Но дядюшка, похоже, ничего не слышал - был так расстроен, что три раза обошел Артура, а потом уселся на крыло и поднял дворник.
А папка заявил, что это неплохая идея: ему и впрямь страшно хочется ухи. И если мама говорит - не шутит, то сколько рыбешек ей для супа понадобится?
Мама сказала - хотя бы с десяток, но главное, чтоб у них была икра: когда она сварится, то очень здорово похрустывает.
- Нынче все равно много не наработаю, - решил папка. - Что-то голова не варит, приведись, я бы даже неопределенный интеграл не взял. Как только Лойза успокоится, пойдем порыбачим, наловим плотвичек на тертые сухари. - Потом он подошел к дядюшке и, постучав Артура по крылу, вздохнул: - Да, это материал, ничего не скажешь. Лойза, он выдержит еще сто лет, всех нас переживет.
- Вот помыл бы Артура, сделал бы дело, - прикрикнула на дядюшку бабушка, а наша мама сказала:
- Ладно тебе, не видишь разве, что он из-за этой рыбы совсем нос повесил?
Я прекрасно понимала, что Ивча только вид делает, что загорает, а у самой ушки на макушке. И еще шевелит губами, словно бы приговаривает: "Голавль - цыпки, голавль - цыпки".
А тут уж пошла летать мошкара, у которой крылья сложены в стрелку, переливчатая такая мошкара, папка называет ее сверхзвуковой. Дядюшка сразу же поднялся, натерся репеллентом, открыл чемодан от Артура, достал ручку и крутанул. Артур затрясся - бу-бу-бу, бабушка сказала: "Не воняй тут", а папка снова одобрительно постучал Артура но поднятому капоту.
- Да, старая "татрочка", ничего не скажешь, ходит как часы.
- Хорошо бы поставить гидравлический тормоз, - вздохнул дядюшка. - А то еще не пройду техосмотр. Говорят, нынче бракуют машины с механическим тормозом.
- Мотор в порядке, нечего тебе беспокоиться, - сказал папка дядюшке. - Эта машина отвечает всем требованиям, и нет причины ее браковать.
- Артур - цыпки, - прошептала Ивча.
Дядюшка сказал, что так или этак, а все равно интересно, какая страшная силища у рыбы в воде. Если бы он эту рыбину хотя бы видел, то легче бы смирился с потерей. В этом еще виновата птица, которая кричит в грабовой роще на той стороне реки. Именно из-за птицы дядюшка не смог сосредоточиться и отошел от удочки, чего никогда нельзя делать.
- Всякое случается, дружище, - сказал папка. - Рыбалка есть рыбалка, ничего не попишешь, приходится смириться с тем, что всегда теряешь самую что ни на есть большую рыбу. Это как в жизни, Алоиз. Ждешь случая, а когда он наконец представится, прошляпишь его.
- Знаешь, не мне об этом рассказывать, - спокойно заметил дядюшка и отмахнулся от слепня, который кружил вокруг лица. - Я человек невезучий. Слышь, это опять она.
Тут я тоже услыхала, как на косогоре кто-то тоненько пискнул.
- Это она, - продолжал твердить дядюшка. - Только я сел к удочке, слышу, кричит. Сойка, точно она. Ох, негодяйка, умеет подражать любым голосам в природе. Где-то там умостилась и воображает, что поет.
Бабушка говорит, что сойки - негодяйки: как подойдет их время, рыскают по всем кустарникам, чтобы вытащить птенцов из гнезд. Но я и соек люблю, мне было бы без них очень скучно в лесу. Ужасно потешно, когда по осени они собирают в кронах дубов желуди и прячут свои припасы в землю, а потом забывают о них, не находят, и по весне там и сям полно молодых дубков.
За рекой опять раздался крик, Ивуша села на кушетке и надела мамины защитные очки, чтобы выглядеть еще более важной.
- Вовсе это не сойка, - сказала она. - Это такая черно-белая птица, которая вчера пила у реки. Я сама видела.
- С тобой никто не разговаривает, - осадила я ее. - Натрись-ка лучше, не то обгоришь и будешь вечером ныть, а я всю ночь из-за тебя не усну.
- Может, я буду спать на улице, - фыркнула Ивча.
- Ты?
- Ну и что? Возьму матрац и лягу хоть в крапиву. Мне все равно.
- Да что ты говоришь, Ивоушек!
Я знаю, что ее выводит из себя. Больше всего - когда ее называют Ивоушек, потому что она довольно упитанная. Как только она услышала это имя - встала и пошла к водокачке. И давай по-всякому вертеться и гримасничать.
- Барышня, я могу у вас напиться? Это, барышня, питьевая вода?
Так она мне отомстила - стала передразнивать мальчика, что прошел позавчера с ранцем на спине вдоль берега и назвал меня барышней.
- Ну, попей, Ивоушек, - сказала я ей. - А когда напьешься, может, расскажешь, чем тебя кормят, что ты так хорошо выглядишь. Отрубями?
Ивча накачала в жестяную кружку воды, напилась, а остаток плеснула в меня.
- Тили-тили тесто, жених и невеста! Здесь, барышня, есть где-нибудь мост, чтобы перейти на другую сторону? Если нет, барышня, я переплыву.
Над рекой пролетел зимородок и пронзительно засвистал. У него, наверное, тоже много забот, но зато он настоящий рыбак, не чета тем, что ходят мимо нашей дачи с длинными удочками и подсачками, в которых мог бы уместиться целый поросенок. Несколько раз я видела эту птицу - как она на сухой ветке или мостике недвижно подстерегает мелких рыбешек, камнем падает в воду и выныривает с добычей в клюве. Внизу под шлюзом есть гнездо оляпки с белой манишкой, которая может пройти под водой, как наш Пипша по скошенной траве; насобирает она водяных насекомых и фьюить - пропадает где-то в водяных брызгах. И еще умеет свистеть почти как зимородок, только не так громко, и летает помедленней.
С рыбалки дядюшка с папкой принесли в полиэтиленовом мешочке две плотвички и одну красноперку.
- Скажи своему мужу, - объявил дядюшка маме, - пусть зайдет в контору и сдаст свой рыболовный билет, потому как проморгал карпа сантиметров в сорок, не меньше. Ох уж эти великие теоретики!
У папки был удрученный вид.
- Должно быть, плохо его подцепил. Я сменил леску на пятнадцатую и боялся порвать ее.
- Вот они, твои тонкие лески, - покачал головой дядюшка. - Вот они, твои мягкие снасти.
Мама сказала, что им ни к чему попрекать друг друга: из рыбешки, которую они принесли, волшебник и то не приготовил бы на такую ораву ухи по-венгерски.
- Можешь быть абсолютно спокойна, - ответил папка. - Под вечер я сяду на мостик и стану таскать одну плотвичку за другой. На глубине брали карпы, а к вечеру плотвички потянут на мель.
Потом он еще говорил что-то о мелкой рыбе и сказал, что, если бы был писателем, сложил бы оду в ее честь. И в честь маминого супа, сваренного в котелке, потому что мамочка - великая рыбная кулинарка.
Тут появилась Ивча с большой грабовой веткой, и бабушка сказала дядюшке, что ему должно быть стыдно. Пока он прыгает вокруг дома и мудрит со своими удочками, приговаривая: "Это было бы хорошо и было бы кстати", ребенок трудится в поте лица.
Ивча возгордилась, услышав похвалу в свой адрес, и натаскала для костра целый ворох сучьев почти одна, хотя я и предложила помочь. Бабушка принесла тарелку тертой моркови, чтобы наш Ивоушек поел витаминов. Прежде чем смерклось, мама приготовила котелок, разную зелень и пряности. Папка поймал третью плотвичку и сказал:
- Все идет как я и предполагал. Вот они, здесь. Бросаю - и сразу берет.
За рекой снова раздался крик, и следом зашуршала сухая листва. Папка покачал головой:
- Нет, это ненормально. Ну, не странно ли, чтоб из одного места все время доносились какие-то звуки? Мне это что-то не нравится.
Дядюшка отмерял доски на новую коптильню. Для этого он надел очки.
- Это сойка.
- Но почему она торчит все время на одном месте?
- Кто знает? Может, она подстрелена, - ответил дядюшка. - Или ее потрепал ястреб.
Папка немного помолчал, потом положил удочку в развилку и сошел с мостика.
- Это крик, полный тоски, он раздирает мне душу. Гана, давай сплаваем, поглядим.
- Ухи ждать теперь не приходится, - сказал дядюшка. - Распугаешь всю рыбу.
Уже почти совсем смерклось. Я села с папкой в лодку, и мы стали подгребать к противоположному берегу, к тому месту, где можно удобно пристать у плоских камней. Пока мы плыли по реке, крик все еще доносился, но как только вышли на рыбачью тропу - прекратился, не шуршал ни один листочек.
Папка, прищурившись, стал оглядывать косогор.
- Это где-то здесь, отсюда доносилось. Когда слышишь с другой стороны реки, все выглядит иначе. Надо было взять фонарик.
Не успел он договорить, как прямо под ногами зашуршали листья. Папка испугался, отскочил, а кто-то ужасно завизжал.
- Ну вот, - сказал папка и опустил очки на нос.
Потом нагнулся, а когда повернулся ко мне, в руках у него был какой-то маленький комок - он метался и верещал так же, как наша Ивуша, когда мама дергала у нее молочный зуб.
- Ну, тихо, тихо… - говорил папка. - Успокойся, сойка.
Визг прекратился у самого берега. Папка вышел из лодки, сел к столику между березками, где наши пьют кофе, и сказал всем сбежавшимся:
- Вот она, ваша сойка.
Дядюшка посветил фонариком.
- Н-да, никогда бы не подумал, что косуля может так орать. Голову дал бы на отсечение, что это сойка. Подстреленная.
Папка бережно положил косулю на траву и только тогда заметил, что вся ладонь у него в крови. Мы собрались вокруг.
- У нее разбита голова, - сказал папка. - Наверное, когда скатывалась с камней. Поглядите, она совсем апатичная, и глаза закрыты.
- Пап, а что такое апатичная? - спросила Ивча.
- Безучастная, - объяснил папка. - Равнодушная ко всему. Это несчастный детеныш косули, там, наверху, определенно что-то случилось. Принесите молока.
Мама побежала в дом, а за ней вдогонку бабушка.
- Захватите перекись и бинты, - крикнул им папка.
Косуля лежала неподвижно и была похожа на комок рыжей шерсти с торчащими палочками, на каких обжаривают сардельки. Со склона донеслось чье-то бормотанье, и тут же следом отозвался хозяин нашей долины, усатый филин, что живет в растрескавшихся камнях над рекой.
Угу, бу-бу-бу, угу - загудело со стороны скал так, будто поднялся ветер. Косуля вдруг сильно дернулась, беспомощно раскинула передние ножки и ткнулась головой в траву.
- Ну ничего, ничего, - растерялся папка, снял очки и протянул их мне. - Не бойся, тебя здесь никто не обидит. Ну, женщины, куда вы запропастились, где вы, сколько можно?..
Все разнервничались. Мама протирала косуле головку марлей, смоченной в перекиси, и все время приговаривала: "Бедняжечка, как же ты покалечилась, как же тебе досталось", бабушка прыгала вокруг миски с молоком, а папка пытался раскрыть косульке рот.
- Ну вот, вот… - заикался он в расстройстве.
Мама намочила палец в молоке и сунула косульке в ротик.
- Просто невероятно, просто непостижимо, - сказал папка, - у этого зверька вообще не развит сосательный инстинкт.
- Тебе только это приходит на ум, - отрезала мама. - Ведь она в шоке.
- Что с ней будешь делать, раз она не хочет пить? - сказал папка.
Дядюшка с грустью поглядел на пустой котелок и взял с доски ломтик шпика.
- Да, дорогие мои, - заявил он. - У природы свои законы. Я это хорошо знаю. Как-никак я из деревни.
- Мам, принеси махровое полотенце, - попросила бабушку наша мама.
- Ну, чего ждешь, - накинулась бабушка на дядюшку. - Чего ты все жуешь, как какое-то жвачное животное! Принеси-ка махру.
Дядюшка принес полотенце, но похоже было, такое сравнение оскорбило его - он сел на мостик и бросил угрю дождевого червя на крючке. Мама смочила кончик полотенца молоком и вложила его косульке в рот.
- Ну вот, попей все-таки, ты же голодная, ты же пить хочешь. Не бойся, ней, пей, соси… - говорила мама и гладила косулю по шее.
Вдруг мы ясно услышали - что-то чмокнуло, потом зашипело так же, как когда у Артура спускает шина, потом чавканье стало еще слышней, и косуля вытянула шею.
- Она пьет, - тихо сказала мама. - Сосет полотенце. Это хорошо.
Немного погодя маме удалось вытащить кончик полотенца. А когда косуля высосала его во второй и в третий раз, мама придвинула ей под нос розовую миску - из таких мы обычно едим суп, сваренный в котелке.
- Ну, ладно, - сказала мама и, как щенку, намочила косуле носик в молоке. - Не бойся и попей как следует.
- Вот бы никогда не подумал, - покачал головой папка, увидев, как быстро исчезло молоко, словно у миски дно прохудилось. - Она прекрасно пьет из миски.
- Вот именно, - сказала мама. - У нее нет сосательного инстинкта. А теперь самое лучшее, если мы оставим ее в покое.
Косуля напилась, а потом головка ее опять беспомощно свесилась, и маме пришлось придерживать ее руками.
- На ночь положим ее в холле, а утром посмотрим, - решила мама. - Девочки, пошли устроим ей что-то вроде норки. Главное, чтобы она ни обо что не ударилась, если вдруг почему-то разволнуется.
Папка закурил и пошел на мостик к дядюшке, а мы отправились в холл. Первой шла мама с косулей на руках, за ней, как обычно, спешила Ивча, за Ивчей - бабушка с миской молока и обсосанным полотенцем и наконец я.
- Мам, а она не умрет, ведь она такая маленькая! - хныкала Ивча. - А может, ей спать в кровати? А не будет ей в холле холодно, если мы ее просто так положим?
Мама ничего не ответила, но бабушка сказала:
- Не волнуйся, Иванка, главное, что она наелась. А теперь все спать, утро вечера мудренее.
Но я-то хорошо слышала, как у мостика дядюшка сказал папке:
- Косуля до утра не протянет.
Всю ночь я не могла уснуть. То и дело просыпалась и прислушивалась, что делается в холле. И вдруг неожиданно меня окликнула Ивча:
- Спишь?
- Нет, - ответила я.
- Я боюсь, что она умерла, - зашептала Ивча. - Там так тихо. Там никогда не бывает так тихо.
Я тоже боялась, что с косулей случилось что-то плохое.
- Пойдем поглядим на нее, - позвала Ивча и влезла ко мне в постель. - Все-таки сразу узнаешь, спит она или…
- Не говори об этом, - оборвала я ее.
Мы обе помолчали, а потом, когда опять разговорились, вдруг услышали, как в соседней комнатушке щелкнула зажигалка и раздался папкин голос:
- Девочки, что с вами, почему не спите? Угомонитесь, наконец.
- Пап, - захныкала Ивча, - мы боимся, что косуля может умереть, она ведь такая маленькая и слабая. Ты тоже боишься?
Папка молчал с минуту, а мы так и замерли от страха: вдруг он что-то знает, а нам не хочет сказать? Но потом донеслось из его комнатушки:
- Спите, девочки. Обязательно все будет хорошо. Она родилась для того, чтобы жить, а не умереть.
Уснули мы под утро, когда услышали, как на лиственнице кричит зяблик Пипша и воробьи дерутся с поползнями. Мы проснулись и тотчас бросились в холл, но косули там уже не было. Мы выскочили из дому и увидели, что все наши сидят во дворе и смотрят на какой-то комочек, что лежит перед ними на старом одеяле. Это была наша косулька. Когда я впервые увидела ее при свете дня, она показалась мне такой маленькой, меньше, чем щеночек; у нее были только глаза, ножки-палочки, длинные уши и больше ничего, ровным счетом ничего.
На это вот "ничего" мы все смотрели и молчали, даже Ивча примолкла, когда как следует вгляделась в маму. Молчание тянулось ужасно долго, наконец папка поднялся из-за стола, наклонился к косуле и стал мягко, двумя пальцами, ощупывать ей спинку и задние ножки. Косуля не сопротивлялась, лежала на боку и поминутно закрывала глаза.
- Так, паралич или где-то перебит позвоночник, - решил папа.
Он запустил пальцы во взъерошенную шерсть, потом пошел вымыл руки и сказал маме:
- У нее полно клещей. Они набухли, как горошины. Принесите-ка пинцет.
Я сбегала за пинцетом, и мы с мамой стали вытаскивать у косульки из кожи отвратительно разбухших клещей, которые из этого маленького тельца высасывали последнюю кровь. Мама только качала головой и сжимала губы.
А за плотиной выкатилось солнце и облизало реку, зорянки затянули свою жалобную песенку, а ондатровая мама выбежала на берег за травой.
- Она похожа на белку или на щенка таксы, - сказал дядюшка и почесал лысину. - Никто и не подумает, что это косуля. Ей-богу!
- Все-то ты знаешь, - напустилась на дядюшку бабушка.
И Ивча заступилась за косулю:
- Потому что она еще маленькая, понимаешь, дядя! Она не виновата в этом. Правда, Рыжка? У ондатриных деток есть мама, а ты одна, у тебя нет никого.
Я чувствовала, как у косули дрожит кожа под моей ладонью, а когда взяла ее за ножку, мне показалось, что я держу в руке какую-то мертвую и холодную вещь. Мама окунула косулин нос в миску с молоком, но Рыжка пить не захотела.
- Лучше бы оставили зверька хоть на минуту в покое, - сказал папка. - Да, Ивушка, это и к тебе относится. Там, наверху, должно быть, что-то случилось, иначе и не объяснишь. Косуля-мать обычно выхаживает своих детенышей, а этой малышке всего несколько дней, у нее еще пупочек-то не засох.
- Может, она была третьим детенышем и не могла подступиться к соску, - предположил дядюшка. - Кое-что о природе я все-таки знаю. Почему у косули не может быть трех детенышей? У нее их было трое, те двое встали на ноги и ушли с мамой. А эта - обезноженная, вот почему мать-косуля ее там и кинула. Одно слово - природа, - объяснял дядюшка, а бабушка насквозь сверлила его глазами. - Природа не знает сантиментов. В ней действуют суровые законы.
- Ну, хорошо, - согласился папка. - Тогда, Лойза, объясни мне, как она попала к воде, если не может двигаться. Объясни мне это.
Мама пошла в дом и принесла пластырь.
- Ну, Рыжка, - позвала она, - покажи головку. Налепим тебе пластырь.
Папа посмотрел на дядюшку, перевел взгляд на маму, потом снова на дядюшку и сказал:
- Так, дамы. Теперь оставьте нас с Лойзой на минуту одних. Нам нужно потолковать.
- А о чем? - выпалила Ивча.
- Не любопытничай и марш умываться, - строго сказал папка.
- Ну пошли, дети, пошли, - сказала бабушка. - Умойтесь, оденьтесь - и пойдем в деревню за покупками.
- Я никуда не пойду, - заявила Ивча. - Я останусь здесь и буду следить за Рыжкой, чтобы с ней ничего не случилось.
- Ты разве не слышала, что велел пана? - одернула мама Ивчу. - Опять характер показываешь?
Ивча надулась и побежала в свою комнатушку. И жутко топала по лестнице. Я помогала маме мыть посуду, но в то же время и прислушивалась: дядюшка с папкой из-за чего-то пререкались.
Видно мне было и Рыжку - она лежит, такая несчастная-разнесчастная, на старом одеяле, а на головку ее наползает тень. Потом я увидела, как дядюшка встал и принес старую сумку, ту самую, с которой ходил на работу, когда был кондуктором, и положил в нее Рыжку. Тут уж я не выдержала.
- Ты посмотри, мама, что они делают, - сказала я маме. - Они сунули Рыжку в трамвайную сумку.
Мама приложила палец к губам, а потом указала наверх - было слышно, как там, назло всем, распевает Ивча. Потом мама пошла к папке, а когда вернулась, вид у нее был странный.
- Что они хотят с ней делать?
- Дядюшка отнесет ее в лес, - сказала мама. - Ты должна понять: она больная, у нее не действуют ноги. Что тут сделаешь?
- Но в лесу она умрет. Наверняка умрет.