы…
Она вдруг замолчала и стала смотреть на воду. И мы стали смотреть на воду. А вода текла себе и текла под мостом, и под нами у самой гранитной стенки крутился в маленьком круговороте спичечный коробок. Крутился и крутился и никак не мог отплыть от этой стенки.
Тихо было и спокойно. Только машины изредка фырчали за нашими спинами. Люди шли - одни с портфелями или авоськами, другие с фотоаппаратами. Какой-то парень подошел ко мне и тихо спросил:
- Курнуть есть?
Я мотнул головой. Он вздохнул и отошел, а я почему-то пожалел, что у меня нет сигарет.
Мы стояли, опершись на решетку набережной, и молчали. Я все смотрел на этот проклятый спичечный коробок, который никак не мог уплыть.
Вот Татьяна сказала про Апология, что он странный. Вроде бы никого вокруг него нет. Сам по себе. А дядя Саша сказал, что я… А батя сказал…
- Ладно, - сказали. - Пошли.
- Куда? - спросила Маша.
- К бате, - железно сказал я.
- А может… - неуверенно начала Маша.
- Хватит, бублики! - закричала Татьяна. - Пошли!
- Почему бублики? - удивилась Маша.
- Мой дед говорит, что есть бублики, а есть и дырки от бубликов! - уже на бегу прокричала Татьяна.
Хороший у нее дед. Наверно, все деды хорошие. "Ладно, - подумал я, - вернусь я сюда еще, посмотрю, уплыл тот коробок или нет!"
Бати дома не было. Мама сказала, что к нему зашел Александр Степанович - дядя Саша. Они долго говорили, потом папа наскоро пообедал и ушел. Сказал, что придет поздно. Мама была ужасно расстроена. "Что за работа такая, - говорила она, - ни днем, ни ночью, ни в воскресенье покоя нет". А тетка Поля перекладывала свои покупки и поддакивала ей: "А что я говорю, да и давно говорила, да и все время твержу…"
Я разозлился.
- Работа как работа! - сказал я. - Как бы вы без милиции обошлись. - И вышел к девчонкам - они в коридоре стояли, не захотели в комнату заходить. Пожалуй, и лучше, что не зашли.
- Вот такие дела, - сказал я им. - Может, пойти батю поискать?
Татьяна молча посмотрела на Басову.
- Где ты его искать будешь? - спросила она.
- В милиции, - сказал я.
- Не надо, - пробормотала Маша.
Татьяна пожала плечами.
- Ну, ладно, - сказал я. - Вечером я с ним сам поговорю или утром.
- Надо бы Веньку все-таки поискать, - сказала Татьяна.
- Я поищу, - сказал я.
- Где? - спросила Маша.
- Есть у меня одна идея. Поспрашиваю кое-кого.
- Только ты… осторожней, - сказала Маша и отвернулась. Интересно, за кого она боится - за Веньку или… за меня?
Они ушли. Я пошел в комнату. Мама и тетка Поля о чем-то спорили, но как только я вошел, сразу замолчали. Мишка гулял с Повидлой, а Ольга спала без задних ног: умоталась по магазинам, наверное. Я спросил у мамы, что на обед, хотя есть мне совсем не хотелось. Через силу затолкал в себя две котлеты.
О чем, интересно, дядя Саша с батей говорил? Компот мне уже совсем в горло не полез, и я направился к дяде Саше. И, конечно, ни его, ни Гали дома не было. Неужели он бате о нашем разговоре рассказал?
Я сказал маме, что ухожу, что у меня дела. Она только вздохнула. Я вышел на Моховую. Надо искать Веньку. Где? И я решил найти или Фуфлу, или Хлястика. Фуфлы дома не было.
- Носит его целыми днями допоздна где-то, - жалобно сказала мне накрашенная женщина, которую я видел тогда. - Хоть бы занялся чем. Говорит, в футбол играет. А ночью, что, тоже играют?
- Бывает, - сказал я, - при фонарях.
Я вышел, и ноги нехотя понесли меня к подвалу. Сердце екало, но я все же подошел к двери в подворотне и тихонько, а потом погромче позвал Фуфлу. Никто не ответил. Осмелев, я спустился на несколько ступенек вниз и опять позвал. Тихо. Только капли откуда-то падали на бетонный пол. Я вздохнул с облегчением и пошел обратно. Вдруг сзади раздался грохот. Ух, как я вылетел на улицу! И только там, отдышавшись на ветерке, я сообразил, что это оторвался кусок штукатурки. Да, Половинкин, слабоват ты еще, чтобы из тебя гвозди делать!
Нигде я не нашел ни Фуфлы, ни Хлястика. Как назло, когда не надо - все время на них натыкаешься, когда надо - не найдешь.
Я еще походил по улицам и пошел домой. И не помню уж из-за чего, вдруг сцепился с теткой Полей. Сперва шуточками, шуточками, а потом я начал злиться всерьез.
- Вы добрая, - наступал я на нее. - Всем помогаете. Даже жуликам помогаете. В тюрьму и то яблочки посылаете. Фигу им под нос, а не яблоки! Милиция вам не нравится! Да?!
- Очумел? - оторопело спросила тетя Поля. - Чего он порет, Люда?
Я бы еще продолжал злиться, но мама села на стул и приложила руки к груди. Я замолчал, накапал ей валерьянки и ушел на кухню. Выпил холодного чаю. Потом завалился спать. До завтра. Странно, но заснул я сразу и не слышал даже, когда пришел отец.
Такое длинное было воскресенье.
А утро началось с подарочка. Хор-рошего подарочка!
Я проснулся и посмотрел на часы. Еще минут пять можно полежать. Но тут же вскочил. Ты когда-нибудь начнешь серьезную жизнь, Половинкин?!
Раз! - и я одет. Два! - и одеяло с Мишки полетело на пол. Три! - и Ольга, чуть похныкивая, стелет постель. Четыре! - и Мишка несется с Повидлой по лестнице. Пять! - и Ольга, уже умытая, ставит чайник на стол. Шесть! Шесть… и в кухню входит батя.
Лоб у него перевязан широким бинтом и лицо хмурое-хмурое.
- Выйди, Ольга, - сказал он, и на скулах у него заходили упругие желваки.
Ольга, испуганно глядя на него, выходит из кухни.
- Чт-т-то с тобой? - спрашиваю я.
Он молчит и как-то странно смотрит на меня. Потом медленно, как будто ему очень трудно, говорит:
- Наверно, я виноват, что обращал на тебя мало внимания. Наверно, я виноват, что ничего не знаю о твоих делах. Пусть так! - И он вдруг сильно бьет кулаком по столу. Я даже вздрагиваю. - Но как ты посмел молчать? Почему ты советуешься со всеми, но только не со мной?
Я растерялся и от растерянности вдруг сказал, что Венька Балашов вторую ночь не ночует дома.
- Знаю, - жестко говорит отец. - Без тебя знаю.
- Батя, а что с тобой? - спрашиваю я, хотя уже обо всем догадываюсь. Я боюсь смотреть ему в лицо, боюсь смотреть на белый широкий бинт, сквозь который в одном месте проступает красное пятно.
Он хмуро усмехается.
- Теперь "что было"? А где ты был раньше? - говорит отец. - Да, я участковый и должен следить, чтобы во вверенном мне микрорайоне был порядок. А тебе на это наплевать!
Мне реветь захотелось. Никогда он так не говорил.
- Батя, батя… я ведь… - бормочу я.
- Ладно, - спокойно говорит он. - Сейчас некогда. После поговорим.
И выходит из кухни. Я немного стою у окна, а потом тоже выхожу в коридор. Навстречу мне идет дядя Саша с полотенцем через плечо. Он насвистывает и улыбается.
- Зачем же вы, дядя Саша?.. - говорю я.
- Что "зачем"? - удивляется он, внимательно смотрит на меня и перестает улыбаться. - А-а, понял. Ты что думал - я такая же рохля, как ты? Да, я рассказал все твоему отцу. Пока ты трясся за свою шкуру и играл в благородство. Рассказал. И то чуть не опоздал. А ты… - Он слегка толкнул меня в лоб ладонью. - А ты… нет, ты еще не героическая личность. Далеко не героическая. - И он, отодвинув меня, прошел в ванную.
- Да что случилось-то?.. - закричал я чуть не плача.
Он обернулся.
- Отец расскажет, если найдет нужным, - сказал он, и дверь ванной захлопнулась за ним.
Я пошел в комнату. Там охала, ахала и причитала тетка Поля. Мамы не было слышно.
- Папа… - сказали.
- Позвони в неотложку: маме плохо. И иди в школу, - сказал он.
- Я не пойду в школу, - сказал я.
- Пойдешь! - сказал он сердито. - Не волнуйся, я сегодня дома.
…В вестибюле школы меня уже ждали Татьяна и Маша.
- Веньки нет, - сказала Татьяна.
Я молчал.
- Что с тобой? - спросила Маша.
Я махнул рукой. Что я им буду говорить?
- Ты что-нибудь узнал? - спросила Татьяна.
- Ничего я не узнал, - буркнул я и пошел наверх.
"Что с тобой, что с тобой" - из-за нее все и случилось, а теперь что со мной. Да нет, нечего мне на нее обижаться. Сам хорош. Я торчал в коридоре у окна, упершись лбом в стекло. Кто-то тронул меня за плечо. Апологий. Этому-то трясучке чего надо?
- Слушай, Половинкин… - начал он.
- Уйди ты, - сказал я.
- Плюнь ты на этих девчонок, - сказал он. - Я, например, давно решил - будто их и не существует. С ними беды не оберешься. Из-за них все и происходит. Из-за них даже войны начинаются.
- Троянские? - спросил я.
- И Троянская и…
- Я тебе сейчас такую войну покажу, что ты своих не узнаешь, трясучка несчастная! - тихо сказал я и двинулся на него, но сразу остановился. Он стоял передо мной бледный-бледный, опустив руку, и глаза у него были такие, как у Повидлы, когда его несправедливо ударишь. Он смотрел на меня, потом скривился как-то, тихо сказал: "Эх, ты…" - и ушел. Мне стало совсем не по себе, но тут раздался звонок, и я пошел в класс. У самых дверей меня остановила Маргарита Васильевна.
Она смотрела на меня немного прищурившись, а когда она так смотрит - это я от ребят узнал, - значит, или сердится, или не понимает чего-то.
- Сеня, - сказала она очень серьезно, - ты мог бы посмеяться, ну, скажем, над человеком, который плохо слышит, или хромает, или над тем, кто заикается?
- Н-нет, - сказал я.
- Я тоже так думаю. - Она улыбнулась и слегка подтолкнула меня к двери класса.
Я готов был хоть сквозь землю провалиться: значит, она слышала, как я на Аполошку орал. Может, он трясется от какой-нибудь болезни? Эх, добрый-то ты добрый, Половинкин… да какой же ты добрый?!
Я сел за парту и, стиснув зубы, написал Апологию записочку. "Не сердись!" - написал я и попросил Петьку Зворыкина передать. И смотрел, как записка дошла до Апология. Он развернул ее и прочитал. Некоторое время он не поворачивал головы, но потом посмотрел на меня, и мне показалось, что он улыбнулся. У меня немного отлегло от сердца. И только тут я сообразил, что Апологий-то от меня пересел, а рядом со мной опять сидит Маша. Она шепотом спросила меня:
- Что у тебя за дела с этим… трясучкой?
Я хватил кулаком по парте.
- Что с тобой, Половинкин? - спросил математик.
- Это нечаянно.
- Ты что? - удивилась Басова.
- Не смей его больше трясучкой называть! - сказал я сквозь зубы.
- Да что с тобой?
- Не твое дело! И вообще все у тебя плохие, одна ты хорошая.
Она хотела что-то вякнуть, но математик опять посмотрел в нашу сторону, и она промолчала. Только обиженно поджала губы. Ну и пусть обижается. Математик несколько раз прицеливался меня спросить, но так и не спросил - наверно, пожалел. А у меня из головы не выхолил батя с повязкой и пропавший Венька, о котором отец что-то и без меня знает, и как там мама… И еще этот Апологий. Я не заметил, как кончился урок.
На перемене я сразу подошел к Апологию и громко, чтобы слышали все, сказал:
- Ты меня извини. Больше этого не будет.
Ребята удивленно смотрели на нас, Апологий ухмыльнулся:
- Да ладно, пустяки…
- Нет, не пустяки, - сказал я твердо, хотя мне хотелось удрать куда глаза глядят. - И если хочешь, можешь дать мне по морде.
- Во сила! - заорал Петька Зворыкин. - Чего это с ним?
- Ничего, - сказал я. - Только если кто будет к нему приставать, тот получит! Понятно?
- Чокнулся, Половинкин! - сказал Матюшин. - Кто к нему пристает?
- Он сам ко всем пристает, - пропищали Зоенька и Юлька.
- Ладно. Кончили этот разговор, - сказал я и вышел из класса.
За мной сразу вышли Татьяна и Машка.
- Ты какой-то странный, Семен, - сказала Татьяна, - что случилось?
Машка молчала и только поглядывала на меня искоса. Вид у нее был какой-то… виноватый. Ага! Теперь виноватый, а раньше? Я накачивал и накачивал себя злостью и, когда накачал как следует, сказал:
- Со мной ничего не случилось, а вот с кем-то, может, и случилось.
- С кем? - спросила Татьяна.
- С Венькой? - испугалась Басова.
- Может, и с Венькой, - сказал я.
- Слушай, Половинкин, - рассердилась Татьяна, - мы друзья или нет?
- С тобой еще может быть, - сказал я, - а вот с ней…
И я ткнул пальцем в сторону Машки. Она дернула головой, как это она умеет, заложила руки за спину и пошла от нас своей принцессинской походочкой. А Татьяна рассвирепела:
- Пижон ты, Четвертинкин, - сказала она, - хуже девчонки. Ну, чего ты выдрючиваешься?
- Это я выдрючиваюсь? - медленно спросил я.
- И она выдрючивается, - сказала Татьяна. - Оба вы хороши, Монтекки и Капулетти!
- Кто, кто?
- Некогда мне объяснять. Маша, иди сюда! - крикнула Татьяна.
Басова нехотя повернулась.
- Ну, что еще? - недовольно спросила она.
- Ох, - сказала Татьяна, - я, кажется, сейчас вас обоих лупить буду!
Басова засмеялась. И я тоже не выдержал, тоже засмеялся - уж больно она забавная была, эта Татьяна: маленькая, кругленькая, сердитая. Я представил, как она нас лупит - очень смешно.
- Ладно, - сказала Маша, - но пусть он…
- Нет, пусть она… - сказал я.
- Пусть вы оба, - сказала Татьяна.
И мы опять засмеялись. А сзади, конечно, Апологий сказал:
- Переговоры прошли в теплой и дружественной обстановке. Целуйтесь.