И точно вместе со светом отключили вдруг ребячье дыхание. Под общую тишину Юрка поставил первый кадр.
- "Ко-нец", - прочитал Аркадий. - И то вверх ногами. Халтура!
- На мыло, - сказал из горницы Петр Иванович.
- Ты чего же, Аркаша, там сел? - спросила Василиса Андреевна. - Ты бы уж это…
- Ничего-ничего, мама.
"Из-за него", - подумал Юрка, переставляя ленту и клянясь после кино набить Фомке морду.
Сеанс начался.
- "Гёте", - прочитал Аркадий. - Это, ребята, вроде журнала.
Читал Аркадий громко, не торопясь. Там, где надпись была слишком лаконичной и не могла дать полного разъяснения, он добавлял от себя ровным тоном, так что тот, кто не следил или не успевал следить за надписями, не чувствовал никаких добавлений. Ребят поразил облик Мефистофеля. Они попросили Юрку не спешить и долго рассматривали страшную физиономию демона с рожками.
- В оперном на потолке такая же есть, - сказал Валерка.
Вино, как кровь, вскипало в штофе.
Сверкал белками диких глаз
Лукавый дьявол Мефистофель
И пел про жизнь, любовь и власть, -
продекламировал Аркадий.
Затем Юрка поставил "Франсуа Рабле". Тут было много рисунков к роману "Гаргантюа и Пантагрюэль". Ребята и этих жирных забавных великанов разглядывали не спеша, а Валерка заметил, что и такие есть на потолке оперного. Потом под непрерывный смех пошли "Три поросенка" и "Как братец Кролик победил Тигра".
Когда Тигр оборвался с лиановой веткой в воду, Катя вдруг с громкой радостью воскликнула:
- Вот это брякнулся, не будет братца Кролика обижать!
Перегрелся аппарат, и сеанс пришлось прекратить, но он и так длился около двух часов, как в настоящем кинотеатре.
Просмотрели пять картин.
Ребята порастеряли в ворохе свои шапки и рукавицы и долго шумно копошились, обзывая друг друга Мефистофелями и Пантагрюэлями.
- Проводите с Валеркой Катю, - шепнул Аркадий Юрке. - До самого дома.
- Зачем?
- Ну, зачем - девочка ведь, она же побоится: в ту сторону никого нет. Кстати, и вчера следовало проводить.
Фомка удрал, едва включили свет. И теперь Юрка думал, что это даже лучше, иначе бы он вертелся возле Галины Владимировны и его бы нельзя было и пальцем тронуть.
- До свиданья, до свиданья, - отвечала Василиса Андреевна. - Милости просим каждый день. И вы, Галина Владимировна, заходите…
Стояла ночь. Куда-куда, но уж на Перевалку ночь приходила с радостью, здесь было ее логово, обиталище, где она нежилась до первых вздохов Авроры.
Галина Владимировна с Аркадием и ребятней повернули в одну сторону, а Юрка с Валеркой и Катей - в другую.
- Вы чего? - удивилась Катя.
- Так, - ответил Юрка.
- Тебе понравилось кино? - спросил Валерка. - По-моему, даже лучше, чем вчера.
- Лучше. Особенно про братца Кролика и братца Тигра.
- Тигр не братец, - заметил Юрка, - а просто тигр. Такие проходимцы братцами не бывают.
Юрка поднял голову. Гудели телеграфные столбы. Из-за большого, похожего на кукиш, облака выглянула луна, выглянула осторожно, как девчонка из-за угла, - далеко ли водящий и нельзя ли зачикаться; поскольку водящего не оказалось вовсе, луна смело покинула укрытие и поплыла в невесомости, чем-то несомненно довольная: то ли бескрайностью своего пути, то ли тихой ночью на земле, то ли гудением столбов, то ли тем, что по улице идут рядышком три человека и беседуют.
- А ты правда вчера от нас задумчивой ушла? - спросил Юрка.
- Какой?
- Задумчивой. Ну, ты о чем-нибудь думала?
- Думала.
- О революции?
- Нет. О боге.
- Ну да, о революции - в смысле о боге?
- Я думала, что бог необязательно наказывает сразу. Он может наказать потом: через десять лет, через двадцать или еще позже.
Юрка какой-то миг подумал, потом присвистнул и проговорил:
- Ерунда. Учителя вон сразу наказывают, тут же. Раз - и угол! Два - к директору! Я вон Фомке галошей треснул, так Галина Владимировна сразу записку родителям написала… А по-твоему выходит, что через пять лет она пригласит папку и скажет: вы знаете, товарищ Гайворонский, сейчас ваш сын восьмиклассник, но когда он учился в третьем классе, он Лукина чернилами обрызгал - его надо наказать… Смешно. Еще смешнее через десять лет, когда я буду работать уже на заводе.
- То учитель, а то бог, - заметила Катя.
- Учитель, если хочешь знать, в тыщу раз важнее бога, потому что он учит, а бог?.. Что делает бог? Где он?.. А-а! - Мальчишка махнул рукой и отвернулся - мол, это такая галиматья, что и говорить-то не хочется, но взглянул на луну и добавил: - Даже вон луна в тыщу раз важнее бога, потому что она светит.
Катя молчала - она опять думала. "Может быть, в ней все еще продолжается та революция?" - подумал Юрка, вспомнив слова Аркадия.
Валерке рассуждения друга о боге понравились, однако он решил сменить тему разговора - хватит донимать Катю.
- Тебя мать сразу отпустила? - спросил он.
- Нет. Сперва не хотела. Сиди, говорит, нечего, говорит, там делать, хватит вчерашнего.
- А потом?
- Потом я соврала - сказала, что за мной опять мальчишки придут. Тогда она сразу: ну их, говорит, к чертям, твоих мальчишек, уматывай, говорит.
- И ты умотала?
- Так видишь…
- Она нас боится, - с радостной значительностью заметил Юрка. - И ты совсем не соврала. Мы и вправду могли прийти… Ага ведь, Валерк? Увидели бы, что тебя нету, и - фьють! - прибежали бы, и не одни, а всем классом.
- Ну уж, - недоверчиво улыбнулась Катя.
- В миг бы! И Галину Владимировну прихватили бы. Твоя мать и Галину Владимировну боится, - сказал Юрка, вспомнив подслушанный из-под парты разговор учительницы с Поршенниковой, в котором, по мнению мальчишки, так и сквозила эта боязнь. - Она всех теперь боится. Набедокурила - вот и боится.
И Юрка только сейчас осознал вдруг, почему он в обращении к Поршенниковой ненарочито смел и серьезен - он знал о ней правду. Ту правду, которую она должна таить, уберегать от гласности, почему ей и приходится побаиваться их, мальчишек, и, может быть, даже лебезить перед ними и перед учительницей.
- А после того старуха была у вас? - спросил Юрка.
- Нет.
- А этот, с бородой?
- Тоже нет. Один раз я видела его сумку в сенях, но потом она пропала.
- Надо было кирпичей туда наложить.
- Может, он без тебя приходит? - предположил Валерка.
- Не знаю.
- До этого он часто бывал?
- Часто. Даже вдвоем приходили. А в пасху втроем пришли, считали какие-то деньги, а потом молились.
- Кого-нибудь обворовали, - сказал Юрка. - Вон петуха Валеркиного слопали, а там еще… В пасху, говоришь?
- В пасху.
- Хм.
- Это святой божий день - им много подают.
- Интересно, - протянул Юрка. - Значит, мы тоже вроде сектантов, раз славить ходим?.. Ничего себе!
Над Новым городом вознесся серебристый смерч телемачты. До нее было около пяти километров, но в ночи она казалась ближе, даже ближе бугра, на котором стояла; эта мачта рождала представление, что там, на бугре, раскинулся не жилой район, а стартовая площадка космодрома.
- Кать, а ты сейчас молишься? - спросил Валерка.
- Нет. Зачем, раз не заставляют?
- А мать не заставляет?
- Нет. Она и сама не молится. Там, в городе, где мы собирались, она молилась, а дома никогда не молится. И я не знаю, почему так.
- Получается, что и верит она богу и не верит, - проговорил Валерка. - Но разве можно сразу и верить и не верить? А, Юрк?
- Не знаю.
- Странно.
- Знаете, мальчишки, какие я стихи читала… там? - спросила вдруг шепотом Катя, придержав ребят. Они уставились на ее физиономию, выражавшую какую-то решимость, какое-то торжество. - Таких стихов вы никогда не слышали, их и в наших учебниках нет. Слушайте:
Господь, я бедное дитя,
Я слаб, где сил мне взять?
Тебе служить желал бы я -
Не знаю, как начать…
- Опять про бога, - равнодушно заметил Юрка, ожидавший чего-то иного. - Чепуха.
- А вот, - сказала Катя. - Как это?.. А-а…
То жизни счастья призрак ложный
Всегда кружил тебя во мгле.
И забывал ты, прах ничтожный,
Что ты - прохожий на земле.
- Тоже чепуха, и притом непонятная.
- Я вот тоже знаю стихи, которых нет в наших учебниках, - проговорил Валерка и тут же продекламировал:
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, Отчизне посвятим
Души прекрасные порывы.
Пушкина, Александра Сергеевича. Во стихи!
- Законные, - сказал Юрка. - И еще у Пушкина есть про то, что поповскими кишками передавят царей. Тоже законные стихи.
Они снова медленно двинулись по дороге. Девочка, склонив голову, о чем-то размышляла, затем проговорила, не поднимая лица:
- Я и не говорю, что те стихи хорошие. Я их боялась, а сейчас почему-то не боюсь… Ну, вот и мой дом. - Катя вошла во двор, затворила калитку и некоторое время смотрела через планки на мальчишек. - Ну, вы ступайте.
Но едва мальчишки повернулись и пошли обратно, как вдруг Катя крикнула:
- Юрк! Юрк! - Она выскочила на дорогу и догнала ребят. - Я совсем забыла… Мама меня вчера спрашивала, как, говорит, понравился имениннику подарок или нет, а я только глазами захлопала.
Юрка рассмеялся.
- Ты хоть нашел его? - спросила девочка.
- Нашел. Это книга.
- Хорошая?
- Законная. Вот такая… Только ведь книги положено подписывать: на память тому-то от того-то.
- Ну, я потом подпишу.
- Конечно.
- Когда ты прочитаешь. Ты уже начал читать?
- Нет еще.
- Ну ладно, идите.
На обратном пути Юрка подумал, что эту "Советскую оперу" придется, наверное, перелистать или даже прочитать в ней две-три страницы, чтобы знать, о чем там речь.
Юрке на миг взгрустнулось, но тут он увидел впереди сугроб и живо решил пихнуть в него Валерку, а то он что-то задумался. Да и вообще в последнее время что-то все часто задумываются.
Глава третья
ВАЛЕРКА УЗНАЕТ СЕКТАНТА
У Аркадия близилась сессия. Он стал возвращаться из института поздно, часов в десять-одиннадцать, усталый и нахмуренный.
- Туго, брат, - говорил он Юрке, сжимая себе виски и закрывая глаза.
- Очень туго?
- Порядком. Зачеты, чтобы их…
Когда Аркадий говорил: зачеты, сессия, все понимали, что это ответственно и трудно. Василиса Андреевна готовила вечером что-нибудь повкуснее, специально для него. И, когда Аркадий спрашивал, а что ели они, мать отвечала, мол, то же самое и грозила Юрке, который тыкал себя в грудь пальцем, что и ему надо такого же вкусного.
- Ты еще нахлебник, - говорила она после Юрке.
Мальчишка сердился, но переживал несправедливость молча.
Как-то Аркадий принес лыжи и, поужинав, начал собираться.
- Ты куда, Аркаша? - спросил Юрка.
- Покатаюсь. Хоть проветрюсь немного, а то голова трещит, как арбуз.
- На насыпь?
- На насыпь.
- У! И я пойду.
- Пойдем.
- Ура! - запрыгал Юрка. - А Валерку можно позвать?
- Зови.
- Он тебе не помешает? - спросил Петр Иванович, когда Юрка выскочил. - Может, ты с кем встретиться хочешь?
Аркадий улыбнулся.
- Нет, не помешает.
- А то смотри, я его задержу.
С этого времени, как девять часов, мальчишки были наготове.
О приходе электрички жители Перевалки узнавали по волне собачьего лая, которая катилась от остановки вслед за сошедшими пассажирами. И неизменно, когда эта волна заплескивала двор Гайворонских, хлопала калитка и заявлялся Аркадий.
- Ну, как, архаровцы? - спрашивал он.
- Мы уже! - отвечали ребята и принимались одеваться. Часа через полтора они возвращались. Юрка замертво падал в постель и засыпал, не успев укрыться одеялом.
Как-то в канун Нового года заненастилось. С утра был сильный мороз, а с темнотой подул ветер. Юрка сидел в "келье" Аркадия и, прислушиваясь к шуршанию об окно снежных вихрей, налетавших порывами, думал, что сегодня, видимо, не придется покататься, что Аркадий в такую непогодь придет поздно и что вечер этот для него, Юрки, будет страшно длинным и скучным. Он вздохнул и вышел в кухню.
Над косяком висели клетки. Двенадцатихлопка была дачей, куда птицы поселялись на отдых. Ловил же Юрка своими и больше двух синиц в них не держал, чтобы меньше дрались и меньше разбивали носы.
Синицы спали, обратившись в круглые пушистые комочки. Юрка тихонько подставил табуретку и взобрался на нее. Но как он ни двигался осторожно, птицы пробудились и всполошенно заметались. Этого Юрка не хотел.
- Ну что, глупые, ну что? Кот я, что ли? Я не кот. А хоть бы и кот - нечего бояться, вон у вас какие решетки… Тихо, тихо… Разбрызгали всю воду, да? До утра не получите. Хорошо вам тут? Хорошо. А вот кто на улице, те, наверное, ноги задрали. Слышите, как куролесит за окном?.. То-то. Как зарядит на неделю…
- Не мучь ты их, - проговорила Василиса Андреевна. - Нужна им твоя болтовня.
Юрка вздохнул и сел на табуретку.
Петр Иванович подшивал пим, зажав его между колен. На кистях обеих его рук черной спиралью были отпечатаны следы вара от дратвы. Василиса Андреевна тоже что-то чинила. Их позы, их однообразные движения казались Юрке такими же скучными, как и шорох ветра, как и собственная бездеятельность.
- Да, и еще нас спрашивали, кто чем помогает дома, - проговорил вдруг Юрка.
Сегодня их приняли в пионеры, и он, давно рассказав об этом, вспоминал теперь отдельные моменты.
- Ну, и что ты набрехал? - спросил Петр Иванович.
- Я не брехал. Я сказал как есть.
- И крепко тебя настыдили?
- Настыдили? Наоборот, мы с Валеркой всех лучше оказались. Мы сказали, что помогали копать колодец, что это было очень трудно, но мы не испугались.
- Ах, да-а! - протянул Петр Иванович. - Вы же колодец копали, я и забыл!.. Горы земли наворотили.
- А Валерка говорил еще, что носит воду и уголь, что подтирает пол и умеет варить яичницу. Конечно, у них куры, что ему не варить, а вот тут попробуй свари… Но я тоже говорил, что… это… ношу тоже, ну, в общем, все нормально.
- Теперь откажись мне дрова колоть! - сказала Василиса Андреевна. - Теперь ты у меня и белье стирать будешь.
- О, стирать!
- Конечно, - рассмеялся Петр Иванович. - Раз хвалили, значит, должен оправдать.
- А я сон сегодня видела, будто бы изобрели кресла такие - сами движутся. Будто возьмешь билет до куда надо, сядешь, нажмешь кнопку и - ж-жить - поехал… И вот будто Аркаша купил три билета: на меня, на себя и на Галину Владимировну, чтобы, значит, кататься. А кресла было только два. Сперва он будто усадил меня и отвез куда-то на гулянку и за Галиной Владимировной вернулся. А я тем временем отгуляла и возвращалась с бабами домой. И говорю бабам: "Смотрите, сейчас мой сын с учительницей в кресле промчится". И только я это сказала, они тут как тут - р-раз! - и пронеслись, и нас не заметили.
- Ерундовский сон, - сказал Юрка.
Донесся лай собак, и тотчас хлопнула калитка.
- Аркаша! - радостно вскрикнул Юрка.
- Вот погодка, так погодка. Вот дает! - весело воскликнул Аркадий, входя, отряхиваясь и тиская нос пальцами. - Жуть!
- Пусть к рождеству отбесится, - заметила Василиса Андреевна.
- Аркаша, кататься пойдешь?
- Обязательно. Не ломать же порядок из-за какой-то пурги.
- И я пойду.
- Да уж сиди, - сказала Василиса Андреевна. - Не обмораживался еще.
- Ничего. Пусть идет. Не обморозится. Он сегодня пионером стал, а у пионеров кровь должна быть горячей, - поддержал Юрку Петр Иванович.
- Что, приняли? - спросил Аркадий.
- Приняли.
- Отлично, брат! Тогда собирайся без разговоров. Пионер должен вдвойне закаляться.
Юрка быстро оделся и забежал к Терениным. Валерка выжигал на большом куске фанеры силуэт Пушкина. Из-под руки его вилась струйка дыма. Валерка отдувал его, однако глаза слезились, и он то и дело шоркал их. Ниже силуэта чернела недовыжженная надпись: "Пока свободою горим, пока сердца для чести…"
- Не кататься ли? - спросил Василий Егорович.
- Кататься. Не ломать же порядок из-за какой-то пурги. Надо закаляться.
- Ну, валяйте. Чем батя-то занимается?
Юрка сказал чем. Василий Егорович спросил, не пожелают ли они, Гайворонские, сыграть в лотишко. Юрка ответил, что не знает, что надо сходить и узнать. И Теренин стал одеваться вместе с Валеркой. Провожая ребят, Вера Сергеевна сунула им по горячему пирогу - на случай, если "выбьются из сил". Мальчишки подхватили теренинские легкие санки-розвальни и с ликованием кинулись на улицу.
- Ну что, нравится? - закричал Аркадий.
Ветер хулигански присвистывал. Било в глаза. Воздух сам врывался в рот, но воздуха не хватало - замирало дыхание. Юрке показалось, что ветер буйствует только внизу, а наверху его нет, так что стоит лишь забраться на крышу, чтобы очутиться в мире спокойствия. Но по тому, как натружено гудели провода, мальчишка понял, что и вверху та же свистопляска.
Из-за непродуманного расположения домов улицу постоянно заносило снегом, который укладывался волнами: то вздымаясь сугробом выше заборов, то опадая. С лесозавода после буранов приходил бульдозер и все расчищал, но вскоре волны наметало вновь. Ребятишкам нравились эти перепады. Играя в войну, между ними совершали великолепные маневры или просто отсиживались; в сугробах можно было рыть обширные пещеры и в них съедать стащенные из дому бутерброды; наконец, можно было кататься.
Валерка с Юркой, затянув санки наверх, укладывались рядком и, дергаясь во все стороны, сдвигали их. Потом опять тянули и опять укладывались. А ветер бесновался, словно решил сгладить все волны.
У насыпи оказалось тише. Хорошо было видно, как разнузданно дыбились на гребне снежные космы, как они, ослабев, падали вниз и оседали, запорашивая глаза. На зубах похрустывало - видно, тот склон выскребло до земли.
Поднялись к линии. По гребню скользили хлесткие, гибкие вихри. Они, словно какие-то странные белые змеи, появлялись из-за бровки и, огибая рельсы, или ныряли в затишье подветренного склона, или взмывали к проводам, высекая из них, подобно смычкам, пронзительные звуки. Дрожали мостовые прожекторы. На первом пути под прикрытием станционного здания стоял паровоз, окутанный беспорядочно мотавшимся дымом и паром; он походил на привидение.
Аркадий надвинул шапку ниже на лоб.
- Вы хоть до верха не поднимайтесь, катайтесь с середины.
- Нет уж, мы вытерпим… Правда, Валерка?
- Ну, жмите, пока носы не отпали.
Мальчишки бухнулись в розвальни рядом, как поросята, обхватили руками головы, и Юрка глухо крикнул:
- Толкни!
- Ах, вас толкнуть? - проговорил Аркадий. - Сейчас.