- Мать игуменья, то я! - узнав мать Веру по голосу, закричал Каблак.- То я, Каблак, поручик полиции! - И как бы в подтверждение своих слов он осветил себе потное лицо лучом фонарика: - То свои люди.
- Каблак не Каблак - не пущу! - крикнула игуменья в глазок.- В такую пору - и в женский монастырь? Вы что, сказились?
- Мы не с обыском, нет, пустите! - настаивал Каблак.
- Бойтесь бога! Не пущу. В такое время? - отказала игуменья.
- Нам только одна особа у вас нужна. Всего одна. Мы обыска робыть не будемо,- умолял настоятельницу поручик.
- Кто вам нужен, скажите ясно? - резко спросила мать Вера.
Каблак посмотрел на темный фасад монастырского здания, оглянулся на соседние кусты боярышника и, прислонив губы к открытому глазку-"юдашу", прошипел:
- Иванна Ставничая!
Шепот долетел до Иванны, прильнувшей к окну. Она сразу же метнулась в глубь кельи, схватила маленький чемоданчик и по винтовой железной лестнице тихо спустилась вниз, в трапезную. Ее обдало запахами горелого подсолнечного масла и кислого хлебного кваса. Через кухню черным ходом она проникла в монастырский сад и, прошелестев там кустами, подбежала к монастырской стене. Несколько раз подпрыгивала она, пытаясь схватиться за черепичный гребень стены, но безуспешно. Рядом росла кривая груша. Иванна влезла на нее и с отвесной ветки забралась на стену. Она швырнула вниз чемоданчик и, подобрав ноги, спрыгнула вниз,
Сливаясь в черной сутане с ночным мраком, она неслышно помчалась До улицам Львова да Кульпарков.
Подбежав к домику, где жила Цимбалистая, Иванна дробно застучала в окно. Спустя некоторое время окно открылось и заспанная Юлька тихо окликнула:
- Кто то?
- Спасай, Юльцю! - оглядываясь, шепнула Иванна. Цимбалистая раздвинула вазоны с фикусами и, протянув подруге руку, втащила ее в комнату.
Быстро, торопливо, запинаясь и все еще дрожа от пережитого, Ставничая сбросила сутану и надела платье с горошинами, хранившееся у Цимбалистой.
- В монастырь мне больше возврата нет! - сказала Иванна, приводя в порядок волнистые густые волосы.- Кончится полицейский час, ты проводишь меня на вокзал и купишь билет. Поеду до татуся. Добре?
- Ничего более умного не придумала? - возмутилась Юля.- Я тебе куплю билет, а тебя с этим самым билетом зацапают в вагоне, раньше чем поезд до Грудека Ягеллонского дойдет. Ваша парафия уже утром будет обставлена полицаями.
- Что же мне делать? - растерянно спросила Иванна, повязывая голову кашемировым платочком.
- Придумаем,- сказала загадочно Юля.- Свет не без добрых людей...
ПОДЗЕМЕЛЬЕ ПОД СОБОРОМ
В 1920 году, когда полки Первой Конной армии Семена Буденного подходили ко Львову, достигнув уже села Задворье, расположенного в двадцати пяти верстах от окраин старинного города, слесарю Голубу едва исполнилось 19 лет. Всем сердцем он ждал Красную Армию и даже припрятал на чердаке алый флажок, чтобы на улицах Внесенья встретить первых советских бойцов. Правда, наступление Красной Армии на Львов было приостановле-? но, но все же оно всколыхнуло трудовое население города. В ноябре 1921 года по Львову пронеслась весть: в помещении школы, расположенной на территории собора святого Юра, полиция, руководимая известным мастером полицейского сыска Казимиром Иваховым, накрыла группу видных коммунистов. Они собрались на первую конференцию Коммунистической партии Западной Украины.
"Вот это номер! - рассуждали рабочие-газового завода.- Собраться под самым носом у владыки! В самом гнезде катабасов говорить о Советской власти и коммунизме! Ну и смелые, отчаянные хлопцы!"
Тридцать девять храбрецов томились тогда в ожидании суда в страшной тюрьме "Бригидки", перестроенной из монастыря святой Бригиды. Следствие продолжалось год, а когда начался суд, всем стало ясно, что "отчаянные хлопцы", не страшась ни угроз судей, ни провокаций Ивахова и его агентов, не сломлены и готовы к борьбе. Это потрясло многих рабочих Львова, в том числе и Голуба. Особенно поразила речь поляка Стефана Круликовского - "Циприяна". Круликовский на вопрос председателя трибунала, признается ли он в своей вине, ответил:
- Законы, по которым вы меня судите, уже устарели и являются антидемократическими. Вы все говорите, что являетесь демократами, а я утверждаю, что ваши принципы предельно реакционны. Я обязан заявить, что стою перед судом в стране, где большинство населения составляют украинцы. И если я в этом суде говорю по-польски, то только потому, что не знаю украинского языка и не могу продемонстрировать его права здесь...
Смелая речь борца "за нашу и вашу вольность", как свежий ветер, ворвалась на улицы Львова, где еще так недавно по наущению чужих сил сражались между собою поляки и украинцы, бессмысленно проливая кровь братских народов. Открыла она глаза и Голубу.
Голуб вспомнил о святоюрском процессе спустя двадцать лет, обдумывая вместе с Садаклием, Щирбой, Цимбалистой и другими подпольщиками, где укрыть от гестапо беглецов из Цитадели.
"А что, если использовать опыт истории? Гестапо отлично известна ненависть Шептицкого к большевикам. Вряд ли кто из гестаповцев станет тревожить покой седовласого митрополита. Не только генерал-губернатор Ганс Франк или львовский губернатор Отто Вехтер, но и многие другие влиятельные немцы не допустят ущемления сановного защитника интересов гитлеровской Германии".
Шептицкий в свое время приказал замуровать все входы в ненужные, пустующие подвалы. Но у Панаса Голуба было преимущество по сравнению с обитателями капитула: он и его рабочие знали многие лазы в замурованные подвалы. И Голуб вместе с Садаклием часть запасов, оставленных для работы в подполье,- продукты, оружие и перевязочные материалы - опустили под землю задолго до побега из Сталага.
В большом, просторном подземелье под собором святого Юра снова стало людно. Яркие карбидные лампы давали достаточно света. Ящики с оружием и продуктами были расставлены под стенами подземелья. Вдоль стен свисали ржавые кольца и цепи: должно быть, когда-то здесь была монастырская тюрьма или судилище инквизиции, занесенной во Львов католическим орденом отцов Тринитаров. . Чтобы сократить длинный окружной путь по грязным коллекторам-каналам, Голуб и его друзья с помощью садовника митрополита Вислоухого пробили дополнительный выход из подземелья в густой, заросший колючим, одичавшим крыжовником, запущенный участок монастырского сада. Пробираясь сквозь эту колючую чащобу, вряд ли можно было обнаружить под кучей поломанных тачек и носилок вход в подземелье. Вот этим-то ходом на следующий же вечер после побега пленников Цитадели Цимбалистая и Голуб привели под собор святого Юра Иванну.
Садовник Вислоухий, пожилой, седой старик с ушами, никак не соответствовавшими его заячьей фамилии, был с двадцатых годов связан с революционным подпольем. Молчаливый старик, наблюдая сытую монастырскую жизнь, хорошо зная все связи митрополита, все больше презирал церковников с их ханжеством, приторным благолепием, лживой любовью к ближнему. Он охотно вызвался помогать Голубу, дал Садаклию два ключа от запасных ворот монастырского сада и помог установить в саду тревожную сигнализацию. Если бы кто посторонний попытался проникнуть в подземелье через сад, у беглецов и подпольщиков было бы достаточно времени, чтобы преградить минами и другими средствами путь преследователям,
(покинуть убежище и уйти в каналы города. Раненых уложили на соломе, разостланной на каменном полу подземелья. Юля Цимбалистая и Иванна перевязали их раны свежими бинтами.
- Попить, сестрица,- просили истощенные донельзя раненые.
- Потерпите немножко,- сказала Юля, прислушиваюсь к визгу ручного сверла в соседнем отсеке.
ЕСТЬ ВОДА!
Она прошла туда и увидела, как пограничник Банелин, держа над головой в вытянутых руках ручную дрель, сверлит проходящую в каменной кладке чугунную трубу.
- Скоро, товарищи? - спросила Юля.- Больным необходима вода: все, что принесли в флягах, выпито.
- Давай-ка я посверлю,- сказал его друг Бойко, приподнимаясь на цыпочки. В его руках сверло завертелось быстрее.
- А что, если это газовая труба? - сказал следящий за движениями дрели беглец в стеганом ватнике с надписью на спине: "Совиет унион", должно быть побывавший до Цитадели в других лагерях.- Задушимся газом, как крысы...
- Не бойся,- успокоил его- Банелин.- Голуб знает каждую трубу, каждый закуток. Тут у них, говорил он, во времена пилсудчины одно время подпольная типография стояла.- Обращаясь к Юльке, он спросил: - Подружка-то ваша небось перепугалась вчера, когда арестовывать ее пришли?
- Вчера перепугалась, а сегодня отошла,- сказала Юлька.
- Вода! - закричал Бойко.- Вода!
Он выхватил из трубы сверло, и оттуда, искрясь в свете карбидной лампы, вырвался тонкий, но сильный фонтанчик свежей и чистой воды.
Все, кто в состоянии был передвигаться, схватили пустые котелки, консервные банки, бутылки и по очереди подставляли их навстречу фонтанчику.
Зубарь в это время сидел с винтовкой у пролома, ведущего в монастырский сад. Банелин радостно сообщил ему:
- Воду открыли! Идите, старший лейтенант, попейте, а я подежурю...
Спустя несколько часов в подземелье шумно гудели примусы. На них подогревалась в ведрах и банках вода для раненых.
Когда Голуб вернулся с вели. Бойко торжественно и деловито протянул ему, как бесценный дар, консервную банку, полную воды. Голуб, утомленный блужданиями по городу, жадно выпил воду. Капли воды стекали ему на грудь, на брезентовые шаровары, заправленные в простые рабочие сапоги.
- Знатная вода! - похвалил Голуб.- Молодцы хлопцы, что ее добыли. Теперь мы заживем. Харчей в достатке, огонь есть, вода тоже, чего еще человеку надо? Однако следует пробурить воду еще в другом месте.
- А хлопцы и пошли в последний отсек,- сказал бригадиру Бойко.- Там труба еще ниже проходит. Веселее дело пойдет.
Из подземного зала, где расположили на соломе раненых, донеслась тихая мелодия. Это Эмиль Леже пел песенку о своем сыне. Слушали его раненые, слушал капитан Журженко, осторожно массируя больную ногу - она все больше ныла от сырости подземелья.
Громко взял последний аккорд Эмиль Леже, перевер-л на лету банджо и протянул ее с поклоном Иванне:
- Прошу, пани!
- Да я не умею, спасибо,- застеснялась Иванна.
- Умеет, умеет,- выдала подругу Цимбалистая.
- Спойте, Иванна,- попросил Журженко,- песня лучше всяких лекарств, а петь вы умеете. Я однажды подслушал в Тулиголовах, как вы пели возле церкви.
- Я веселых песен не знаю,- отнекивалась Ставни-чая.- Ну да ладно, спою вам вот эту.- И, настроив банджо, похожую на гитарку, Иванна запела:
Бувай здоров, коханий мій,
Мені пора в дорогу.
Осиплються квітки всіх мрій.
Без тебе, молодого.
Капитан с грустью смотрел на Иванну. Почувствовав его пристальный взгляд, она сбилась было, но потом, вспомнив нужные слова, продолжала:
І в глибину твоїх очей
Я більше вже не гляну,
Далеко від твоїх грудей
На чужині зів'яну...
- Хорошая песня! - мечтательно сказал Журженко, когда Иванна возвратила французу банджо и кончила петь.
- Песня эта .хорошая, а вот какими шляхами мы выберемся отсюда? - проронил Зубарь.
- Нам бы только раны зализать, дорогой,- успокоил его Журженко,-а тогда такой компот устроим немцам, держись!
- А товарища Садаклия все нет в нет - с тревогой сказал Банелин.- Не стряслось ли с ним чего? Хотя постойте, кто-то, кажется, пришел!
Он встал и пошел к выходу. Через минуту вернулся вместе с Садаклием, одетым в штатский костюм. В серой фетровой шляпе, надвинутой на глаза, его трудно было узнать,
- На похоронах задержался,- сказал Садаклий.- Пришлось поплакать немного!
- Кого хоронили? - спросил Журженко.
- Тех полицаев, что подорвались на подарках Панаса Степановича в подвале на улице Богуславского.
- Правда, Тимофей Романович? - спросил Голуб.
- Один на месте "угас" - сотник полиции Зенон Вер-хола. А двое в больнице богу душу отдали. Катабасов, катабасов пришло отпевать их на Лычаковское кладбище - туча! Как воронье слетелось. На одного убитого по четыре попа, не меньше. Сам архиепископ речь говорил.
- Архиепископ? - удивился Банелин. Голуб посмотрел на него умными, с хитринкой глазами и сказал:
- Ты, наверное, Банелин, на своем веку там, в Сибиря, еще ни одного живого архиепископа не видел. А я-то их здесь насмотрелся.- Голуб показал пальцем на потолок подземелья: - Там вместе с архиепископом Иосифом Слипым митрополиту помогают управлять попами несколько епископов: Иван Бучко, Никита Будка, Николай Чарнецкий, в Перемышле - Иосифат Коцыловский и Григорий Лакота, в Станиславе - Григорий Хомышин и Иван Лятишевский...
- Ого, сколько их! - протянул Банелин.
- Сила! Черная, страшная сила,- сказал Садаклий.- Высший начсостав, подручные митрополита. Для них убитые полицаи - большая потеря.
- Недаром наша пословица говорит: "Полицай стреляет, а бог пули носит",- сказал Голуб.
- Как же они объясняли эту потерю? - спросил Журженко.
- Как объясняли? - сказал Садаклий.- Говорили: погибли самые лучшие, самые отважные от рук жидов и коммунистов. Так, впрочем, было написано на венке митрополита. Повсюду по городу объявления расклеены - "гончие листы": кто укажет, где беглецы скрываются, сразу на руку получает пять литров водки, продукты разные и двадцать тысяч марок наличными...
- Дорого нас оценили! - засмеялся Банелин.
"РОТА ПРИСЯГИ"
Митрополит Шептицкий, принимавший в розовой гостиной, залитой солнечным светом, штурмбанфюрера Дитца, и не подозревал, конечно, что в это же самое время внизу его гостеприимством пользуются совсем другие люди.
Хозяин и Дитц расположились у резного столика с инкрустациями, на котором высилась оплетенная соломкой бутылка французского коньяка "мартель" и в маленьких чашечках дымился черный кофе.
- События эти меня очень огорчили, господин Дитц,- играя коньячной рюмкой, говорил Шептицкий.- Наши цели едины - вы это прекрасно знаете. Стоило ли ночным вторжением полиции в женский монастырь вызывать в народе волнение? Не проще ли было прежде всего сообщить мне об этом?
- Действия поручика Каблака не были предварительно согласованы со мной,- сухо заметил Дитц.
- Вот видите! - оживился митрополит.- А девушка испугалась и убежала. Кому охота попадать в руки полиции? Я убежден, что она ни в чем не виновата. Она моя крестница...
- Мне горько разочаровывать вашу эксцеленцию,- учтиво сказал Дитц,- но в интересах дела я вынужден сделать это.- Он раскрыл бумажник и протянул митрополиту обручальное кольцо.- Скажите, вам оно знакомо?
Шептицкий повертел кольцо в руках, прочел знакомую у.надпись на его внутренней стороне и сказал с удивлением:
- Знакомо, знакомо. Даже очень. Но каким образом оно попало к вам?.
"Вот здесь-то и наступил самый решительный момент в моей жизни,- писал в своей тетради Ставничий.- Мне приказано было явиться в капитул немедленно. Я никак не мог связать этот вызов в консисторию с судьбой дочери. Мне даже казалось вначале, что митрополит настолько благосклонен к моей особе и несчастью, которое постигло мою церковь в первый час войны, что захотел перевести меня из Тулиголов во Львов и сделать членом капитула".
Наивный, доверчивый отец Теодозий! Мог ли он знать, что вызов его в консисторию был прямым следствием беседы Дитца с митрополитом.
Прямо с вокзала он спокойно отправился в палаты митрополита. Однако на этот раз ему пришлось долго ждать вызова. Отец Теодозий от корки до корки прочел последний номер газеты "Львівські Вісти", испещренный траурными объявлениями об убитых полицаях и сотнике Верхоле, полистал "Лембергер Цейтунг" и берлинскую "Фелькишер Беобахтер". Он потянулся было к полке, чтобы взять оттуда номер издающегося василианами в местечке Жовква журнала "Мисионар", но тут распахнулась дверь и рослый келейник Арсений сказал:
- Отец Теодозий! Председатель консистории и генеральные викарии просят вас пожаловать на заседание!
"На заседание? - с тревогой подумал Ставничий, поднимаясь и одергивая сутану.- С какой это стати на заседание?" Ему думалось, с ним побеседует митрополит или кто-нибудь из доверенных советников консистории этого штаба греко-католической церкви Западной Украины. А дело, видимо, гораздо серьезнее.
Он окончательно убедился в этом, входя в зал консистории, заседавшей в полном сборе. Правда, на председательском месте сидел не митрополит, а замещающий его генеральный викарий, епископ Иван Бучко, румяный иерарх, с лицом, на первый взгляд не предвещающим беды.
Рядом сидели достойные старейшины: почетные клирошане, канцлер Никола Галант, апостольский протонотарий митрат Кадочный и генеральный викарий военного сектора, лысоватый доктор богословия Василий Лаба, тот, что возглавил вербовку украинской молодежи в дивизию СС "Галиция", напутствуя ее поскорее "взять безбожную Москву".
Соборных клирошан-старейшин, священников Романа Лободича, Емельяна Горчинского, Стефана Рудя, Николая Хмильовского дополняли на заседании двенадцать титулярных клирошан: канцлеры, шамбеляны, профессора духовной академии и протопресвитеры - лучшие из лучших иереи епархии, призванные строго, по древним традициям святой инквизиции, бороться за чистоту веры и поведения священнослужителей.
Ставничий увидел на почетном месте даже главного схоластика капитула отца Алексия Пясецкого, который некогда был домашним прелатом самого папы римского Бенедикта XV. Из-за преклонных лет своих он вызывался на заседания консистории только в самых важных, исключительных случаях. Возле него, нашептывая старцу что-то на ухо, сидел другой бывший домашний прелат его святейшества, но уже следующего папы римского, Пия XI, просинодальный судья апелляционного трибунала отец Тит Войнаровский, такой же дряхлый, родившийся еще в средине прошлого века, очень строгий иерарх.