Дальше строительство не пошло. Нужны были зеркала. Сто пятьдесят штук. Сто пятьдесят штук - это двадцать рублей (два рубля мы прикинули на разные расходы). Столько денег сразу ни я, ни Тошка никогда не держали в руках. Матери давали нам по пятнадцать копеек на завтрак в школе, да изредка перепадало на кино. Мы подсчитали, что если экономить на завтраках, то нужная сумма наберется только через два месяца.
Тошка печально посмотрел на листок с расчетами и сказал, что, кроме всяких других несчастий, у великих изобретателей и ученых никогда не было денег, и жить им приходилось в мрачных, сырых подвалах или на холодных чердаках, и умирали они в страшной нищете и полном забвении, потому что их изобретения и открытия присваивали себе люди более ловкие. И тут же Тошка рассказал про какого-то крестьянина, который во время крепостного права из тележных колес и козел для пилки дров соорудил велосипед, приладил передачу из просмоленной веревки и откуда-то с Волги приехал на этом чудище в Москву. Москвичи ахали, удивлялись, но изобретателю так ни копейки и не дали.
Мы пробовали выпрашивать зеркала у девчонок, но ничего путного не получилось. Девчонки хихикали, смотрели на нас с подозрением и задавали глупые вопросы.
У знакомых удалось достать только три зеркала, да и те были какие-то тусклые, ободранные и не одинаковые по размеру. А нам нужны были только одинаковые.
Идея умирала, едва успев появиться на свет. И когда казалось, что все уже безнадежно и нет никакого проблеска, у меня вдруг неожиданно вырвалось:
- А бутылки?
- Какие бутылки? - удивился Тошка.
- Всякие. Молочные, винные, пивные. Какие найдем.
И тут я увидел, как на хмуром Тошкином лице засветилась, наконец, улыбка.
Первым делом мы залезли на чердак и обшарили каждый его закоулок. Добыча была неплохая - шестнадцать пыльных, затянутых паутиной бутылок, из которых одна была очень красиво оплетена соломой. Бутылки мы вытащили во двор и принялись за сарай. Там тоже оказалось пять штук, и две больших молочных я нашел на кухне.
Таким образом, не считая оплетенной бутылки, у нас оказалось двадцать штук, за которые в магазине давали по двенадцать копеек, и две молочные сорок. Всего на два рубля восемьдесят. Двадцать три зеркала! Совсем не плохое начало.
Весь остаток дня мы скребли и мыли эти бутылки, пока они не стали как новенькие.
На другой день Тошка принес из своего дома тринадцать штук, и мне удалось достать девять у Орьки Кирикова. Шесть были от шампанского, по семнадцать копеек штука. Итак, за два дня, не затрачивая особенного труда, мы заработали около шести рублей. Если дальше все будет идти в том же духе, то через неделю у нас в руках будут все сто пятьдесят зеркал!
Но на третий день мы добыли только пять бутылок, а на четвертый и вовсе ни одной. Мы обошли всех наших ребят - были у Борьки Линевского, у Блина, не поленились сходить даже на другой конец города к Николайчику, но безрезультатно. То ли родители у них никогда ничего не покупали в бутылках, то ли старались сразу же сдать их в магазин.
Однажды после уроков мы сидели на крутом берегу нашей речушки, швыряли в воду камни и все думали, где же достать денег, как вдруг Тошка сказал:
- Почти все изобретатели были бедняками. А некоторые даже нищенствовали.
- Брось, Тошка, - сказал я. - Неужели они просили по-настоящему, как безногий Степаныч у нас на базаре?
- Просили. Самым натуральным образом. Правда, некоторые. И то когда доходили до точки.
Он замолчал, и лицо у него стало сосредоточенным, как на арифметике, когда попадется трудная задача.
- Колька, - сказал он вдруг, - как ты думаешь, мы уже дошли до точки или еще не дошли?
- Н… не знаю, - растерялся я. - Наверное, дошли.
- Тогда, значит, нам тоже можно это… попробовать.
- Что попробовать?
- Ну… это самое… нищенствовать.
Глаза у меня сами собой широко раскрылись, следом раскрылся рот, и весь вид, наверное, стал у меня дурацким до невозможности, потому что у Тошки на лице появилось тревожное выражение и даже испуг.
- Ты что? - шепотом спросил он.
- Ничего. А ты что, в уме? - наконец произнес я. - Какие же мы нищие, если тетка мне позавчера новые ботинки купила и у нас у каждого дом и еда каждый день? У тех изобретателей вообще ничего не было.
- А что здесь такого? - возразил он. - Сидит же на базаре Степаныч. Тоже в своем доме живет. И два поросенка у него в котухе хрюкают. И сад, и огород у него вон какие! И все ему подают. За день небось полную шапку пятаков набирает. И не стесняется, хотя инвалид.
- Пьяница он без стыда и без совести. И еще спекулянт. Спекулирует своими култышками перед народом. Народу-то что, ведь не все знают, что у него свой дом. Вот он и пользуется этим. Будь я милиционером, я бы ему сразу место нашел! Инвалид! Грош такому инвалиду цена! Маресьев вон тоже без ног, а научился истребитель водить и до конца войны бил фашистов. И еще как бил! На весь мир прославился. Вот это настоящий инвалид. А твой Степаныч… тьфу, даже противно.
- Да вовсе не в Степаныче дело, Колька. Ничего ты не понял. Я про то говорю, что можно просить на изобретение у прохожих.
- Просить?
- Конечно. Только не так, как Степаныч.
- А как?
- Ну… - Тошка замялся. - Можно, например, подойти и сказать: "Дяденька, у меня не хватает на кино…" Или еще что-нибудь придумать.
В голове у меня вдруг все так перепуталось, что я никак не мог собраться с мыслями и сообразить, всерьез это Тошка или разыгрывает меня?
- И не так это стыдно, как кажется, потому что мы не на какую-нибудь ерунду, а на установку… Может быть, это будет величайшим открытием, о котором люди позабыли, считая его сказкой, а мы вернем это открытие человечеству… - Тошка шмыгнул носом от возбуждения. - Что для человека пятак? А мы за вечер можем рубля два набрать. И тогда через неделю…
Теперь я убедился, что Тошка не шутит, и испугался по-настоящему. Город у нас небольшой, знакомые встречаются на каждом шагу, и если кто-нибудь увидит, что мы нищенствуем… я даже представить не мог, что будет.
А Тошка продолжал, вдохновляясь все больше;
- И ты знаешь, как мы назовем наш… этот самый… аппарат? ФАКС, вот как. По первым буквам наших имен и фамилий. Федоров Антон, Коля Соколов. ФАКС. Здорово звучит, правда? ФАКС! Как выстрел.
"Вечером, положим, знакомые не так уж часто встречаются, особенно в центре, - подумал я. - Да и просить мы будем не у всех, а только у некоторых… В конце концов, если нарвемся на знакомых, им тоже можно будет соврать что-нибудь… И вообще…"
Чем больше я слушал Тошку, тем плотнее становился туман в моей голове, и я уже не мог различить, что хорошо, а что плохо, а Тошка соловьем заливался над самым ухом:
- А потом мы притащим его в школу и докажем, что Архимед сжег все-таки зеркалами и что мы усовершенствовали способ Архимеда… И о нас будут писать в научных журналах, и приглашать на разные конференции, и выбирать в президиум… А иначе у нас ничего не получится, потому что ни твоя тетка, ни моя мать никогда нам не дадут сразу по десять рублей, и ФАКСа не будет, и никогда в жизни мы ничего не докажем… А если не веришь - назови меня дураком…
Мне вдруг так стало уныло и серо - ну, прямо до слез. "В самом деле из-за каких-то паршивых десяти рублей все идет прахом, все останавливается, все гибнет… Ведь ради доказательства, которое мы с Тошкой уже сделали, ради ФАКСа можно на какой угодно позор. Да какой там позор! Чепуха это все. Подумаешь - попросил на кино…"
- Твоя правда, Тошка, - сказал я наконец. - Иначе у нас ничего никогда не будет. Давай пойдем нищенствовать завтра вечером.
- Зачем завтра? - воскликнул Тошка. - Давай сегодня! Уже почти вечер. Пойдем туда, где больше всего народу. На улицу Мира или на Почтовую…
"В самом деле, чего тянуть?" - подумал я и сказал:
- Ладно, идем.
Мы остановились на Республиканской, недалеко от обувного магазина. Наступал летний прозрачный вечер. Гуляющая публика слонялась по тротуарам, глазела на яркие витрины магазинов, шутила, пересмеивалась и звонко грызла каленые семечки.
- Лучше всего просить у женщин, - сказал я. - Они всегда сочувствуют.
- Сочувствуют? - сказал Тошка мрачно. - Ну-ка, попробуй попроси у моей матери. Она тебе так посочувствует, что три дня чесаться будешь. Нет, я у женщин просить не буду. Лучше всего у парней. Вон видишь - идет в сером пиджаке? Высокий такой? Этот обязательно даст.
- Подожди, я попробую, - сказал я и двинулся навстречу парню.
Мне хотелось доказать Тошке, что не он один все может придумывать, что я тоже кое-чего могу, и, кроме того, хотелось, чтобы он не особенно задирал нос потом, когда все будет построено. Работать - так работать на равных!
Сначала я шел очень быстро и думал, что попрошу не пять и не десять, а все пятнадцать копеек, но чем ближе я подходил к парню, тем медленнее передвигались у меня ноги и внутри становилось как-то нехорошо.
Парень заметил меня и тоже замедлил шаги, и мне вдруг очень захотелось повернуть назад. Но было поздно. Парень ждал, вопросительно глядя на меня. Я хотел сказать хоть что-нибудь, но язык никак не хотел поворачиваться во рту, и я стоял перед парнем, беззвучно открывая и закрывая рот.
- Что, друг, обознался? - спросил наконец парень. - Ну, ничего, ничего, бывает!
Он засмеялся, отошел от меня и потерялся в толпе.
И тут рядом со мной оказался Тошка.
- Эх ты, - сказал он. - Чего же молчал-то?
И вдруг язык у меня опять стал нормальным.
- Понимаешь… Я все не знал, как начать. Нам нужно было не сразу, а немного потренироваться.
- Потренироваться! - с яростью произнес Тошка. - Что мы, в театре, что ли? Просто ты сдрейфил, и все. Вот смотри, как надо.
Он высмотрел в людском потоке пару - парня с черноволосой девушкой в красной кофточке - и смело направился прямо к ним.
- Дяденька, - проговорил он таким хриплым и низким голосом, какого я у него никогда не слышал. - У меня это… на кино не хватает… всего десять копеек… Картина очень интересная… и вот не хватает… Честное слово!
Парень с любопытством посмотрел на Тошку и спросил:
- А какое кино?
Тошка вдруг втянул голову в плечи и часто-часто заморгал глазами. Дело в том, что сегодня мы даже не взглянули на афиши и не знали, где какой фильм идет.
- Ну что, вспомнил? - нетерпеливо спросил парень.
- Вспомнил… - пробормотал Тошка. - "Адские водители"…
- А где?
- В "Ударнике"… - прошептал Тошка.
- Эге-ге! Такой фильм, а я и не знал! - воскликнул парень и обернулся к девушке. - Сходим, Лариса? Ведь ты не видела, правда?
Девушка улыбнулась и кивнула.
- Вот красота! - обрадовался парень и еще крепче подхватил девушку под руку. - А ты - идем вместе с нами, - сказал он Тошке. - Мы тебе билет купим. Кстати, во сколько начало?
- Нет! Не надо никакого билета! Мне только десять копеек! Я возьму билет сам! - в отчаянье забормотал Тошка.
- И чего ты стесняешься, в самом деле! - сказал парень. - Я тоже таким был, знаю, как хочется. Идем, если приглашают!
Свободной рукой он подхватил упирающегося Тошку и потащил его по улице в ту сторону, где был клуб "Ударник". Тошка оглянулся, и я увидел его испуганные, отчаянные глаза. И тут я вспомнил, что сегодня среда, а по средам в "Ударнике" работают разные кружки самодеятельности и никакого кино не бывает. И я понял, что Тошка влип самым страшным образом.
Я долго стоял, не зная, что делать, ошеломленный случившимся. Каким образом Тошке удастся вывернуться? Что скажет он парню?
Народу на улице становилось все больше. В такой вечер никому не хотелось сидеть в квартире.
Меня непрерывно толкали, потому что я был в самой гуще толпы. В конце концов меня отжали к поручню у витрины аптеки, и я от нечего делать принялся разглядывать шприцы, кривые ванночки и бормашину.
Рядом со мной остановился старик с длинными седыми усами и в соломенной шляпе и тоже стал смотреть на бормашину. Лицо у старика состояло из сплошных морщин, и даже глаза поблескивали из глубоких складок. Из-за этого лицо казалось очень добрым. Я несколько раз искоса взглянул на него и вдруг всхлипнул, то ли оттого, что вспомнил про Тошку, то ли оттого, что нам дико не везло.
- Что с тобой? - участливо спросил старик и даже придвинулся на шаг ко мне. - Что случилось, а?
Честное слово, у меня даже в мыслях не было распускать слюни, просто как-то случайно получилось это всхлипывание, может, даже оттого, что в нос что-нибудь попало. А он, наверное, подумал, что я по-настоящему.
- Тебя кто обидел? - снова спросил старик.
Я хотел ответить "никто" и отвернуться, но тут язык мой заработал сам собой, и я, холодея, произнес жалобным голосом:
- Дяденька… Меня мама послала… в аптеку за лекарством… А я потерял… это… двадцать копеек… И теперь мне не купить…
Старик внимательно посмотрел на меня.
- Потерял? - переспросил он. - Это плохо. Это очень плохо, что потерял. Но мы сейчас это дело уладим.
Он опустил руку в карман пиджака и вынул кошелек.
Я замер.
- Так за каким лекарством тебя послали? - спросил он. Я попытался придумать лекарство, но вспомнил только йод и валерьянку. Какие бывают еще, я не знал.
Старик ждал.
- Я по рецепту… - прошептал я.
- Ты не волнуйся, все будет в порядке, все уладится, - ласково прожурчал старик. - Давай-ка сюда рецепт, сейчас мы закажем твое лекарство.
Я стал копаться в карманах, делая вид, что ищу рецепт, а сам лихорадочно думал, как бы отвязаться от чересчур доброго старика.
- Ты, кажется, и рецепт потерял вместе с деньгами? - сочувственно сказал старик. - Ай-яй-яй! Такой молодой и такой рассеянный…
- Кажется, потерял… - пробормотал я, и на вздрагивающих ногах, обливаясь потом, отошел от витрины.
- Куда ты, мальчик? - сказал старик, но я даже не обернулся, стараясь поскорее исчезнуть, потому что около нас уже начали останавливаться любопытные.
- Вспомни, где шел, и поищи хорошенько, дружок! - крикнул старик.
"Тьфу! Бывают же такие сверхдобрые, что даже тошно становится!" - подумал я со злостью.
Кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся и увидел запыхавшегося Тошку.
- Ты?!
- Я, - сказал Тошка. - Ф-фу!.. Едва смылся… Даже голова кружится… Только подошли к "Ударнику", я руку - дерг! - и в толпу…
Мы вошли в сквер и плюхнулись на первую попавшуюся скамейку.
- А ты от кого бежал? - спросил Тошка.
Я рассказал про старика и рецепт.
- Плохо, - сказал Тошка.
- Что же теперь делать?
- Не знаю. Но так больше нельзя. Люди у нас не такие, понимаешь. Не как за границей. Не подадут. Помогут чем угодно, купят что надо, но не подадут…
- Так что же теперь? - снова спросил я.
Тошка не успел ответить. Над темными деревьями сквера с громким шипеньем поднялась ракета. Волоча за собой огненный шнур, она взбиралась по невидимой горе все выше и выше на небо и вдруг лопнула среди звезд, осыпавшись зелеными искрами.
Искры на мгновенье осветили дрожащим светом вершины лип и наши запрокинутые лица, потом померкли, погасли, и темнота снова сомкнулась вокруг. Тусклые фонари в сквере стали еще тусклее.
- Зареченские пустили. Это они все время с порохом возятся. Красиво взорвалась, правда?
- Чепуха, - сказал Тошка и сплюнул в сторону. Он сказал это очень уныло, и плевок тоже не получился по-настоящему, и Тошка вытер его рукой с подбородка.
И мне вдруг стало обидно за Тошку, за идею, за себя, за все наши неудачи. Так обидно, что я не удержался и хлюпнул носом, теперь уже по-настоящему.
- Ты что? - спросил Тошка.
- Ни… ничего, - пробормотал я.
И в этот момент темноту сквера снова прорезала, но теперь уже не ракета, а такая ослепительная мысль, что я зажмурился, как от вспышки молнии.
- Тоша, - прошептал я. - Не надо нам нищенствовать. Никого не надо обманывать. Все очень просто. Так просто, что ты сейчас будешь смеяться ненормальным смехом, честное слово! Знаешь, что нам нужно? Книжки, вот что! Побольше книжек. Какие у тебя есть дома, ну?
- Книжки?
Тошка с минуту смотрел на меня, соображая, потом хлопнул себя по лбу ладонью и воскликнул:
- Назови меня дураком!
Больше всего я жалел "Остров сокровищ". Отличная была книга. В ней под потрепанной красной обложкой зеленовато светилось море и боцман Билли Бонс орал старинную матросскую песню "Пятнадцать человек на сундук мертвеца". И от страниц ее отдавало потом, просмоленными канатами и цветущими пальмами. И вот теперь эти пальмы нужно было нести в магазин вместе с "Маугли", "Морскими рассказами" Бориса Житкова, "Маленькими индейцами" американского писателя Сэтона Томпсона и еще кое-какими книгами.
С большим трудом я собрал в себе всю силу воли и подавил жалость, хотя знал, что это была жертва во имя науки.
Я завернул книги в газету и крепко перетянул пакет обрывком шпагата.
С Тошкой мы уговорились встретиться у магазина. Он пришел туда ровно к трем часам со старым портфелем в руках, и вскоре в комнате позади магазина, тесно уставленной стеллажами, набитыми книгами, мы выкладывали на стол свои сокровища.
Пожилая тетка в очках придирчиво осматривала каждую книгу и что-то ворчала себе под нос. Наконец она разделила все книги на две стопки, большую стопку придвинула к нам со словами: "Эти не пойдут!", а маленькую стопку начала ворошить снова, перебрасывая костяшки на счетах. В этой стопке оказались почти все мои книги и только две Тошкиных.
- Тетя, - жалобным голосом спросил Тошка. - Почему эти не пойдут? Может быть, все-таки можно, чтобы они пошли?
- Нельзя! - вдруг грозно крикнула тетка и подняла очки на лоб. - Нельзя так зверски обращаться с книгами! Надо привыкать беречь вещи! Знаете, что такое книга? Нет, я вижу, вы ничего не знаете! Ничего, иначе вы не принесли бы этих инвалидов сюда!
Она зло фыркнула, склонилась над столом и начала выписывать какую-то квитанцию, но написала только одну строчку и снова подняла голову.
- Над каждой книгой работает сто человек, а может, и больше! - снова закричала она. - Сначала работает писатель. Потом редакция. Потом те, кто печатают книгу в типографии. А лесорубы, которые рубят деревья для бумаги? А рабочие, которые делают эту бумагу? А те, которые добывают металл для машин? Неужели все это делается только для того, чтобы двое нерях превратили книгу в капустный кочан?! Это что? - Она ткнула пальцем в Тошкины книги. - А это? А это? К этим книгам прикасались не руки, а лапы! Лапы, я говорю, слышите? Заберите это домой! - Она стукнула пальцем по большой стопке. - А вот по этому, - она протянула Тошке квитанцию, - получите в кассе два рубля тридцать копеек. Все! Отправляйтесь!
Кое-как запихнув непринятые книги в портфель, мы вышли из комнаты. Мы чувствовали себя так, будто нас неожиданно окатили холодной водой.
- Ну и тетка! - сказал Тошка. - В жизни сюда больше не приду.
- Книжки-то у нас правда… не особенно чистые, - сказал я, заглядывая в портфель. - У твоих так все обложки оторваны и в чернилах.
- Где? Покажи, где? Вот это? Это я капнул очень давно и случайно… А на твоих полно жирных пятен. И страницы мятые, будто их жевали… И надорванные… вот посмотри…