Так вот, значит, из-за чего Вовка невзлюбил Сергееву! Я не знал, прав Рыжик или не прав. Но я знал, что ему тяжело, что он очень переживает, что он верит мне и, значит, я должен прийти ему на помощь в эту трудную минуту. Я должен сам помириться и помирить с ним всех ребят из драмкружка! Это мне было ясно…
А Владимир Николаевич продолжал:
- Мне бы хотелось, чтобы вы… если, конечно, это получится, помогли мне немного. Если бы Рыжик чаще бывал у вас, он бы почувствовал, быть может, счастье настоящей семьи… И ему, быть может, тоже захотелось бы…
Я ВЫИГРЫВАЮ ПАРИ!
- Пожалуйста, почаще бывай с Рыжиком, - сказала мне как-то мама. - Ему ведь очень одиноко…
Она прошептала это тихо и таинственно, будто хотела сказать: "Я еще обо многом не могу рассказать тебе, но поверь, что это очень важно!" А мне и не нужно было, чтоб она рассказывала! Я ведь сам все подслушал и все прекрасно знал! И сам уже давно помирился с Вовкой. Вот только ребята из драмкружка никак не могли его простить. Они объявили Рыжику настоящий бойкот. И я знал, что нужно ему помочь, что нужно их помирить, но как - этого я пока еще не придумал.
Я и без маминых просьб знал, что нужно обязательно помочь и Владимиру Николаевичу, который мне очень нравился. Но как ему помочь, я тоже пока еще не придумал. И вот, наконец, я решил сделать первую попытку. И одновременно я решил немного разыграть Рыжика. Пусть знает, что и я тоже умею "перевоплощаться" или по крайней мере устраивать "розыгрыши" не хуже его!
А тут как раз и случай подвернулся… Какой? Об этом вы сейчас узнаете.
Когда однажды Рыжик пришел к нам, я завел его на кухню и прямо в упор спросил:
- Ты любишь спорить?
- Спорить без толку только ослы любят, - насмешливо и даже грубо ответил Вовка.
- Нет! Ты меня не понял… Я хотел узнать, любишь ли ты спорить не просто так, не в разговоре, а на что-нибудь?.. Ну, в общем держать пари?
- Если знаю, что выиграю, то люблю. А если проиграю, то не люблю.
- Но этого ведь заранее никто не знает! Может показаться, что выиграешь, а потом - бац! - и проиграл.
- Чего ты мне голову морочишь, а? - разозлился Рыжик, который вообще в последнее время стал злым и раздражительным.
- Я не морочу… Я хочу предложить тебе одно пари! Вот как тебе кажется: можно ли за одну или там за полторы минуты попасть из двадцатиградусной жары в десятиградусный холод?
- Можно… Если взлететь на ракете в космос! Или даже на реактивном самолете куда-нибудь далеко, за облака.
- Ну, а если никуда не летать?
- За полторы минуты? Нет, нельзя… Хотя погоди. Можно еще в холодильник забраться!
- Ха-ха-ха! Ну, зачем же нам забираться в холодильник? Мы ведь с тобой не какие-нибудь там скоропортящиеся продукты! Я говорю о земле… Стоишь на ней - двадцать градусов тепла, а сделал десять шагов - и сразу десять градусов мороза! Так может быть?
- Слушай, - заявил вдруг Рыжик, пристально глядя мне в глаза, - а у тебя сейчас, интересно знать, сколько градусов? А? Может быть, у тебя повышенная температура?
- У меня-то температура нормальная! А вот у тебя, когда проиграешь, сразу подскочит!
Я с самодовольно-насмешливым видом (представляю свою физиономию в ту минуту!) победоносно протянул Вовке руку.
- Держим пари!
- А на что спорим?
- На "что захочешь - то проси"! У нас в Москве, во дворе, такое пари было. Согласен?
- Пожалуйста!
Мы взялись за руки.
- Дима, разними нас! Скорей!.. - закричал я, боясь, что Вовка передумает.
Дима вошел на кухню, молча взглянул на нас сквозь очки, молча стукнул ребром ладони по нашим рукам (разнял, значит) и молча ушел. Бедный Дима!.. Он очень ждал писем от Киры Самошкиной. Мне даже стало его жалко… Но ведь я прятал Кирины письма для его же собственного благополучия! Для его собственного счастья! И это меня утешало.
Ну, а через полчаса мы втроем - мама, Рыжик и я - уже были на мерзлотной станции. Нас туда давно уже приглашал папа, о чем Рыжик, конечно, не знал.
Папа встретил нас в белом халате, точно он был доктором, а мы явились к нему на прием. И сразу повел нас на лужайку, которая сверкала изумрудной травой и цветами светло-желтого, солнечного цвета. Посреди лужайки, прямо на земле, была дверь, обитая красным железом: я представлял себе, что именно такие двери ведут во всякие тайные подземные кладовые. Когда мы подошли к этой двери, я торжественно спросил у папы:
- Сколько сейчас времени на твоих часах? Только скажи точно! Минута в минуту!
Папа удивленно пожал плечами и ответил. Затем я быстро, опередив папу, поднял дверь вверх, и там, под нею, оказалась деревянная лестница, ведущая в подземелье.
- Спускайся! - приказал я Рыжику. - Только быстрей!
Он стал спускаться, а я - за ним. Сзади едва поспевали мама и папа. Они изумленно переглядывались… А я-то уж знал, что делаю: я выигрывал пари! И это было мне совершенно необходимо! А зачем? Это вы тоже очень скоро поймете. Я знал, куда веду Рыжика, потому что хоть никогда и не был в подземной лаборатории мерзлотной станции, но папа мне столько о ней рассказывал, что мне было все, абсолютно все про нее известно.
Когда мы спустились вниз, я снова спросил папу:
- А сколько сейчас времени?
- Что такое происходит? - поинтересовался папа. - Мы чуть кубарем не скатились с лестницы. А теперь опять время!..
- Потом объясню! Говори скорее!
Папа подчинился.
- Вот видишь! - победоносно заявил я, глядя на Рыжика. - Прошло всего полторы минуты, а здесь уже десять градусов холода! Из лета за полторы минуты мы перенеслись в зиму! Как в сказке!.. Значит, ты проиграл пари?
- Что ж… Значит, проиграл, - без всякого сожаления согласился Рыжик. - Только потом, наверху, об этом поговорим. А сейчас не мешай.
Он как зачарованный разглядывал стены подземной лаборатории. И я стал разглядывать… Честное слово, казалось, что мы попали в сказочный хрустальный замок, украшенный разными причудливыми ледяными сосульками. Стены замка очень напоминали огромный слоеный пирог: пласты мерзлого, окаменелого грунта, как объяснил папа, перемежались с ледяными пластами, словно сделанными из толстого матового стекла. А еще ниже, в подземном коридоре, все стены заросли искристо-белым пушистым мхом.
- Перед вами, - торжественно объявил папа, - в разрезе, как на странице живого учебника, подземные грунты Заполярья!
- А почему ты не предупредил, чтобы дети оделись потеплее? - сердито спросила мама. - У них ведь зуб на зуб не попадает!
Мы с Рыжиком очень оскорбились и гордо заявили, что наши зубы в полном порядке и прекрасно попадают друг на друга!
Папа стал нам рассказывать о том, какое огромное значение имеют мерзлотные станции. Оказывается, без заключения мерзлотников, то есть и без моего папы тоже, в Заполярье ничего не может быть построено: ни дома, ни порты, ни гидроэлектростанции. Это именно они, мерзлотники, точно определяют, какую нагрузку могут выдержать грунты в том или ином месте и как добиться, чтобы вечная мерзлота выдерживала нагрузки побольше. А еще бывают, оказывается, всякие, очень опасные, "осадки" грунтов и, наоборот, "пучения". И мерзлотники помогают бороться со всеми этими вредными явлениями.
- Мы теперь нашли способ, как строить дома на особых сваях в тех местах, где вообще никогда и ничего не строилось, - с гордостью сообщил папа. - Это и очень экономично и вполне безопасно!
- А еще что вы делаете такого… полезного? - спросил я, желая, чтобы папа побольше рассказал о своих, таких важных делах при Рыжике.
- А еще? Ведем подземные работы в городе: без нас ведь ни трубы нельзя проложить, ни прорыть сантехнические каналы. И еще хотим, чтобы побольше разных сельскохозяйственных культур могло произрастать на мерзлых почвах. Сейчас тут одни кустарники да деревца, которые скрючились, как старички. А мы хотим, чтобы со временем здесь и сады расцвели и парки… В общем, образно говоря, хотим вырвать землю из объятий вечной мерзлоты. А объятия эти - цепкие!
- Пора уж и ребят вырвать из этих "объятий"! У них же будет воспаление легких!.. - взмолилась мама.
Когда мы поднялись наверх, Рыжик сам, первый, сказал:
- Ну, давай проси, что хочешь, раз выиграл!
Лица у нас были посиневшие от холода, а кругом все было залито жарким солнцем, и цветы были у нас под ногами. Попрыгав немного на одном месте и отогревшись, будто мы из зимы за минуту снова вернулись в лето, я отвел Рыжика в сторону и тихо сказал:
- Все выполнишь?
- Как договорились!..
- Значит, выполнишь? - пристально глядя Вовке в глаза, переспросил я.
- Если еще раз спросишь, не буду выполнять! Ну, чего ты хочешь?
- Чтобы ты не отказывался от своей роли! - тихо, но твердо, глядя Вовке в глаза, как какой-нибудь заклинатель, произнес я.
Рыжик был синим от холода. А от моих слов он, кажется, посинел еще больше.
- Какое тебе до этого дело? - процедил он сквозь зубы, которые теперь и в самом деле с трудом попадали друг на друга. - Если еще раз сунешь свой нос…
И он быстро пошел по поляне, весело сверкавшей цветами. Мы с мамой, будто сговорившись, побежали и догнали Вовку.
- Ты куда? - спросила мама.
- Домой… Отцу надо обед приготовить.
- Ты сам готовишь?
- Сам.
- Давай мы с Севой тебе сегодня поможем, - сказала мама каким-то таким голосом, что отказать ей было просто невозможно. - Кстати, и Сева у тебя немного подучится. Я ведь скоро буду устраиваться на работу, так что и ему тоже придется дома хозяйничать…
Я СНОВА ЗАБЕГАЮ ВПЕРЕД
Наш Дима стал рабочим человеком: он поступил на обогатительную фабрику. Мама очень хотела посмотреть, где и как трудится ее старший сын, которого она еще иногда называла "своим первенцем". И вот мы все пошли в цех обогатительной фабрики. Мама, папа, Рыжик и я.
Рыжик бывал уже на фабрике и раньше. Он рассказывал, что она называется обогатительной потому, что на ней обогащаются горные породы, то есть освобождаются от всяких ненужных вещей, которые Рыжик назвал примесями.
Цехи фабрики протянулись на многие километры. Они то уходили вниз, под землю, то поднимались на взгорье, откуда город был виден как на ладошке. Он весь прямо ощетинился заводскими трубами и оделся в пушистые меховые шапки дымов. Папа сказал, что как раз эту "дымовую одежду" в Заполярье очень хотят сбросить, чтобы очистить городской воздух.
Мамин "первенец" встретил нас в цехе, возле огромного металлического барабана, который он назвал бункером. Тут же у нас на глазах бункера загружались гигантскими глыбами, которые как раз и были горной породой. Эта порода, как объяснил Дима (который и сам-то узнал об этом всего неделю назад!), очень богата цветными металлами. Мы видели, как прессы со страшным грохотом падали на каменные глыбы и превращали их в мелкий порошок. А потом уж из этого порошка извлекали кобальт, медь, никель…
Все меня поражало в цехе: и машины-исполины, перед которыми все мы казались просто маленькими лилипутиками; и грохот, такой страшенный, что даже уши болели; и подъемные краны, которые свободно разгуливали в вышине, под самыми железобетонными перекрытиями. А машинисты выглядывали из кабин так озорно, точно катались на каком-нибудь аттракционе в парке культуры и отдыха.
Все люди казались совсем маленькими по сравнению с машинами, но я почему-то был очень горд. "Именно такие вот маленькие с виду люди все эти машины изобрели, построили и управляют ими, как какими-нибудь послушными собачонками! - думал я. - Как это замечательно!"
- Ты что улыбаешься? - закричал мне в самое ухо Рыжик.
- Просто так, - ответил я. И перестал улыбаться.
А машины все грохотали, и бункера медленно, с аппетитом пережевывали каменные глыбы…
- Он же здесь оглохнет! - сказала мама, кивнув на Диму.
"Первенец" испуганно огляделся по сторонам: не услышал ли кто-нибудь маминой фразы? Но никто не услышал, и Дима только укоризненно покачал головой: ну зачем же, дескать, позорить меня перед коллективом? Он сложил руки рупором и таким об-разом на одну минуту перекричал грохот стальных гигантов:
- А мне здесь нравится! Я уже почти привык…
Мне, честное слово, казалось, что и глаза у Димы немного повеселели. Он ведь всегда мечтал стать инженером, а стихи писал просто так, временно, в связи со своей "болезнью". В тот день мне показалось, что "болезнь" эта стала потихоньку проходить. Еще бы! Такой грохот и шум заглушат все что угодно! "Вот и хорошо! - думал я. - Труд от всего излечивает! Уж если он обезьяну превратил в человека, то нашего Диму сделает нормальным человеком наверняка".
Дима подошел ко мне, опять сложил руки рупором, и я был уверен, что он сейчас расскажет что-нибудь интересное про свою работу, про обогатительную фабрику, а он заорал как сумасшедший:
- Там писем нету?
Я сразу скис. Мой старший брат - мамин "первенец" - был, кажется, неизлечим.
- А вот там, на той вон металлической площадке, - криком стал объяснять мне Рыжик, - артисты часто в обеденный перерыв выступают. И отец тоже. Рабочие, знаешь, как довольны бывают! Только артистам нечего больше показывать. Все уже переиграли. Сейчас для цеха новую программу готовят.
На обратном пути мама не удержалась и сказала папе:
- Мне кажется, можно было бы устроить Диму куда-нибудь в лабораторию. Или вообще туда, где немного потише. Я же теперь совсем потеряю покой. Дима - среди такого грохота! Я понимаю - производство! Но зачем же лезть в самое пекло? Ты - в вечную мерзлоту, а он - в вечный грохот!
- Ничего-о! Ты привыкнешь к этой мысли! - своей обычной фразой успокоил папа.
Но мама до самого дома все никак не могла "привыкнуть".
Проходя мимо почтового ящика, я заметил, что там, внутри, что-то белеет. Это было очередное (пятое!) письмо от Киры. И снова (в пятый раз!) я отнес письмо на кухню и спрятал под газету, которой была накрыта кухонная полка.
Кирино письмо и слово "Москва" на круглом штемпеле сразу напомнили мне о том, что я специальный корреспондент и что пора уже посылать в Москву следующую заметку. Но о чем? Можно было, конечно, написать о том, как в магазине расхватали нашу мебель, но все это я уже изобразил на бумаге. Забежал, так сказать, вперед…
И тут меня снова осенило. Не знаю что - заполярный ли климат так хорошо действовал на меня, или перемена обстановки, но только в последнее время меня так и распирало от новых идей. Просто голова пухла от смелых планов и замыслов! Я вспомнил о "металлической сцене" в цехе, на которой, по словам Рыжика, в обеденный перерыв часто выступали артисты, а вспомнив об этом, схватил чистый лист бумаги, ручку с пером и стал быстро сочинять свою корреспонденцию:
"Дорогие ребята! Если бы там, в Москве, вашему корреспонденту в голову приходили такие идеи, какие приходят здесь, за Полярным кругом! Вот, например, недавно я предложил, чтобы школьная художественная самодеятельность выступала прямо в цехах, перед рабочими. Все юные таланты (а здесь их видимо-невидимо, хоть пруд пруди!) запели, заплясали и зачитали стихи от радости! Одним словом, они все единогласно согласились и стали репетировать!
А потом состоялась премьера! Если бы на этот концерт пускали за деньги, то, конечно, пришлось бы повесить объявление "Все билеты проданы". Но билеты вообще не продавались, и поэтому такого объявления никто не вывесил.
Вам, ребята мои дорогие, наверно, интересно знать, как же прошла наша премьера? Могу только сказать, что аплодисменты заглушали грохот и рев гигантских машин! И все рабочие говорили: "Теперь, после такого концерта, мы будем работать с утроенной энергией!" Оно и понятно! Ведь настоящее искусство вдохновляет, воодушевляет и ведет за собой!"
Написав все это, я снова быстро запечатал свою корреспонденцию и поскорее отправил ее заказным письмом, чтобы не передумать.
А потом я, конечно, снова побежал к Рыжику. Зачем побежал? Ну ясно зачем: "чтоб сказку сделать былью"!
"НАМ ПЕСНЯ СТРОИТЬ И ЖИТЬ ПОМОГАЕТ!"
Если бы художественной самодеятельностью в школе Рыжика, которая была и моей будущей школой, руководил Ван Ваныч, он бы обязательно еще раз повторил, что я умею только подавать идеи, а "это еще полдела". Но, к счастью, он самодеятельностью не руководил, и поэтому никто про меня так не сказал.
А руководил всей подготовкой к концерту Рыжик. Да, да, Рыжик!.. Сперва ребята не хотели снова принимать его в свой кружок (не могли простить, что Сергеева из-за него больше ни разу не приходила в школу), но я всем сказал, что это Вовка придумал устроить концерт прямо в цехе. Ребятам эта мысль очень понравилась, и тогда Рыжика постепенно, потихонечку стали прощать. Правда, некоторые все еще дулись на него и даже с ним не здоровались, но я был уверен, что, если концерт пройдет удачно, все сразу позабудется.
Сам-то Вовка не хотел присваивать себе моих мыслей и громко отпирался: "Не придумывал я этого!" Но я всем шептал на ухо, что он просто скромничает. А скромность украшает человека, и его поэтому надо простить еще быстрее.
- Но почему же он расстроил все наши замыслы? Весь наш спектакль? - продолжали возмущаться некоторые. - Сам сделал инсценировку - и сам же все погубил!
- Вот видите, - убеждал я ребят, - он не пожалел своего собственного труда - значит, была причина!..
- Какая?
- Со временем узнаете, - таинственно, вполголоса обещал я. - А теперь он, видите, как искупил свою вину? Такой концерт готовит! Прямо в цехе! Да еще скромничает. "Это, - говорит, - не моя идея!" Не цените вы его, ребята! Ох, не цените!
В этом, собственно говоря, и заключалась вся моя помощь в подготовке концерта, потому что оказалось, что артистических талантов у меня, к сожалению, почти нет. Я пробовал петь в хоре, но меня оттуда выставили, сказав, что я "не только сам фальшивлю, но и мешаю петь всем остальным". В пьеске, которую готовили ребята, мне поручали разные роли, но потом говорили, что я "слишком сильно завываю и вообще нажимаю на каждое слово", а потом предложили быть часовым на посту, который, как известно, просто даже не имеет права произносить ни единого слова. Все уверяли меня, что это большая честь - играть часового и стоять на посту, но я от этой роли сам гордо отказался.
И тогда я придумал: буду конферансье! Ведь для этого ничего не нужно уметь. Ну, конечно же, это легче всего: выйти, объявить да еще сказать в конце, что "концерт окончен".
С этим делом я вполне справился!.. Но только я не просто объявлял номера, нет, я еще и острил и отпускал разные шуточки, как это делают настоящие конферансье. Сперва громко начинали хохотать все наши ребята (мы с ними об этом заранее договорились), а потом уж и некоторые зрители подхватывали.