Каждую ночь, ложась в постель, я делал сложные перерасчёты и заново составлял график своих занятий. Получалось, что я должен заниматься каждый день по три с половиной часа, потом по четыре часа, по четыре с половиной… Цифры всё росли и росли. Когда наконец дело дошло до пяти часов, я сказал себе: "Хватит! Этак в конце концов получится, что я должен заниматься двадцать пять часов в сутки! Завтра уж меня никто не спугнёт!"
И снова меня спугнула Липучка. Она всегда очень оригинально входила в комнату: стукнет - и тут же войдёт, не дожидаясь, пока я скажу: "Можно" или "Кто там?" Непонятно даже, для чего она стучалась. Я еле-еле успевал сбрасывать под стол учебники и тетради. Так было и на этот раз.
Но на пороге Липучка очень долго переминалась. Ясно было, что она хочет о чём-то спросить меня или попросить.
Липучка была вся какая-то разноцветная: волосы - рыжие, лицо - красное от смущения, сарафан - неопределённого, выгоревшего цвета, ноги - сверху бронзовые, а внизу серые от пыли, будто нарочно присыпанные порошком.
- Ой, не знаю прямо, с чего начать, - выговорила наконец Липучка.
- А ты начни с самого начала, - посоветовал я. Набравшись смелости, она начала:
- Ой, Шура, ты должен мне помочь! Заявление одно составить… Очень важное! В горсовет. Понимаешь?
Я покачал головой: дескать, пока ничего не понимаю.
- Ну, в общем, дело такое, - стала объяснять она. - От станции до нашего города - довольно далеко. Да ещё дорога в гору… А автобуса нет. Хоть на себе вещи волоки!.. Надо, чтобы автобус ходил.
- А чего ты об этом беспокоишься? - удивился я.
Липучка стала тыкать в меня пальцем, как в чудо какое-нибудь:
- Вот смешно! Не понимает! Люди ведь с вещами приезжают, а автобуса нет. Ну вот, значит, разные… - Тут она замялась, подыскивая подходящее слово. - Ну, в общем, разные несознательные люди всем этим пользуются. На государственных телегах возят приезжих, а денежки себе в карман кладут.
И снова я подумал: "Нет, Липучка не только "ойкать" умеет!"
- Надо написать про всё это, - решительно продолжала она. - Только я сама не смогу: не умею я заявления писать. А ты лучше напишешь! Так что сразу резолюцию красным карандашом поставят. Знаешь, в левом уголке…
"Да, поставят резолюцию красным карандашом! - подумал я. - Двойку с ехидной закорючкой поставят, как Андрей Никитич. До чего же это неприятное дело - быть двоечником! И ещё зачем-то, как дурак, пожимал плечами. Рассказал бы честно про двойку, а то вот выкручивайся теперь!"
Но вздыхать было поздно, и я выкрутился.
- Помочь - это можно, - сказал я. - Только у меня очень плохой почерк, ты ничего не разберёшь. Я сам иногда не разбираю.
- Ой, это ничего! - успокоила Липучка. - Ты мне продиктуй, ладно? А я запишу.
Это был выход из положения.
- Хорошо, я буду диктовать, а ты пиши, - согласился я.
Чернила и ручка были на столе, словно поджидали Липучку.
Сочинять мне было не впервой: натренировался уже, читая мамины письма. Кроме того, одна наша соседка в Москве очень любила сочинять всякие жалобы и собирать под ними подписи жильцов: то ванна протекает, то кто-то из соседей долго разговаривает по телефону. Прежде чем собирать подписи, соседка читала свои заявления вслух на кухне. Каждую жалобу она начинала словами: "Нельзя без чувства глубокого гражданского возмущения писать о том…" И я начал диктовать Липучке:
- Нельзя без чувства глубокого гражданского возмущения писать о том, что между городом и станцией нет автобусного сообщения…
Потом я вспомнил, что соседка наша обязательно употребляла такие выражения: "используя своё служебное положение", "некоторые личности", "не пора ли". Я продиктовал Липучке:
- Используя своё служебное положение, некоторые личности перевозят приезжих за деньги на государственных телегах. Не пора ли покончить с этим?..
И ещё мне вспомнилось, что каждую жалобу соседка наша кончала угрозой: если, мол, не примете мер, то буду жаловаться выше. И я продиктовал:
- Если автобуса не будет, мы напишем жалобу в Москву!.. - А потом посоветовал Липучке: - Теперь собери подписи. Побольше подписей… И всё будет в порядке.
- Ой, как коротко получилось! - воскликнула Липучка, разглядывая тетрадный лист, который остался почти чистым.
- Это хорошо, что коротко, - объяснил я. - Длинное заявление могут не дочитать до конца. Понимаешь?
- Понимаю. Ой, ты очень здорово продиктовал! Прямо как взрослые пишут в самых настоящих заявлениях!
Липучка аккуратно свернула лист в трубочку, а я скромно развёл руками - дескать, что уж тут особенного: написать заявление - это для меня раз плюнуть.
Липучка хотела сразу бежать в горсовет, но я остановил её:
- А подписи?
- Ой, их собирать очень долго.
Мне в голову сразу пришла идея:
- Не надо собирать. Напиши внизу так: "Белогорские пионеры, всего три тысячи подписей".
- Что ты, что ты! Три тысячи! У нас и с грудными младенцами столько ребят не наберётся.
- Тогда напиши: "Всего двести подписей". И дело с концом.
- Ой, разве можно? Ведь это неправда!
- Для хорошего дела всегда соврать можно, - успокоил я Липучку.
Она снова уселась за стол. Но тут мы услышали, что кто-то лезет в окно.
ПОХИЩЕНИЕ
Саша поудобнее устроился, укрепил свои локти на подоконнике и обвёл нас презрительным взглядом, как бы говоря: "Ерундой всякой занимаетесь, а я между тем…"
- Ой, что-нибудь случилось? - вскрикнула Липучка.
- Случилось, - преспокойно ответил Саша. - Приготовьтесь - сейчас комнату подметать буду.
Подметать комнату? Рехнулся он, что ли? Мы с Липучкой растерянно переглянулись.
- Чего глаза таращите? - Саша подтянулся на руках, вскарабкался на подоконник и спрыгнул на пол. - Веник со мной. Понятно?
- Ой, похитил? - Липучка, как всегда в минуты восторга, хлопнула в ладоши, так что даже помяла своё заявление. И, прижав руки к груди, затаила дыхание.
Саша обшарил глазами стены.
- У тебя йод есть? - спросил он у меня. - Что-то я аптечки не вижу.
- Не знаю… Есть, наверно. А зачем тебе йод?
- Ой, ты небось поранил его, когда у мамаши отбивал, да? - догадалась Липучка. - Лассо накинул, да?
- Что я, бандит какой-нибудь? Это я с пиратами хотел сражаться, а он вовсе не пират… Очень даже симпатичный парень, только застенчивый, как девчонка. Людей боится… Но мы это дело из него выбьем.
- Ой, мы его бить будем? - испугалась Липучка.
- Чудачка ты! Я же в переносном смысле. Ну, перевоспитаем, значит. Понятно?
- Понятно.
- А как же ты похитил? Ведь его мамаша от себя ни на шаг не отпускает, - спросил я.
- Узнаешь! Давай сюда йод.
Дедушка был доктором, но сам лекарств не любил. Я заметил, что, когда к нему приходили больные, он сразу лез в корзинку, стоявшую за диваном.
"Терпеть не могу, когда лекарства на видных местах выставляют, - говорил он. - Украшеньице так себе".
Я полез в дедушкину корзину, нашёл там пузырёк с йодной настойкой и передал его Саше.
- А теперь позови Веника, - распорядился Саша.
- Позвать?.. А где он?
- Возле крыльца мнётся. Стесняется. Ты ведь с ним в вагоне, кажется, в дипломатических отношениях не состоял.
- Да… Я там с Андреем Никитичем дружил. С подполковником артиллерии! - гордо сказал я. А потом, вспомнив, чем кончилась наша дружба, тихонько вздохнул. - Веник там, в вагоне, всё время книжки читал.
- Ой, книжки читал! - восхитилась Липучка. - Он тоже небось, как и ты, до ужаса грамотный, да?
Что касается Веника, то я не мог дать никаких определённых сведений, а сам я был грамотный действительно "до ужаса". И поэтому ещё раз вздохнул. А Липучка помчалась приглашать Веника. Он робко вошёл в комнату и остановился на пороге. Был он в белой панаме и с книгой под мышкой.
- Идёт по городу - книгу читает, - сообщил Саша. - Ты и в Москве тоже с раскрытой книгой улицы переходишь?
- Что вы! В Москве я только в метро и в троллейбусе читаю. А на улице нельзя - там же светофоры.
- Автомобили там, а не светофоры! - почему-то сердито сказал Саша. - И на "вы" меня, пожалуйста, не называй. Понятно? Ишь какой интеллигентный! Задирай-ка рубаху!
Веник испуганно огляделся, точно просил у нас с Липучкой защиты.
- Ага, понимаю. Стесняешься? - сказал Саша. - Ты, Липучка, отвернись.
Веник покорно задрал рубаху и обнажил своё худенькое и бледное тело.
- Тебе бы Снегурочку в театре изображать, - сказал Саша. - Куда тебя доктора от бешенства колют? Покажи.
Веник испуганно схватился за живот:
- А вы что? Намерены… тоже колоть меня?
- Что я, сумасшедший, что ли? Как твоя мамаша?
Веник вдруг решительно одёрнул рубаху, и его бледное личико гневно порозовело, чего я уж никак не ожидал.
- Вы, пожалуйста, мою маму не задевайте! - гордо произнёс он.
Саша так и застыл с пузырьком в одной руке и с пробкой в другой.
- Ишь ты! "Не задевайте"! - удивлённо и вместе с тем уважительно сказал он. И, вроде бы извиняясь, добавил: - А чего же она нашего старого Бергена задевает? Бешеным его считает! Это же оскорбление, если хочешь знать. Оскорбление собаки - верного друга человека! Понятно? Да уж ладно. Задирай рубаху!
Веник покорно задрал её, и Саша стал мазать ему живот йодной пробкой.
- Тебя так после уколов мажут? - спросил Саша, разглядывая довольно большой коричневый островок, возникший на белой впадине, именуемой животом Веника.
- Та-ак… - протянул Веник. - Только вы уж очень густо… И много… И к чему вообще?..
- Во-первых, не "вы", а "ты"! - сердито сказал Саша. - А во-вторых, совсем не густо: маслом кашу не испортишь! Теперь, когда придёшь домой, задери рубашку и покажи своей маме. Понятно? И так каждый день будем делать. А ты, вместо того чтобы в поликлинике в очереди торчать, будешь с нами на плоту плавать.
И тут только я всё понял! Теперь, значит, в нашей корабельной команде будет хоть один рядовой матрос. Молодец Саша, ловко придумал!
Я СТАНОВЛЮСЬ ПОЭТОМ
И снова - уже в который раз! - меня спугнула Липучка. Как только я с тяжёлым сердцем (мне нужно было заниматься уже по восемь часов в сутки!) уселся за стол, она, даже для виду не постучавшись, влетела в комнату.
Я натренированным броском спихнул тетради и учебники под стол, а Липучка, размахивая газетой, не заговорила, а прямо-таки закричала:
- Ой, теперь я всё знаю! Теперь я всё знаю, Шура!
- Всё знаешь? Про меня?.. - Я испуганно стал пятиться к окну.
- Да, всё знаю! Здесь всё написано! - Липучка перешла на таинственный полушёпот. Она выставила вперёд номер "Пионерской правды", словно собираясь выстрелить из него мне в самое сердце. - Здесь всё написано! А ты скрывал! И как тебе не стыдно, Шура! Как тебе не стыдно!
"Что там написано? - с ужасом подумал я. - Может быть, поместили заметку про мою двойку? А что ж такого, вполне возможная вещь! Ведь высмеивают там таких вот, вроде меня, безграмотных двоечников. Теперь всё погибло: Саша будет презирать меня. И Липучка тоже. И даже Веник. И дедушка всё узнает. И тётя Кланя. Какой позор! И почему я сразу всё по-честному не рассказал? Отличник! Образованный москвич! Выпрыгнуть, что ли, в окно, и навсегда избавиться от позора?" - Но в окно выпрыгивать было бесполезно: дедушка жил на первом этаже.
А Липучка всё наступала:
- Зачем же ты скрывал от нас? Зачем?
- Я всё расскажу вам. Честное слово, всё расскажу, - забормотал я. - Мне просто было стыдно, очень стыдно…
- Стыдно? - Липучка вытаращила зелёные глаза. - Разве этого можно стыдиться? Этим надо гордиться!
"Уж не укусила ли её настоящая бешеная собака? - подумал я. - Или она просто издевается надо мной?"
- Да, этим надо гордиться! - торжественно повторила Липучка. - Я выучила их наизусть!
И она вдруг стала читать стихи:
Как серебро, вода сверкает.
Мы поработали - и вот
Поплыл, торжественно качаясь,
Поплыл наш самодельный плот!Пусть не в просторе океанском -
По руслу узкому реки,
Но есть и мостик капитанский
И есть герои-моряки!Пусть поскорей промчатся годы,
Мы закалимся, подрастём -
Тогда красавцы пароходы
По океанам поведём!
Липучка прочитала стихи с таким вдохновением, что я даже заслушался, прижавшись к подоконнику. Потом она взглянула на меня глазами, которые были полны, как говорится, неописуемого восторга.
- И этого ты стыдился? Этим нужно гордиться! - повторила она. - Поздравляю тебя! Поздравляю тебя, Шура! Ты - настоящий поэт!
- Я?.. Поэт?..
- Ой, не притворяйся, пожалуйста! Хватит уж скромничать, хватит! Тут же русским языком написано: "Саша Петров, Москва".
Я схватил газету - и в самом деле, под стихотворением стояла подпись: "Саша Петров". Бывают же такие совпадения!
- Я уже всем газету показала, всем! - затараторила Липучка. - Ой, какой же ты молодец! Наш плот прославил! Прямо на всю страну! Только почему ты написал "Москва"? Написал бы лучше "Белогорск". Ведь ты здесь сочинял? И даже приукрасил кое-что! Но это ничего - поэты всегда так делают. А кто это "герои-моряки"? Веник, да?.. - Липучка затрясла плечами, схватилась за живот. - Ой, а я ведь сразу заметила, что ты в рифму говорить умеешь. Ещё в самый первый день. Помнишь: "Не плот, а флот", "он - не Антон"?.. А потом я заметила, что ты по утрам так задумчиво-задумчиво сидел за столом. А только я входила - и ты сбрасывал тетрадь под стол. Думаешь, я не заметила? Ты по утрам стихи сочинял? Да?.. Вот и сейчас даже тетрадка под столом валяется. В ней новые стихи, да?
Липучка, пригнувшись, бросилась к столу и схватила тетрадку. Я кинулся за ней: ведь там, в тетрадке, были советы нашей учительницы русского языка, как лучше мне подготовиться к переэкзаменовке.
Я вырвал тетрадку:
- Это не стихи… Это - совсем другое…
- Ой, как же не стихи? Опять обманываешь, да?
- То есть там стихи… Но я ещё не могу их показать. Я ещё…
- Ой, покажи! Покажи! Прямо любопытно до ужаса!
- Нет, нет, - сказал я, поспешно пряча тетрадь под скатерть. - Сейчас нельзя… Я ещё не обработал как следует. Вот обработаю и тогда обязательно прочитаю…
- Новое стихотворение, да?
Я неопределённо пожал плечами.
- Ой, понимаю! Писатели всегда много раз переписывают свои произведения. Вот Лев Толстой, например, "Войну и мир" семь раз переписывал. Я сама где-то читала…
Через секунду она пришла в восторг от нового открытия:
- Ой, Шура, а у тебя ведь и имя такое поэтическое - Александр! Как у Пушкина.
Не знаю, с кем бы ещё на радостях сравнила меня Липучка, но тут, к счастью, появился Саша.
САШИНА ТАЙНА
Он был очень серьёзен. И, как всегда в такие минуты, руки заложил за спину, глядел исподлобья и нетерпеливо покусывал нижнюю губу. А говорил коротко, отрывисто, вроде бы приказания отдавал:
- Ну-ка, выйди, Липучка. Прогуляйся!
Липучка независимо устремила в потолок свои глаза и нос, усыпанный веснушками:
- А чего ты распоряжаешься в чужой комнате?.. Шура, мне можно остаться?
Я взглянул на Сашу, потом на Липучку, потом на пол и неопределённо пожал плечами.
- Секреты, да? - насмешливо спросила Липучка. - Говорите, что девчонки секретничают. А сами?
Мы с Сашей молчали.
- Значит, мне уходить, да?
- Вот-вот, прогуляйся, - с беспощадной твёрдостью произнёс Саша.
- Прогуляться? Хорошо, ладно. Я ухожу… Мужчины, называется! Кавалеры! Рыцари! Мушкетёры!.. Веник бы никогда так не поступил. Потому что он действительно образованный… И очень интеллигентный. Настоящий москвич!
Это уж был выстрел в мою сторону. Боясь, что промахнулась или слишком легко ранила меня, Липучка взглянула в упор своими зелёными глазищами:
- А ещё поэт! Пушкин!
Она так хлопнула дверью, что лёгкая деревянная чернильница на столе подпрыгнула и на скатерти появилось маленькое фиолетовое пятнышко - уже не первое со времени моего приезда в Белогорск.
- Зачем ты её так? - спросил я Сашу.
- Дело потому что… Важное!
Так как Саша был капитаном нашего корабля, я спросил:
- Задание какое-нибудь? Приказ?
- Нет. Просьба.
- Просьба? Ко мне?
- Да, к тебе. И не перебивай. Тайну мою узнать хочешь?
Я, кажется, второй раз в жизни почувствовал, что у меня, где-то под левым кармашком, есть сердце и что оно довольно-таки сильно колотится (первый раз я почувствовал это, когда учительница объявляла фамилии двоечников, получивших переэкзаменовку).
И ещё я понял - как это верно говорят: "Он вырос от гордости"! Мне и правда показалось, что я стал чуть-чуть выше ростом. Значит, Саша теперь доверяет мне, как самому себе! Доверяет свою тайну, такую важную, что он из-за неё даже не пошёл в туристический поход! Такую важную, что она привязывает его и наш плот вместе с ним к Белогорску! И он ещё спрашивает, хочу ли я узнать её!..
- В общем, дело ясное, - сказал Саша. - У меня - переэкзаменовка. Понятно?
Я как-то машинально присел на стул.
- У тебя?.. Переэкзаменовка?..
- Ага. Пишу я плохо. С ошибками. Понимаешь? Вот и схватил двойку. Поможешь, а?
- Кто? Я? Тебе?
- Да, ты мне. Ясное дело, не я тебе. Ведь ты же образованный, культурный. Поэт! Липучка сегодня уши всем прожужжала. Как она мне "Пионерку" показала, так я сразу решил: попрошу Шурку! И вот… Согласен?..
Я даже не мог неопределённо пожать плечами - так и сидел, раскрыв рот, словно рыба. И молчал тоже как рыба. Мой вид не понравился Саше.
- Смотри, в обморок не кувырнись. Побледнел, как Веник. Не хочешь помогать - так и скажи. Без тебя обойдусь.
Тут наконец у меня прорезался голос. Правда, чей-то чужой - слабенький, неуверенный, - но всё же прорезался:
- Да что ты, Саша! Я с удовольствием… Только у меня нет… этого… как его?.. педагогического опыта…
- И не надо. Ты просто будешь мне диктанты устраивать и проверять ошибки. Понятно?
- Понятно…
Я буду проверять ошибки! И почему я честно, как вот Саша сейчас, не рассказал о своей несчастной двойке? Вернее, несчастная была не двойка, а я сам. Зачем я, как дурак, пожимал плечами? Эти мысли уже не первый раз приходили мне в голову. Но раскаиваться было поздно. И нужно было не выдать своего волнения.
- И это вся тайна? - с наигранным спокойствием спросил я.
- Вся.
- А я-то думал!..
- Мало что ты думал.
Да, я действительно думал мало, иначе не попал бы в такое глупое положение.
- И ты из-за такой ерунды не пошёл в туристический поход? И наш корабль к городу привязал? - неестественным голосом удивлялся я. - Из-за такой ерунды?