Чего-чего, но подобного вопроса Журженко никак не ожидал. Он заметно смутился, подыскивая и не сразу находя нужные слова для ответа.
- Как - что? И вы еще спрашиваете! Самую справедливую конституцию. Право на труд и образование. Возможность повсюду говорить на своем родном языке... Ну вот университет во Львове открыли для местного украинского населения. А сколько лет шла за него борьба! Сколько крови было пролито! Студент-украинец Адам Коцко был убит в начале века в этом университете за то, что добивался права учиться на родном языке. Вы что, не помните памятника Коцко на Лычаковском кладбище? Девушка-украинка, склонив голову, скорбит над его могилой. А сейчас в здании, где была пролита кровь Адама Коцко, могут свободно учиться люди разных национальностей.
- Это сказочки для маленьких детей! - выкрикнула, окончательно взрываясь, Иванна.- То, что вы говорите, хорошо звучало, когда вы сюда пришли, на митингах, а на деле...- она махнула рукой,- а на деле - мыльные пузыри. Лично я не вижу никакой разницы между тем, что было...
- Иванна, пшестань! - окончательно растерявшись, неожиданно по-польски выкрикнул священник.
- Я, папа, уже двадцать лет Иванна! - воскликнула дочка.
Попытался утихомирить невесту, попробовал осадить ее и Роман, но безуспешно.
ЖУРЖЕНКО НЕ СПИТСЯ
Задремавший было дьячок Богдан проснулся и затянул "Многая лета", на него зашикали. Решительно отстранив жениха. Иванна, глядя в упор на капитана, еще более красивая в своем гневе, взволнованно продолжала:
- Разве я неправду говорю? Ну, если вы честный человек, признайтесь: сказала чистую правду! Как была несправедливость, так и осталась, и никакие ваши лозунги не в силах прикрыть ее!..
Выскочив из-за стола, захлебываясь от рыданий, Иванна хлопнула дверью и выбежала во двор, под звездное небо.
Роман Герета последовал за невестой, чтобы успокоить ее. В тягостной тишине, наступившей после исчезновения молодых, поднялся и Журженко.
- Спасибо за гостеприимство,- сказал он тихо.- Но, поверьте, не мы виноваты, что так получилось. Пойдемте. старший лейтенант. Завтра надо вставать спозаранку!
...Однако до самого утра Журженко не мог заснуть в маленькой комнате на узкой и жесткой кровати. Он повторял про себя каждое свое слово, сказанное там, на заручинах, вдумывался в его смысл и приходил к выводу, что говорил только правду и не было в его словах ничего, что могло бы вызвать такую бурную реакцию. Красная Армия завоевала свободу миллионам западных украинцев. соединила их с народом Советской Украины, она принесла сюда настоящее счастье. Принесла не "лозунги", как выкрикнула Иванна, а очевидную для всех сущую правду, заметную даже врагам, как ее ни поворачивай, с какой стороны к ней ни подходи.
Журженко с юных лет жил на советско-польской границе. восточнее Збруча. Он не раз встречался с перебежчиками из Западной Украины, слышал их рассказы о кровавом умиротворении местного населения жандармами, о так называемых пацификациях: целые села сжигались тогда за найденный портрет Шевченко или за экземпляр советской газеты. В строительном институте, где учился Иван Тихонович, старичок, преподаватель геометрии, много рассказывал о том, как он бежал из Львова в Союз: несколько лет не мог он найти там работу по специальности. Он рассказывал о борьбе за украинский университет, о том, что многие, желающие попасть в него, вынуждены были учиться тайно, опасаясь преследования полиции.
Почему же так взбеленилась за столом эта красивая попадянка? Кто настропалил ее против того, о чем говорил Журженко?
До мобилизации в инженерные войска он работал во Львовском водоканалтресте. Тогда произошел случай, который заставил его и многих других задуматься над тем, что все не так-то просто в городе, где еще недавно один митинг, полный народного ликования, сменял другой.
Воскресным вечером на открытом воздухе в предместье Клепаров для жен и детей начальствующего состава Красной Армии демонстрировали фильм "Шуми, городок". Во время сеанса приподнялся люк подземной канализации, и чья-то рука выбросила из темноты под синий лучик стрекотавшего киноаппарата тяжелую противотанковую гранату немецкого образца. Ее осколками шесть женщин и детей были убиты, девять ранено. Человек, выбросивший гранату, скрылся в подземелье разветвленного коллектора канализации.
Через несколько дней органы охраны государственной безопасности напали на след подпольной организации и арестовали пять сотрудников Водоканалтреста. Это были молодые ребята-украинцы. Они ходили в вышиванках - расшитых украинских сорочках, участвовали в драмкружке, танцевали гопака и гуцульский "аркан", а самое главное - почти на каждом собрании распинались в своей любви к освободившей их Советской власти. И как-то не верилось тому, что услышал на закрытом собрании партийной организации Журженко: все пятеро были "боевкой" организации украинских националистов, и их вожаки, связанные с немецкой военной разведкой, для отвода глаз, чтобы легче было вести свою подрывную работу, посоветовали им прикидываться сочувствующими Советской власти.
"Но ведь те действовали скрытно,- размышлял Журженко,- всячески маскируя свои взгляды, а эта девушка открыто выразила свою враждебность к новым порядкам. Чем вызвана ее вспышка и слезы?"
Что-то тут не чисто! Он решил вечером поговорить с Иванной и выяснить, что кроется за ее негодованием.
ЮЛЯ БОИТСЯ "ДЛИННЫХ РУК"
От Сана тянуло утренним густым туманом. Он проникал в открытое окно, заползал под одеяло к капитану Журженко; тот долго еще ворочался и слышал пересвист немецких пограничников, "гренцшутцен", на сопредельной стороне.
Утром вместе с Зубарем подошли они к своему "объекту". Официально он назывался "Полевая почта 4567". Для них за этими цифрами раскрывалось мощное сооружение.
Железобетонный дот, или долговременная огневая точка, способная вместить, как это предположительно утверждал Герета, до батальона воинов, глубоко ушел в землю близ Сана. В оборонных мероприятиях тех лет немаловажная роль отводилась так называемому железобетонному поясу, который, по типу линии Маннергейма в Финляндии или линии Мажино во Франции, должен был наглухо закрыть границу. Еще и поныне в прибрежных лесах Сокалыцины. Рава-Русского района и на Волыни можно встретить ставшие теперь ненужными укрепления подобного типа, которым так и не удалось выполнить свою роль в момент нападения гитлеровцев на Советскую страну. В тридцатые годы их строили поистине бешеным темпом, бросая на их сооружение огромные средства и людские резервы. Журженко с Зубарем подошли на заре к одному из сооружаемых дотов. Крестьяне и красноармейцы сбрасывали на его железобетонное жесткое покрытие привезенную издалека на грузовиках и подводах землю.
Другие строители, взобравшись на макушку дота, маскировали его, укладывая на бетоне тяжелые пласты зеленого дерна, чтобы ничем не выделялась на местности огневая точка, чтобы как можно лучше сливалась она с прибрежным ландшафтом.
Штаб укрепленного района располагался в соседнем селе Нижние Перетоки. Возвращаясь оттуда, Зубарь заметил впереди на проселочной дороге девушку. С плетеной корзинкой в руке. она легко шагала, приминая пыль белыми сандалетами. Ее золотистые волосы были прикрыты газовым платочком. Короткое платье из шотландки обнажало длинные загорелые ноги.
- Не узнаете эту принцессу, капитан? - спросил Зубарь.
- Не узнаю. Кто это?
- Да подружка вашей поповны! Догнать и перегнать! - решает Зубарь.
- Не стоит, Зубарь. Отбреет, как вчера се подруга.
- Проверим, кто из нас лучше знает эту тактику,- тоном бывалого ухажера решил Зубарь и, надвинув поглубже на лоб фуражку, ускорил шаг.
Делать нечего, Журженко тоже прибавил шагу. Когда они поравнялись. Зубарь, козыряя, осведомился у Юли Цимбалистой:
- Куда торопимся, уважаемая?
- Да вот зайду на минутку к Иванне, а потом во Львов на практику.
- У вас есть попутчики. Капитан тоже командирован 'во Львов, сейчас едет.
- А вы недолго у Иванны задержитесь? - спросил Журженко.
- Ровно столько, чтобы не опоздать к поезду.
- Тогда лады! - радостно сказал Журженко. Ему было приятно иметь такую попутчицу.
Подмигивая капитану и показывая на Юлю, Зубарь сказал:
- Вот видите, и не кусается. А вы боялись подойти?'
- Здрасте! - Юля засмеялась.- А с какой стати я должна кусаться?
- Ну, хотя бы из чувства солидарности с вашей подругой,- сказал Журженко.
- Ах, вон вы про что! - вспомнила Цимбалистая.- Не сердитесь, ради бога, на Иванну и не придавайте особого значения ее словам. Они вырвались у псе случайно от большого личного несчастья. У Иванны большое горе..,
- Какое горе? - спросил Зубарь и галантно взял из рук Юли корзинку.
Цимбалистая рассказала грустную историю Иванны. Дорога, по которой шли они, отдаляясь от Сана, потянулась косогорами, зажатая полями наливающейся пшеницы.
- Я сама настаивала, чтобы Иванна послала документы в университет,- горячо говорила Юля,- а она колебалась после стольких отказов в прежние времена и в конце концов послала их тайком даже от меня. Она ведь очень гордая, Иванна! А почему я настаивала? Меня же в медицинский приняли без всяких. А ее и подавно должны были принять: лучшая ведь ученица гимназии. Весь Пере-мышль ее знал.
- Но все-таки дочь попа,- осторожно заметил Зубарь.- Так сказать, нетрудовой элемент.
Журженко сильно дернул его за руку, а Цимбалистая метнула острый взгляд на старшего лейтенанта. Даже вздернутый ее носик, посыпанный веснушками, покраснел от негодования.
- Дочь попа? Да? Тогда почему же приняли без всяких в университет Зенона Верхолу из наших Нижних Перетоков? Его отец маслобойку в селе имел, двенадцать батраков на него работали, а сам он теперь до фашистов убежал. Туда! - И Юля показала рукой на открывшийся снова противоположный обрывистый берег Сана, по которому прохаживался на виду у всех гитлеровский пограничник' в рогатой каске.
Внимательно посмотрел Журженко на чужого солдата, разгуливающего так близко, и протяжно сказал:
- Видите ли. Юля, конечно, Николай Андреевич переборщил. Мы следуем правилу: сын за отца не отвечает и дочь также. И быть может, тот же самый Зенон Верхола...
- Да вы его не знаете! - распалилась Юлька.- Он сам тоже штучка хорошая. Еще в гимназии, в Перемышле, с националистами путался. Подручным у Степана Банде-ры был. Дружил с Лемиком, тем самым, что в октябре тридцать третьего убил во Львове секретаря советского консульства Андрея Майлова. Мы-то видели, как польская полиция приезжала в Нижние Перетоки, чтобы арестовать Верхолу. Но его и след простыл - убежал в Данциг от ареста...
- Молодой Верхола или его отец? - переспросил капитан.
- Конечно, молодой! А кто же иной? Зенко! - воскликнула Юля.- Он и гимназию не сумел закончить из-за той политики. Из восьмого класса его прогнали. А у Иваины... Ой! - вдруг смешалась Цимбалистая и, бледнея, протянула: - Що ж я наробыла? Только, ради бога, ничего не делайте. Ничего этого я вам но говорила... Хорошо? Бо у них - длинные руки...
НА ЧИСТУЮ ВОДУ
Журженко постарался успокоить девушку и по дороге во Львов узнал от нее такое, что заставило его после выполнения своих дел задержаться в городе. Он направился во Львовский университет и добился приема у ректора Козакевича.
Не подозревая, какой сюрприз его ожидает, Дмитро Каблак в это время, примостившись на краешке письменного стола, заигрывал с миловидной сотрудницей приемной комиссии, которая по его поручению сортировала дела. Волосы сотрудницы были заплетены коронкой, и в них виднелось несколько ромашек.
Каблак поправил одну из падающих ромашек и спросил:
- Пани Надийка не знает еще танго "Осенний день"? Да не может быть. Большое упущение...
Болтая ногами в брюках-гольф, он стал насвистывать мелодию, и пани Надийка, польщенная тем, что ее начальник позволяет себе такую интимность в служебном кабинете, вперила в него свои томные, волоокие глаза, отложив в сторону дела. Каблак сейчас был совсем иным, чем при встрече со Ставничей: любезным, предупредительным до приторности. Таких зовут в Галиции одним словом: "бавидамек" - развлекатель дам.
Когда зазвонил телефон, Надийка лениво взяла своей полной рукой трубку, но, опознав по голосу того, кто звонил, преобразилась в лице и с испугом передала трубку Каблаку.
Тот сразу спрыгнул со стола, сделался серьезным и несколько раз повторил:
- Слушаю... Слушаю... Так... Так... Будет сделано...- и заметался по кабинету. Он быстро выхватил из шкафа папку с делами студентов и, уже не глядя на пани Надийку, быстро вышел.
В кабинет ректора университета Козакевича Каблак входил уже чеканным шагом, слегка наклонив вперед голову, замкнутый, исполнительный служака, обученный заранее отгадывать, а подчас и предупреждать вопросы куратора.
Поклонившись ректору, седому красивому человеку в очках с золотыми ободками, Каблак скользнул взглядом по сидящему в мягком кресле наискосок от ректора капитану Журженко. Появление здесь военного насторожило Каблака, но он сразу различил на его черных петлицах значки военно-инженерных войск и успокоился. Он еще раз поклонился и вопросительно посмотрел на ректора.
Ректор, уставший от потока посетителей, поднял кверху склоненное над бумагами моложавое еще лицо.
- Скажите. Дмитро Орестович,- спросил он усталым голосом,- кто вам дал право самолично отменять прием Инанны Ставничей?
Каблак переменился в лице, но, овладевая собой, переспросил:
- Кого-кого?
- Вы принесли дело о приеме Ставничей? Дайте мне его.- Ректор полистал тоненькую папку.- Вот этой девушки! Посмотрите фотографию! - И ректор протянул ему через стол снимок, приложенный к заявлению.
Каблак долго всматривался в фото, выгадывая время, вертел его в руках, а потом, пожимая плечами, заявил:
- Первый раз вижу! - и тут же сообразил, что совершил непоправимую ошибку: ведь первая же очная ставка с этой поповной уличит его во лжи, спутает все его козыри! Надо было не переспрашивать "кого-кого?", не отпираться при виде фото, а рубануть прямо: дочь униатского священника, социально чуждый элемент, не для таких, мол, паразиток Советская власть университет открыла! И попробуй докажи тогда, что Дмитро не прав. Наоборот, как бы сразу взлетели его шансы. Ведь они так любят сверхбдительных людей!
Ректор передал фото капитану и сказал:
- Странная история!
- Простите. Иван Иванович,- вмешался Журженко,- разрешите вопрос.- И. не дожидаясь согласия ректора, с ходу спросил: - Ваша фамилия Каблак? Не так ли? Дмитро Каблак?
- Ну, допустим. Каблак... А что? - протянул секретарь приемной комиссии.
Журженко оглядел приметные гольфы Каблака, его ноги в узорчатых чулках, его напомаженную голову с хитрыми, пронырливыми глазами и остро спросил:
- Зачем вы нас обманываете? Какая польза вам от этого? Ведь вы отнюдь не в первый раз видите эту девушку!
Деланно улыбаясь, Каблак развел руками и сказал:
- Нет, я вижу ее в п е р в ы е... А собственно говоря. какое право вы...
- Но ведь это вы, именно в ы отсоветовали И ванне Ставничей идти к ректору. Вы запугивали се ссылкой в Сибирь и белыми медведями. Знаете, как это называется?
Каблак оскорбление пожал плечами.
- Пане... то есть... товарищу ректор... Это чистый наговор. Это нарушение нашей конституции...
Журженко возмутился еще сильнее. Юля Цимбалистая в самых мельчайших подробностях рассказала ему услышанную ею от Иванны историю отказа в приеме ее в университет.
- Наговор? - воскликнул капитан.- Скажите... вы... А принятый вами в университет Зенон Верхола, сын владельца маслобойки из Нижних Перетоков, тоже наговор?
Каблак побледнел. Он пытался оправдаться, но у него перехватило дыхание, и он только молча размахивал своей волосатой рукой. Ректор кивком головы остановил взволнованного капитана и спокойно решил:
- Хорошо, Дмитро Орестович! Идите! С этим вопросом мы еще разберемся...
Непринужденной походкой, стараясь выглядеть как можно спокойнее, Каблак покинул кабинет. Едва захлопнулась за ним обитая клеенкой дверь, как капитан воскликнул:
- Ну видите, какая бестия?! Зачем вы держите в университете таких людей?
- Тем более неосмотрительно было с вашей стороны выкладывать на стол все козыри! - поучительно, как ребенку, сказал ректор, укоризненно кивая седой головой.- Ну зачем вы кричали на него? Для чего фамилию Верхолы называли? Разве недостаточно, что вы мне одному рассказали об этом типе? Ай-ай-ай! Мы бы сами осторожно разобрались во всем.
Уже осознав свою ошибку, но из ложного стыда не сразу сознавшись в пей. Журженко попытался возражать:
- Если вы мне не верите, вызовите сюда Ставничую. Напишите ей несколько слов. Хотите, я сам передам ей ваш вызов?..
- Не волнуйтесь, капитан! Что будет нужно - сделаем,- заметно нервничая, сказал ректор, утомленный настойчивостью военного.
Козакевич не любил, когда посторонние вмешивались в дела руководимого им университета. Он поднялся, протягивая капитану руку и давая понять, что аудиенция окончена.