Чуждый стук копыт
Придя домой, Гришка спросил прямо:
- Дядя Федя, любовь - сложное дело?
- Смотря как посмотреть. Если любовь, так - любовь. А если нет её, тогда - сложное дело… - дядя Федя оживился, воскликнул вдруг: - Вот оно! - Полез на печку и, достав оттуда пишущую машинку, сказал: - Мемуары писать старикашечье дело. А я ещё молодец - займусь поэтическим творчеством. Я в себе силы чувствую прилив.
Дядя Федя принялся шагать по избе, размахивая руками, дёргая головой. Потом набросился на пишущую машинку и зафиксировал:
Она была красивая, как сон,
Как воздух сна,
Как сна очарование.
В неё влюбивши был весь первый эскадрон.
И резкий фокус расставанья.
И чуждый стук копыт…
- Это про что? - шёпотом спросил Гришка.
- Про любовь. Разве про что другое пишут стихами?
- А фокус какой был?
Дядя Федя глянул на Гришку и глаза прикрыл, словно Гришкины щёки с ярким румянцем от витаминов ослепили его.
- Фокус в оптическом смысле. Очень резкий был фокус… Её махновцы казнили. Они её связанную затоптали конями…
Когда дядя Федя руку от лица отнял, то увидел Гришка в его глазах сырой блеск.
- Да… - сказал дядя Федя. И голова его опустилась к столу. И ещё опустилась… И…
Видать, шрамы от многочисленных ран, а также ожогов, ушибов и вывихов в некоторых случаях сдерживаться не помогают. Даже наоборот.
Отдайте, пожалуйста
Ночью Гришка спал плохо, ворочался. Всё слышался ему тот чуждый стук копыт. Под утро он крепко уснул и заспался.
Открыл глаза - у окна дядя Федя. Фуражка-капитанка на нём, китель с орденами и морские брюки, но босиком - наверно, ботинки парадные куда-то засунул и не найдёт.
- Письмо от Пашки пришло. Испытания проходят успешно, - сказал дядя Федя торжественным голосом.
Гришка вскочил, глаза ополоснул.
- Кто испытывал? Дядя Вася?
- Васька сбежал после второго прогона. Заскучал. Языком чесать ему запретили, на гармонии играть нельзя. Игра на гармонии аппаратуру разлаживает. Не понимает аппаратура, где настоящие переживания, где от музыки. Устроился Васька в молодёжный клуб "Романтики" гардеробщиком. Там ему болтать будет с кем… - Дядя Федя оглядел Гришку с придирчивым одобрением. - Пашка спрашивает, как твоя становая ось? Зовёт в Москву на нетрясучем транспорте прокатиться.
Гришка перебил дядю Федю повторным нетерпеливым вопросом:
- Так кто же испытывал?
- Пашка сам. И ещё один человек… Наш командир, товарищ Гуляев.
Гришка остановился посередине избы и отчётливо ощутил, что становая ось за эти дни у него покрепчала.
- Ух ты… - прошептал он.
За завтраком, попивая чай с молоком, Гришка воображал нетрясучий транспорт шарообразной формы и себя машинистом. Бурное море вообразил, в котором Аполлон Мухолов тонет, и, чтобы не засмеяться, закашлялся.
- Знаю, - проворчал дядя Федя. - Некоторые внуки воображают, что до всех тонкостей и глубин они своим умом дошли. Возмутительное самомнение! Я спрашиваю: что они понимают в жизни? И отвечаю на этот вопрос категорически: мало чего они понимают. - Дядя Федя запил эту длинную тираду чаем и спросил как бы исподволь: - Ну и как же мы в этом наступившем дне будем жить?
- Нормально, - ответил Гришка. - А то как же?
- Да, - сказал дядя Федя. - У некоторых внуков развивается заносчивый стиль в разговоре.
Правда в дяди Фединых словах была, Гришка покраснел. Но тут, не постучав, поскольку дверь была нараспашку, вошёл Пестряков Валерий.
Очень хмурый.
Очень угрюмый.
Весьма озабоченный.
Вошёл и сказал:
- Фёдор Иванович, отдайте обратно.
- Или вот некоторые, - проворчал дядя Федя. - Входят в дом без стука и не здороваются. Где уважение?.. Я вот, к примеру, создал передовую бригаду из дачного населения, научил её колхозной работе на сенокосе, так научил, что они теперь без меня управляются, и не горжусь этим. Сейчас я чувствую в себе прилив сил, чтобы заняться изобразительным творчеством, и носа не задираю. Гришка, неси рубанок, я буду подрамник мастерить.
- Фёдор Иванович, - снова сказал Пестряков Валерий. - Отдайте обратно, будьте добры.
- Что отдать? Что ты ко мне пристал?
- Удивление моё отдайте.
- Мы с тобой поменялись? Поменялись. Ты сам настаивал? Сам. Я ему удар без промаха подарить хотел, а он настоял - поменяемся.
- Теперь разменяемся.
- Удивляюсь, - сказал дядя Федя. - Это нехорошо, Валерий. Через мой удар без промаха в широком смысле ты знаменитым Пестряковым стал. Своего добился, а теперь обратно? Что ты на это скажешь?
- Гришка и без удара знаменитый, - проворчал Пестряков Валерий. Что, думаете, я слепой? И жить ему не скучно… А мне хоть плачь… У меня такое мнение, что я сам собой преданный и теперь уже я - это не я. А Гришка, он есть как есть, да ещё с прибавкой.
- Гришка… - проворчал дядя Федя. - Гришка - другое дело… Гришка, неси молоток и пилу-ножовку.
Лоб у Пестрякова Валерия сморщился, коротко стриженные волосы засверкали, как металлические.
- Вот я и говорю, - сказал он. - Шарик со мной без удивления не хочет в лесной поход идти.
Дядя Федя метнулся через комнату к двери, потом к окну метнулся, потом к печке. Потом остановился посередине избы.
- Ну, ты злодей, Пестряков! Трудно старому человеку без удивления, печально. К примеру, лечу я на самолёте. Знаю законы - знаю, отчего самолёт в воздухе держится. С инженерами знаком, даже академику этого дела Пашке старинный товарищ. И всё равно удивляюсь. Как не падаем? Столько железа, столько народа. И хорошо мне от этого удивления. И на всех я смотрю ласково. Может, я ещё об этом музыку сочиню. Или вот транзистор у девушки Тани. Что в нём? Ни шнура нет, ни лампочек, ни солидности. А звучит. Подумаю - жуть. В любом месте природы включи - а там мысль человеческая бьётся. И я везде вместе со всеми. Гришка вот… - Дядя Федя глянул на Гришку, словно впервые его увидел, и поразился: - Сила в нём небольшая, становая ось пока тонкая, образование, прямо скажем, дошкольное. Что в нём? Весьма удивительно. Весьма…
- Отдайте, - твёрдо сказал Пестряков Валерий.
- Ты опять за своё? - Дядя Федя руками взмахнул. - Как я буду заниматься изобразительным творчеством без удивления?
- Вы по памяти, - посоветовал Пестряков Валерий.
- Если по справедливости, - произнёс за окошком Аполлон Мухолов, - то вы, Фёдор Иванович, уже устарели для творчества. Старость не радость. А удивление, о котором вы сейчас говорили, происходит от невежества и бескультурья.
Дядя Федя возмутился. Дядя Федя высунулся в окно.
- Я устарел? Кто это говорит? Ты почему вернулся? Что, Аполлошка, хлебнул горя? Не выдержал трудностей морской жизни?
- Удивление - простейшая эмоция, - пробрюзжал воробей.
- Вот и отдай его Пестрякову. Командую. Раз на раз. Два на два. Аполлошка без удивления - ура!.. Это я устарел? Я вам ещё покажу! Гришка, я помчался к художнику Мартиросяну за консультацией. - Дядя Федя выскочил на крыльцо и уже на крыльце сказал: - Глупый ты, воробей, исключительно глупый. Удивление - радость разума.
Аполлон Мухолов повертел головой, позёвывая. А Пестряков Валерий порозовел вдруг. Глаза его расширились, в них засветилось нечто такое, чем должен владеть всякий поступающий в первый класс.
- Ну и дела! - голос Пестрякова Валерия был похож на глубокий вздох после долгого недышания.
Гришка смотрел на Пестрякова и любовался.
Воробей Аполлон Мухолов заметил с сарказмом:
- Пестряков, у вас теперь глупый вид.
- Не задевай! - Это сказал щенок Шарик. Он лежал у порога и уже мечтал, как они с Пестряковым Валерием поедут в Сомали охотиться на большого льва. А может быть, отыщут его где-нибудь в здешней местности.
"Может быть, мы не будем его кусать, - думал Шарик. - Может, мы с ним подружимся. Конечно, лев - из кошачьих зверей, но всё-таки он не кошка…"
Пестряков Валерий сел на лавку рядом с Гришкой. Ткнул его в бок локтем, плечом толкнул и воскликнул:
- Ну, дела!.. Лизка сейчас перед корреспонденткой из Новгорода выкаблучивается. Три банта на голову нацепила и врёт… Ну, дела!
Именно эти ненатуральные существа
Дядя Федя сколотил подрамник, натянул холст, загрунтовал его, спросив рецепт у художника-живописца Мартиросяна, и написал картину в ярких красках. Картина называлась "День моей жизни". На ней были бурые, как пахота из-под снега, пятна с пронзительными синими прожилками, сиреневые зигзаги, красные змеи, голубые проталины и зелёные взрывы, не просто зелёные, но кислые, как уксусная кислота. По всем этим краскам, искореженно-сжатым, как сплетённые пальцы воюющих рук, в самых тугих узлах были явственно нарисованы мелкие человечки то ли с красными волосами, то ли в алых шапочках.
- Опыта у меня мало, - сказал дядя Федя. - Не полный день на картину поместился, только раннее утро. Может, дальнейшее поверху нарисовать, пунктиром?
Гришка спросил:
- Что ранним утром случилось?
Дядя Федя повернул к нему перепачканное краской лицо.
- На рассвете мы взорвали эшелон с горючим. Цистерны в болото вползли. Болото горело, шипело и трещало, как масло на сковороде, если ещё воду на сковороду брызнуть. Кочки по воздуху порскали, объятые пламенем. Нам уходить было некуда, только через болото… После этого мы отступили к Окуловке, раненых унесли.
Гришка сказал:
- Ясно.
Аполлон Мухолов и тут проявил иронию:
- Вам, Фёдор Иванович, лучше всего безразмерную картину создать, вроде киноленты. Но не в этом вопрос. Что это за человечки нарисованы в красных шапочках?
- Партизаны же! - крикнул Гришка. - В дыму и в огне!
Дядя Федя отвернулся от Гришки и от картины, в окно уставился. Загрустил, что ли?
- Тут нарисовано всё, что перед глазами. Я впереди шёл. Дым, стало быть, кочки те, вода, огонь… Дышать нечем - гарь.
- И всё-таки что они значат?
- Гномы! - догадался Гришка.
- А где это вы видели гномов? - спросил Аполлон Мухолов. - Если мы даже перейдём на рассмотрение темы в мифологическом плане - и то.
- Что "и то"? - грустно спросил дядя Федя.
Аполлон Мухолов приосанился.
- Вам, как начинающему художнику, следовало бы знать, что гномы, тролли и эльфы водятся лишь в заграничной мифологии. В русской жизни и в былинах таких существ не замечено.
Дядя Федя посмотрел на воробья терпеливым, тоскующим взглядом.
- А кто же, по-твоему, вокруг нас бегает в красных шапочках?
Аполлон Мухолов от неожиданности икнул.
- Как, - спросил он, - бегают?
- Просто бегают, - ответил дядя Федя. - И шмыгают. А также шныряют. В красных шапочках.
- Ну, знаете! - Аполлон Мухолов перья распушил. - С вашим воображением! Впрочем, наверное, к старости всё вокруг начинает шнырять и шмыгать.
- А я всегда заявлял, что ты, Аполлошка, начётчик и формалист, сказал дядя Федя. - Если ты в живописи не понимаешь, зови художника Мартиросяна.
Аполлон Мухолов вздорно чивикнул и полетел в деревню.
Гришке очень нравилась дяди Федина картина, поэтому он с тревогой ожидал прихода художника. Но Аполлон Мухолов пришёл не с художником, а с милиционером товарищем Дудыкиным и его замечательной розыскной собакой по кличке Акбар.
- Ты кого привёл? - спросил дядя Федя.
- Кого надо, - заносчиво ответил Аполлон Мухолов. - Художник Мартиросян сам синих лошадей рисует. Вы с ним заодно. А этого не бывает!
- Паршивый ты воробей, - сказал дядя Федя. Уселся к окну, сделал скучное лицо и скомандовал: - Дудыкин, Яшка, давай. Критикуй картину.
Милиционер товарищ Дудыкин долго на картину смотрел, щурился, бровью дёргал. Воробей Аполлон Мухолов скакал по верху подрамника, суетился и всё сказать что-то хотел.
- Справедливости ради я промолчу, - наконец сказал он, словно уже одержал победу.
- А что? - Милиционер товарищ Дудыкин взял табуретку, сел на неё крепко. - Дядя Федя, нам нравится. Нам думается - это неплохо.
- Ты за себя говори, - проворчал дядя Федя, смягчаясь.
- Факт чувствовал, - сказал Акбар.
- Про меня картина… Ранним утром я один на один с браконьером по кличке Глухарь. У него двустволка. Я без оружия. Поздней осенью дело. Холод и сырость. Не предполагал я, что у меня воспаление лёгких, думал, так себе - кашель. Взяли мы его, чёрта. Силён был, силён. Ему бы железо на стадионе бросать, побивать мировые рекорды, а он - душегубец. Не только взрослых лосей - лосят не жалел. Вот он, - милиционер товарищ Дудыкин погладил Акбарову голову, - он из кустов в самый критический миг выскочил. Он меня искать пошёл самостоятельно, потому что без меня скучал и мою болезнь чувствовал.
- При чём тут это? - чивикнул Аполлон Мухолов.
- Оно и есть, - ответил ему милиционер товарищ Дудыкин. - Потом меня в райбольницу отправили - температура у меня оказалась критическая.
- Согласен. Но зачем тогда эти мелкие человечки? Нет их! Не только в натуре, даже в русских народных сказках они отсутствуют!
- Разве! - Милиционер товарищ Дудыкин посмотрел сначала на своего верного пса Акбара, который ухмылялся едва заметно, потом обвёл глазами дяди Федино жильё. - А кто же тогда бегает вокруг нас в красных шапочках? - спросил он.
- Никого нет! Никого! - закричал Аполлон Мухолов. - И не может быть! - И сам себя клюнул в палец, не справившись с нервами. Клюнул и снова в деревню понёсся.
- Наверное, за живописцем, - сказал Гришка.
Но Аполлон Мухолов привёл в дяди Федин дом председателя колхоза Подковырина Николая Евдокимовича, известного на весь район трезвыми, продуманными суждениями. Николай Евдокимович долго смотрел на дяди Федину картину. Потом головой потряс.
- Память у тебя, старик, беспощадная. Один жеребёнок сгорел. Остальных лошадей мы успели вывести. Ведь успели же!.. Зачем укоряешь? - И замолчал.
Он так долго молчал, что Аполлон Мухолов не выдержал, спросил:
- Кто вокруг в красных шапочках бегает?
- Как кто? - Председатель поднял на Аполлона усталые от забот глаза. - Мормыши бегают… Иногда их называют шнырями.
Аполлон Мухолов упал с подрамника, хорошо, на спину Акбару, который всё так же едва приметно ухмылялся.
Гришка принялся таращиться по углам, но ничего, кроме предметов обихода, не разглядел.
"Аполлон их не видит, и я не вижу, - подумал Гришка. - Аполлон понятно: он теперь зловредным стал, ироничным. А я почему не вижу? Наверно, зрение у меня ещё слабое".
Чего же тут иносказательного?
Когда дядя Федя и Гришка остались в избе одни, дядя Федя сел на табуретку напротив своей картины и принялся скрести бороду пятернёй.
- Тяжёлое, оказывается, дело - изобретательное искусство. Мозги у меня прямо кипят от творческих размышлений. Я столько красок извёл, а яркости не добился… Но ничего, перейдём речку вброд.
- Вы в каком смысле говорите, в прямом или в иносказательном? спросил Гришка.
- Чего же тут иносказательного? Всякое дело - жизнь. Иначе дело не дело и время тратить на него не нужно. А жизнь - река бурная. Некоторые физкультурники, конечно, вплавь метят. Но вплавь течением сносит. Нацелился в одно место, а выплыл где? То-то и оно… Некоторые хитроумные на лодочке норовят, да ещё так, чтобы за них другие гребли. А вброд хоть и медленнее, зато всё чувствуешь: и камни подводные, и ямы, и мели. И в полную силу ощущаешь течение струй.
- А как повалит? - спросил Гришка.
- Что ж, иногда и повалит. Дак ты вставай прытче и снова вперёд. Красок мне, чувствую я, не хватит для новой картины, придётся в Новгород ехать. Ты гулять пойдёшь, к художнику-живописцу зайди. Пусть алой краски даст в долг для начала.
На высоком берегу реки Лиза стояла в красивой позе. Очень серьёзная девушка в очках фотографировала её на фоне заречной природы.
- Здесь, глядя на свой родной край, я мечтаю стать круглой отличницей, - говорила Лиза.
- А ты перейди речку вброд, - посоветовал ей Гришка.
Лиза ему ничего не ответила, но так выпятила губу, чтобы всем наблюдателям стало ясно, что она даже глядеть на него не желает.
Девушка в очках была корреспонденткой из Новгорода.
- Восхитительно, - сказала она и навела фотоаппарат на Гришку. Но Лиза загородила объектив своей головой с тремя бантами.
- Он нетипичный. К тому же нездешний. Здешние все хорошие… кроме Валерки.