ПРОСТАЯ РАБОТА
После работы Витя показывал команде кино. В коридоре было пусто. Одна Наталья наблюдала, как мы с Яшей играли в китайский бильярд. Бильярд как бильярд. Только вместо шаров бегают по полю шашки. Прицелился… хлоп киём! - и шашка в лузе.
Я уже собрался загнать шашку в лузу, как всё разом сдвинулось, шашки поехали, будто с горы вниз. Это под пароход подкатила волна. За ней другая!..
- Ну, началось, - сказал Яша. - Ох и укачает тебя сегодня, Наташка!
- Меня? - рассмеялась Наталья. - Меня ни в один шторм не укачивало!
А я вдруг встревожился. Сам хотел, чтоб "штивануло", а теперь забеспокоился: прежде-то меня не укачивало, а сейчас не знаю…
Полночи я прислушивался, как ухали за бортом волны, как сипел в тумане гудок. А потом уснул - и хоть бы что!
Сел завтракать - и тут аппетит нормальный. Судно ходит из стороны в сторону. А мне хоть бы что.
Но главное-то работа. Как там получится?
Я побежал в малярку. Кругом туман, всё сырое. По тросам и цепям перебегают из стороны в сторону капельки воды. Ноги скользят.
Но вот поставили мы на палубу железные бочки, положили доски, забрались на них и стали красить потолок. Протрём потолок насухо тряпкой, а потом по сухому уже кистью слева направо, взад-вперёд.
Сбоку волны гудят, забираются одна выше другой. Болтанка и толчея! А мне ничего. Вроде и не замечаю этого. Стою, крашу. Работа простая, а нешуточная: пароход из твоих рук как новенький выходит.
Заработался я, забыл и про качку и про туман. Да Ни-коныч напомнил.
КАК ДОПРАШИВАЛИ БОЦМАНА
Мы бросили кисти в ведёрко с водой, чтоб не засохли, и оттирались керосином. У меня всё лицо в зелёных веснушках, у Яши борода, словно у лешего, зелёным мхом подёрнута. А Вите с потолка прямо на пшеничный ус капнуло.
Никоныч в вязаной шапочке с помпоном выглядывал за борт, смотрел, как перекатываются по воде молочные туманные хлопья, и гудел:
- Ну, проклятущий, вот проклятущий! Палубу из-за него никак не покрасишь!
- Из-за кого, Никоныч? - спросил Витя.
- Да из-за тумана! Лягушки по палубе скоро запрыгают!
- Ну уж у вас запрыгают!
- Всё равно не люблю я его.
- Будто я люблю!
- Ты - это одно. А я-то всё равно больше твоего не люблю, - сказал Никоныч и сел на перевёрнутый ящик.
Витя мне подмигнул: увидеть Никоныча сидящим в рабочее время - дело редкое. Сейчас что-то расскажет.
Я бросил тряпку в ведро и пристроился рядом на бочке.
- Камень Опасности знаете? - спросил Никоныч.
- А как же!
- Так вот, лет сорок назад сели мы на него брюхом. В трюме пробоина, под нами глубина, а тут как тут самураи. Они тогда на Южном Сахалине хозяйничали. Согнали под оружием всех на берег - и пытать: "Где советские войска, какое у них оружие?" Капитана били-били - молчит. Они кричат: "Боцмана!" Притащили меня в штаб, стали допрашивать - я молчу. Предложили сигареты, а я говорю: "Не курю!" Тогда один молодой офицерик закурил сам и сигаретой мне в глаз. Один-то у меня окалиной побит, так он в другой прицелился… Я хоть раньше никогда никого пальцем не трогал, схватил табуретку: "Ну, сейчас они меня уложат, но и я их всех переломаю".
Я посмотрел на руки Никоныча, усмехнулся: таким кулаком приложишь все винтики-шурупчики разлетятся!
- Разбежались японцы по углам, побоялись… И стали остальных допрашивать. Всех били, допрашивали… - сказал боцман. - А уж когда приехали за нами наши представители из посольства, самураи такими хорошими прикидывались! Конфетами угощали, вино наливали. Тоже тумана напускали. Только мы ни к чему не прикасались!.. - Боцман прищурил глаз и сказал уже тише: - Народ-то японцы неплохой, работящий. И моряки хорошие, и рыбаки. Да ведь сидит среди них где-то и тот фашист. Он ведь молодой был. Так что ходить по Японии я хожу, глядеть - гляжу. Где-нибудь он, офицерик, среди тумана да вынырнет. Вот так! Такая с туманом история.
- Да, история - хоть капитану рассказывай! - заметил Яша.
- Это точно! - поддержал его Витя. - Хотя капитан не истории любит, а историю. Вот любит! И знает назубок. Где какое сражение, какая морская битва.
- Ага! - подхватил Яша. - По рубке ходит, а на горизонте, поди, видит Трафальгар или Синоп.
- Смотри-ка! И ты сечёшь в этом деле? - поддел его Витя.
- А как же! С каким капитаном плаваю! От капитана на судне вся музыка, - сказал Яша.
СРАЖЕНИЕ
Теперь, заглядывая в рулевую рубку, я тоже примечал: капитан и впрямь ходит, как адмирал перед боем. Ушаков - и только! То вглядывается в горизонт, словно видит там вражескую эскадру, то окидывает взглядом поле исторического сражения, а порой втянет голову в плечи и думает, думает, словно решает ход боя. Как-то я пошёл к нему за книгой и остановился у порога каюты. На полках стояли фолианты с золотыми тиснениями. История! Из магнитофона разносилась музыка композитора Равеля. Такая, что под неё армиям двигаться в решительную битву:
Трам, та-та-там, та-та-там, та-та-там!
Трам, та-та-там, та-та-там, та-та-там!
Капитан стоял у стола над картой, выстукивал эту мелодию пальцем. Точно разбирал какое-то сражение…
- Разрешите? - сказал я тихо.
- А, - улыбнулся Пётр Константинович, - входите. А я тут раздумываю, как лучше провести одно дело. - И он показал на карту.
Я подошёл ближе.
Никакой карты не было. Вместо неё на столе белел лист ватмана, на котором был вычерчен наш "Новиков".
- Вот думаю, как бы перестроить наши трюмы, чтобы брать больше грузов, удобней ставить контейнеры. Кажется, кое-что придумал…
Капитан посмотрел на меня и тряхнул головой:
- Но переделать пароход - всё равно что выиграть сражение.
Я рассмеялся: он, оказывается, не только про историю помнит.
- Не верите? - спросил капитан. - Целое сражение! Самое настоящее! - воскликнул он и, пройдясь по каюте, пропел: - Трам-та-та-там, та-та-там, та-та-там! Трам-та-та-там, та-та-там, та-та-там!
Потом вдруг посмотрел исподлобья в окно, словно увидел на горизонте предстоящее сражение, выигранный бой и наш "Новиков". Только он был ещё красивее, быстрее, лучше.
СКОЛЬКО ЕЩЁ ДО АМЕРИКИ?
Ночью я стоял рядом с вахтенным и всматривался в чёрные с белыми гребешками волны, когда капитан вошёл в рубку.
- Что, не терпится Америку увидеть? - спросил он.
- Не терпится, - сказал я.
- Ничего, - рассмеялся капитан. - Скоро начнётся: "Дорого-дёшево, дорого-дёшево".
- Как это? - не понял я.
- А так! О чём бы они ни говорили, всё оценят: дорого или дёшево. Дом? "Дорого-дёшево". Земля? "Дорого-дёшево". Гость? "Дорого или дёшево".
Я посмотрел на капитана, не шутит ли. А он глянул в окно и спокойно сказал:
- Сейчас узнаем, сколько вам ждать… Атлас Вогизыч! Сколько до Америки? По-моему, три тысячи пятьдесят миль.
Я удивился: будто у него в голове целый вычислительный центр: раз, раз - и готово!
- Три тысячи четыреста шестьдесят, Пётр Константинович! - крикнул Атлас.
- Завтра определимся по звёздам, - сказал капитан.
За окном всё гудел ветер. Звёзд не было. Но на горизонте (или мне показалось?) вдруг вспыхнуло какое-то пятно и засветилось облако. Потом пламя поднялось выше.
Атлас Вогизыч, выбежав на крыло, тревожно крикнул:
- Пётр Константинович! Судно! Смотрите!
- Это вон то, где пожар? - небрежно спросил капитан. Я поразился. На тебе: пожар, а он хоть бы что!
- Это поднимается луна, штурман! - усмехнулся капитан.
Атлас засмеялся:
- Вот ёлки-палки!
В самом деле, через несколько минут из облака вырвался серп, боднул одну тучу, другую и быстро побежал вперёд. А за ним по морю потянулась ломкая золотая дорожка.
И капитан сказал:
- Ну вот, будет завтра боцману радость! Так оно и получилось.
Повеселел к утру ветер, напружился, навалился на стену тумана и сдвинул её за корму. Вырвалось сверху солнце, вывалило разом все лучи. Будто долго было связано, и вдруг лопнула эта связка, разлетелся свет во все стороны. На палубу, на облака.
Посинели волны, побежали широкие, чистые, каждая с белым воротником.
Боцман вышел, глазом, как миноискателем, прошёлся по палубе, посмотрел вверх и шумнул:
- Ну, гвардия, за дело! Не терять солнышка.
ОТ АКУЛ ДО ЗВЕЗД
Как-то ко мне в каюту заглянул Федотыч:
- В машину сводить просил?
- Просил, - сказал я.
- Ну пошли. Только забежим за Виктором Санычем. Но Виктор Саныч, закатав рукава, вычерчивал на ватмане трюмы, размечал положение груза и отмахнулся:
- Некогда, Федотыч! Капитан ждёт. Это не то, что твоё хозяйство. Тут нужен расчёт!
- Ну ладно, - сдерживая улыбку, сказал мне Федотыч. - Что ж, пошли. Посмотрим, что ты скажешь про наше хозяйство.
- Только осторожно! - крикнул мне вслед Виктор Саныч. - А то он привык по сопкам бегать за козлами да кабанами. Охотник.
Из машинного отделения вырвался такой жар и грохот, будто навстречу летел невидимый раскалённый поезд. У порога стояло с десяток пар сандалий, а в сторонке несколько пар замасленных - сменных, только для машины. Федотыч надел одни, я - другие и, держась за поручни, стал спускаться за ним.
Надраенные металлические лесенки уходили вниз этажей на десять. Кругом грохотали механизмы, гулко двигались гигантские поршни. Они выдыхали жар и потно блестели от горячего масла, совсем как спины людей во время напряжённой работы. Шумел целый металлический городок. Тут и там сверкали яркие цилиндры и кубы. А в отсеке за решёткой работала такая электростанция, что не у всякого города найдётся.
Изредка нам кивали деловитые бледные машинисты.
Ладони припекало: поручни были горячие.
Я торопился, спешил за Федотычем. А он сбегал быстро, легко, как охотник по сопкам за козлами. Тренировка. Десять лестниц пробежали, а дно всё ещё было где-то внизу. Я взмок. Но и у Федотыча рубаха пошла влажными пятнами.
Наконец он остановился, открыл люк в палубе и сказал:
- Ну, вот мы и рядом с акулами. Тут тебе шахта гребного вала, на котором работает винт. А там, - он постучал в борт, - вода, акулы… Как, ничего хозяйство?
Я говорю:
- Ничего.
Поднялся наверх, вышел на корму под звёзды. Отдышаться. Смотрю, как бегут от винта волны, и думаю: это работа Федотыча. Ничего себе хозяйство! От звёзд до акул! И нужно, чтобы каждое колесико, каждый винтик работали как следует.
КИТЫ
Акул, однако, на этот раз мы не видели. Наверное, холодно здесь для них. Мы вошли в холодное течение. Это Куросиво добралось до самого севера, остыло и повернуло вдоль американского берега на юг.
Несколько раз, пока я красил трюмы, выпрыгивало из воды огромное стадо каких-то маленьких дельфинов и скрывалось у горизонта. Все уже привыкли, что смотреть здесь не на что, и не часто выглядывали за борт.
Но вот однажды на мостик вышел вахтенный с биноклем в руках. За ним показался капитан.
Я оторвался на минуту от работы. А боцман подвёл ладонь под шапочку с помпоном и сказал:
- Кит.
Я сначала ничего не видел, кроме чёрной качающейся бочки. Но потом бочка всплыла, вытянулась. А из самого её носа ударил вверх фонтан. Тут и я понял, что это кит.
Я ждал, когда он подойдёт поближе. Но кит близко не подходил, а всё нырял среди волн, то и дело выбрасывая короткие султанчики воды.
- Не подходит, боится людей! - вздохнул Никоныч. - Запугали. А сколько их тут бродило! В войну, бывало, идёт кит, а думаешь, не подводная ли лодка гонится. Запугали, выбили… - горько повторил он. - И море без них опустело. А как было хорошо. Посмотришь, плывёт рядом такая махина, фонтан пускает. И работать веселей! А теперь не то…
К первому киту подошёл ещё один, поменьше. Пристроился боком, и вдвоём, выбрасывая фонтан за фонтаном, они пошли в стороне от нас.
Я снова стал красить трюм. Окуну каток в краску, прокатаю лист посмотрю на китов. Плывут! Покрашу ещё - опять взгляну. Плывут!
Действительно, веселей. Море-то с китами живое! Живёт, небу радуется. И мне с живым морем весело!
НИЧЕГО СЕБЕ АМЕРИКА!
До Америки было ещё несколько суток ходу. А на палубе только и слышалось: Америка да Америка.
Мы уже подровняли шаровой краской фальшборт, подновили охрой трапы и докрасили палубу. А Витя взял кисть и стал закрашивать белилами рымы - скобы на палубе.
- Ты что? - удивился я. Никогда такого не видел.
- Так в Америку плывём, - говорит. - Кто-нибудь из американцев о рым споткнётся, нос расшибёт, скажет: "По вашей вине. Платите за нос".
- Там так! - подтвердил Яша.
Я засмеялся:
- Шутишь!
- Какие там шутки! - сказал Витя. - Ты лучше бери кисть и помогай!
Помогать так помогать.
Вытянули мы на палубе целое многоточие. Положил Витя на место кисть, закурил и выглянул за борт. А Яша подошёл, говорит:
- Что, Америки не видно?
- Да скорей бы… - вздохнул Витя. - В Америку, а оттуда домой, в отпуск. - И пошутил: - На огород! Целый год дома не был!
Это понять можно. За год любая палуба надоест. Это мне пока ничего. Америку посмотреть хочется. Да ещё Новая Зеландия и Австралия впереди.
А Яша погладил бороду и толкнул Виктора в бок:
- Ничего, не скучай! Придём в Лос-Анджелес, всё быстро раскрутится, если под забастовку не попадём. Ещё приедет Серж с Джоном, развеселит.
- Я ему кино везу, - сказал Витя.
- И у меня есть подарочек, - улыбнулся Яша. А я поинтересовался:
- Какой Серж?
- Да такой. Армянин. Говорят, мальчишкой его фашисты угнали откуда-то в Германию, а потом попал сюда.
- А почему не вернётся? - спросил я.
- Не так всё просто, - сказал Яша. - Родственников у него вроде бы не осталось. Жена американка. Дети уже… Сначала бедовал, а теперь прижился. Домик у него свой, магазинчик на колёсах для моряков.
- И не только это…
- Ага, - сверкнул Яша огромными глазами и посмотрел на море, будто там что-то увидел. - Заехали к нему в гости, а он вдруг достаёт из-под подушки автомат-пистолет и в нас целится. Как гангстер.
- Настоящий автомат? - усомнился я.
- А какой же! Новенький, боевой! Мы спрашиваем: "Зачем тебе? Охотиться, что ли?" А он говорит: "На всякий случай. Как ночью без автомата дверь открывать? Ограбят". Он без автомата ночью не откроет. Ни дом, ни свой магазинчик.
Я только присвистнул и усмехнулся: "дорого-дёшево", за скобы плати, автомат под подушку… Ничего себе!
Я тоже стал чаще поглядывать на горизонт: где же они, небоскрёбы Америки?..
ЗДРАВСТВУЙ, АМЕРИКА!
Каждый день во время обеда по судовому радио звучало:
"От порта Иокогама пройдено столько-то тысяч миль".
"До порта Лос-Анджелес осталось столько-то миль".
Выйдешь на палубу, поднимешь голову вверх и думаешь: даль-то какая! А посмотришь вниз, и мурашки по спине побегут: глубина-то какая!
Только однажды прочертил в небе след самолёт, один-единственный - из Сан-Франциско на Гонолулу - и пропал.
И вдруг по радио объявили:
"До порта Лос-Анджелес осталось 220 миль".
И началось! Один наглаживает брюки, другой драит ботинки. Наталья печёт пирог. Говорит: "Гости придут". А около своей каюты стоит электромеханик, чикает ножницами, как заправский парикмахер, смеётся:
- Всех электриков подстриг. Кто следующий?
Завтра Калифорния!
Небо стало голубым, жарким. Потянулись по нему тонкие сухонькие облака и отразились в океане. За бортом заиграли мазутные пятна. Мы вышли на большую морскую дорогу.
Теперь вся команда высыпала на палубу.
Вон от Лос-Анджелеса на Сан-Франциско или Канаду пошёл элегантный белый "пассажир", за ним увязался старик банановоз, а ещё дальше громадный танкер. И все иод разными флагами. Сияют, чуть в небе не отражаются.
Потеплела вода. И ожила вдруг. Откуда ни возьмись, прошла по борту черепаха. А из-под форштевня как вынырнул, как засопел морской лев! Разбудили!.. Спал на волне, как на диване.
Отфыркался он, ругнулся, наверное, и поплыл подальше. Сложил ласты на брюхе, усы - вверх. Досыпает, работяга!
Всю ночь плескались в глубине непонятные огни, вспыхивали звёзды, шумело что-то живое.
А утром, только я поднялся на ботдек, смотрю, - вокруг бело от крыльев. Парят в небе чайки. Садятся на мачты, на колонки грузовых стрел, держат гордо точёные головы, как ездовые.
Впереди голубеет над водой ажурный мост, и по далёким горам струится, перекатывается синеватый зной.
Прошла рядом с нами белая яхта под парусом, перегнулись через борт загорелые ребята, закричали:
- Привет, русские!
- Привет, привет! - помахал им Виктор Саныч. В белых перчатках, сияет: сам в порядке, "оркестр" в порядке. Никто не придерётся!
Вышел покурить Федотыч - тоже при параде.
П я побежал в каюту: надо бриться!
Намылился, подмигнул японскому кукольному семейству: "Ну что, не зря в плавание отправились? Вот и приплыли в Америку".
Задышали зноем бетонные причалы, засверкали под жарким калифорнийским солнцем тысячи разноцветных автомобилей. Будто волна выплеснула на берег колорадских жуков. Упёрлись в самое небо подъёмные краны. Из-за пакгауза вылетел на причал на голубом автопогрузчике могучий негр в оранжевой каске, тёмной пятернёй повернул руль… А высоко в небе закувыркался самолётик и стал выписывать по голубому ослепительными буквами: "Посетите нашу ярмарку".
Подставил я лицо солнцу и думаю:
"Ну, здравствуй, Америка! Как-то ты нас встретишь? Дорого, дёшево?"
НЕ ХОТИТЕ ЛИ ВЫ "КАРУ"?
В полдень я пошёл в кают-компанию обедать, но на моём месте возле Виктора Саныча сидел старик: в зелёной форме, сухонький, словно высох в этой жаре. Он всем учтиво кла-нялся, и мне поклонился. Я сел рядом, а Саныч сказал:
- Мистер Джордж приглашает в город, посмотреть Лос-Анджелес. Говорит: всё покажу. Едем?
Ещё бы! За иллюминаторами заманчиво синели горы…
- А что, - спросил я, - он таксист?
- Нет, просто так, - сказал Саныч, - по своей воле. Старик радостно кивнул:
- О'кей!
Я зарядил фотоаппарат, сбежал по трапу, попробовал землю ногой: как-никак Америка! Качается после плавания!
Мистер Джордж захлопнул за нами дверцу автомобиля, и мы мигом влетели на широкий мост, который я видел ещё с моря. Причалы качнулись внизу слева, справа вдруг сверкнул залив, над пароходом-гигантом вытянулись в небо три розовые трубы.
- "Куин-Мери"! - показал Саныч. - Самый большой "пассажир" в мире!
Я вскинул фотоаппарат. Но мы уже пролетели далеко вперёд, и вдоль дороги закачали верхушками высокие деревья. Не берёзы, не тополя - пальмы, словно негритянки, стриженные под мальчишку.
- Сфотографировать бы их, остановиться! - крикнул я. Но мистер Джордж крепче припал к рулю.
Дорога понеслась ещё быстрей. Вдали запрыгали прекрасные горы, за окном засвистел горячий ветер Калифорнии.
Ничего себе - "всё посмотрим"! Куда он так гонит?