Повесть известной словацкой писательницы Клары Ярунковой "Брат Молчаливого Волка" отмечена премией Международного конкурса на лучшую детскую книгу.
Клара Ярункова уже знакома советскому читателю по веселой школьной повести "Мой тайный дневник".
"Брат Молчаливого Волка" - повесть лирическая. Рассказ ведется от лица ученика 5-го класса Дюро Трангоша, живого, любознательного и непосредственного мальчишки. А "Молчаливым Волком", немного странно на первый взгляд, прозвали его брата, шестнадцатилетнего Йожо Трангоша. Крепкая мальчишеская дружба и первое юношеское чувство - вот лейтмотив повести.
Происходят все события повести в горной Словакии наших дней, с ее редкостной по богатству природой, которая тоже как бы становится действующим лицом книги.
Я знал, что с самого рассвета Й о жо подстерегает у ручья старую форель, и отправился искать его.
- Сгинь! - заорал Йожо, заметив меня, и швырнул силоновой авоськой. - Ведь почти поймал! - разорялся он. - Ну погоди! - и бросился вслед за мной. Но я уж был таков.
Йожо - мой брат. Но когда он ловит рыбу, я начинаю просто ненавидеть его. Вздохнуть не дает. Ему можно все, а другим ничего. Его, видите ли, рыба не слышит, а других слышит какой-то там "боковой" линией, которая будто бы у них, у рыб, вместо ушей. Тоже выдумал! Чтобы слышать, уши нужны, а не линии. Йожо эту линию придумал назло нам с Г а бкой, просто чтобы торчать у ручья одному. Самый настоящий эгоист! Как будто вся рыба его, и эта старушка форель тоже, хотя первыми увидали ее мы с Габкой однажды воскресным утром. Габка всё показывала мне незабудки, а я притворялся, будто не вижу. И тут старушка форель возьми да и выскочи из воды прямо перед Габкиным носом! Габка от неожиданности плюхнулась в воду, прямо в воскресном платье! Упала она, правда, у самого берега, но как раз здесь камни грязные, скользкие и зеленые. Сперва мы не хотели говорить Йожке про форель, но когда он приехал на каникулы из Шт я вницы домой, не удержались. И зря! Теперь он орет: "Сгинь!" - и один вот уже вторую неделю охотится за старушкой форелью. Хочет взять живьем и выпустить в наш бассейн. Потому-то и ловит ее маминой авоськой, чтобы крючком не поранить ей губы. Ведь она такая тяжелая.
Йожко говорит, будто форель уже раза два показывалась из-под камней, но каждый раз мы ее спугивали. И теперь он нас просто ненавидит. Из-за нашей же собственной форели! Подумаешь! Он видел ее морду, а мы еще в июне всю целиком!
Вот какой у нас брат!
А Габка с отцом поехали сегодня на "лимоне" в деревню за молоком. Мы корову не держим, чтобы летом туристов не жрали мухи, а молоко берем у лесника на окраине деревни. Отец возит молоко на "лимоне" в двух больших бидонах, и Габка почти всегда увязывается с ним, потому что там, в деревне, живет ее подружка Эвочка-ревелочка, которая даже своего собственного индюка боится. Лично я не люблю ездить к Р ы дзикам (Рыдзик - это тот самый лесник). Во-первых, потому что они мне за год, пока я хожу в школу, успевают надоесть, а во-вторых, мальчишек у них в семье нет, только три девчонки, да и те дуры. Только знают для кукол платья шить, а когда наша Габа к ним приезжает, то и она тоже прямо на глазах начинает глупеть. Садится, закидывает ногу за ногу и начинает на коленке выкраивать какие-то юбчонки, и все "сю-сю" да "сю-сю" со своими куклами. Глядишь и не веришь - неужели это та самая Габка, которая ловит змей голыми руками?! Вот почему я не люблю туда ездить. Мне ни капельки не интересно вдевать нитки в иголки для четырех глупых девчонок.
Лучше уж провести это время со Стр а жем и Б о ем. Когда я удирал от Йожки, я специально завернул за угол дома: они обычно оба лежат, растянувшись возле ледника, прячутся от солнца, потому что сенбернары больше всего на свете ненавидят тепло. Летом они страшно худеют; совсем, бедняги, изводятся от страха, что никогда больше не увидят снега. Вообще-то сенбернары собаки очень умные, но ведь собаки всего-навсего собаки и не понимают, что после лета всегда приходит зима, а после холодов наступает жара, хотя они, бедняги, жары не выносят.
Жару они не любят, но очень любят, если мимо кто-нибудь бежит бегом. Они тут же вскакивают и пускаются вдогонку, совершенно забыв, что не собирались даже шевельнуться. Самое лучшее - промчаться мимо, не обращая на них никакого внимания. Этого они выдержать не могут и сразу кидаются следом, словно львы. А я мгновенно переношусь мыслями в пустыню. Я петляю по песку, который мы в прошлом году привезли, и весь дрожу со страху, как бы львы не сожрали меня, если я случайно поскользнусь. Лев (это Страж, он умеет свирепо рычать) разорвет меня в клочья, а львица (это Бой, он вообще рычать не умеет) обгложет мои косточки. И когда они побелеют на солнце, на верблюде приедет Габка и соберет мои останки в платочек.
Я уже выскочил из-за угла и мчался "по пустыне", а лев уже рычал и огромными скачками несся за мной по пятам, когда я заметил за собой всего четыре бегущих лапы. Четыре лапы никак не восемь, а один лев - не два. Ну, нет. Так не играют! А кто будет обгладывать мои косточки, если нет львицы? Я остановился, и Страж кувырнулся в песок.
- Где Бой? - рявкнул я на него.
Он пыхтел, как паровоз, и лежа протягивал ко мне лапы.
- Катись куда подальше, крыса ты несчастная! - завопил я. По-хорошему он не понимает.
Я отправился искать Боя за ледник. Туда, где на опушке леса начинаются заросли молодняка. Там прохладно. Даже малина созревает только к концу каникул.
- Бой! - крикнул я папиным голосом. - Бой! Ко мне!
В малиннике ничто не шелохнулось. Прячется где-то.
- Бойчик… - запел я Габкиным голоском. - Где ты, Бойчик! Не бойся, Бойчинька…
Габку Бой просто обожает. За ней он полез бы и в печь, где хлебы пекут, не то что на солнцепек. Но когда не помогло и это, я понял, что Боя в малиннике нет.
Я огляделся: почему это вокруг такая страшная тишина?! Ведь здесь же не всамделишная пустыня! Всюду деревья, даже в кухонное окно ветки лезут. А сейчас ни один листок не шелохнется. Вообще-то деревья шумят довольно громко, и чем ближе вечер, тем шум сильнее. Иногда ночью они шелестят так страшно, будто по небу мчатся миллионы бомбардировщиков, а по земле идет миллион танков или, как говорит наша Юля, словно все черти на свете свадьбу справляют.
Но сейчас деревья стоят притихшие, будто окаменев от страха. Будто баба-яга их заколдовала и приказала: "Только посмейте шелохнуться! Увидите, что я с вами сделаю!" Вот они перепугались и, заклятые, стоят тихо.
Я сбросил ботинки и босиком, бесшумно, слово рысь, двинулся за угол хлева - взглянуть на осину. Там, среди сосен, наверное по ошибке, выросла одна-единственная осинка. Гляну на нее и увижу: деревья по правде заколдованы или это мне только кажется. Ведь листья осины всегда трепещут и шумят не переставая. Но если лес в самом деле заколдован, то и осина притихнет, а ее листочки печально повиснут на неподвижных ветках.
К осине надо идти вдоль загона, который отец устроил еще в прошлом году для поросят, чтобы они не торчали вечно в хлеву и им было где побегать. Я только глянул на загон - и перепугался: там, на задних лапах, встав передними на доски, стоял Бой, и солнце немилосердно пекло его голову. Ни один нормальный сенбернар этого не выдержит, разве только заколдованный.
Значит, не только деревья заколдованы, но и животные тоже!
Быстро, стараясь не шуметь, я принялся махать руками, дергать головой, извиваясь всем телом. Могу! Я сделал несколько шагов и приблизился к Бою. Он меня даже не заметил.
- Что смотришь, морда? - сказал я ему, чтобы выяснить, услышу ли я свой собственный голос.
Я-то услыхал, но Бой, как видно, нет. Потому что он и ухом не повел. А ушами шевелить он может даже в самую сильную жару. Я облокотился о загородку рядом с ним и снизу заглянул ему в глаза, чтобы выяснить, куда это так упорно смотрит наш заколдованный сенбернар. На Маришку! На поросенка, зарывшегося в пыль! И поросенок, тоже как зачарованный, лежит и глазом не моргнет!
- Ты чего это, Бой? - спросил я. И у меня тут же мелькнуло в голове, что поросят-то ведь только сегодня привезли, а бедняга Бой, может быть, за всю свою жизнь ни одного поросенка вблизи не видал. - Ну,- подтолкнул я его, чтоб он перескочил через загородку, - это поросенок, понимаешь? Пойди погляди!
Я и вправду хотел, чтобы он посмотрел на поросенка вблизи, потому что хорошо знаю Боя, знаю, что он верит только тому, в чем сам убедится. Ведь я тоже такой. Что из того, что я сто раз видел слона на картинке? В зоопарке мне необходимо было дотронуться до него, чтобы поверить, что он живой. А как я вопил, когда слон протянул ко мне хобот!
- Ну, ну! - толкнул я его. - Прыгай ты, трус!
Бой потерял равновесие и перевалился через загородку. Медленно поднявшись на лапы, он опять уставился на неведомое ему существо.
Могу поспорить, он не знал, где у этого зверя голова и где ноги. Ведь если б знал, то не улегся бы нос к носу с чумазым поросенком!
С минуту они так оба и лежали. А я не решался даже вздохнуть. Тишина становилась все напряженней. Я хотел взглянуть на небо - может, хоть там что летит, - но не смог отвести взгляда от этой парочки, лежащей в пыли. А вокруг все замерло. И на небе, и на земле, и в поросячьем загоне.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если б вдруг поросенок с превеликим усилием не приоткрыл один, залепленный пылью глаз. Сквозь тонюсенькую щелку он увидал Боя, фыркнул ему прямо в нос, подняв облачко пыли, и, продолжая лежать, хрюкнул: "Хрю!"
Одно только "хрю", и с Боя словно сняли заклятие.
Он раза два трепыхнулся, прежде чем ему удалось подняться на лапы, перемахнул через загородку и с быстротой молнии исчез в малиннике (насколько я знаю нашего Боя, он там не меньше получаса дрожал от страха!). Тут я тоже оторвался от забора и захохотал. Я просто помирал со смеху, увидев, как этот шалопай поросенок улыбается, даже смеется пыльными глазками-щелочками.
К осине я больше не пошел. Деревья, как по команде, зашумели, макушки старых сосен закачались, лопухи у забора мягко захлопали серебристыми ладошками. Из-за дома, печально квохча, выплыла Крампулька. Миновала "пустыню" и важно прошествовала в сарай.
Меня больше не занимала осина. Я уже знал, что она снова трепещет под теплым ветром.
Из-за Круповой Голи послышался мелодичный рокот. Сначала он был тихим, будто жужжанье лесной мухи, что ползает утром под абажуром. Потом стал сильнее, сильнее, и вот над серым горным хребтом появился сверкающий самолет. Утренний татранский рейс. Самое время удирать подальше от дому.
- Дюро-о-о-о! - послышался из окна Юлин голос.
Эх, опоздал!
- Дюро-о-о-о! - зовет с ехидством в голосе Юля. - Ступай домой, Дюрка!
Как бы не так! Ну уж нет, пусть Юленька поищет Йожо.
Я решил, что сегодня ей не удастся меня загнать в кухню чистить картошку. Решил и выполнил. Не дал загнать себя в кухню. Вытащил корзину и котел с водой во двор и принялся чистить картошку перед домом.
* * *
В долине громыхнул взрыв. Эхо подхватило его и еще семь раз швырнуло с вершин прямо на наш дом.
Собаки примчались к дверям, когда грохнуло во второй раз. Сбили с ног отца, который выходил из дому, влетели в кухню и минут пять, забившись под стол, тряслись от страха.
- Ну, лопнуло мое терпенье! - закричал отец, поднимаясь с земли. - Бабы трусливые, а не собаки. Ступайте вон, трусы! - крикнул он в кухню, сорвал с вешалки дробовик и стал заряжать.
Бой забился в самый темный угол, а Страж остался сидеть на месте, притворяясь спокойным. Из-под стола виднелись только его глаза, но они говорили, что ему все это далеко не безразлично. Глядеть злобно, а тем более рычать на отца он не отваживался.
"Оу, оу…"- подвывал Страж, пытаясь задобрить отца своим красивым, глубоким голосом.
Так отец учил его приветствовать туристов.
- Прекрати! - не смягчался отец. - Что я сказал - убирайтесь вон!
Сбежались все наши женщины. Из комнаты вышла мама, из столовой - Юля, из-под стола вылезла Габка, которая там потихоньку обнимала Боя. Все принялись уговаривать отца, пытались отнять у него дробовик. Габка обхватила отца за ноги, чтоб он не мог сдвинуться с места.
- А ну, - сказал отец, - не выводите меня из себя. Ступайте все прочь! И вы марш из-под стола! - Это уже относилось к тем несчастным трусам.
- У них слабые нервы… - умоляла мама.
Действительно, у наших собак испортились нервы с тех пор, как минеры начали взрывать скалу. В двух километрах от нашего дома расширяли дорогу; скала мешала, и ее понемногу взрывали. Наши сенбернары просто дурели от страха.
- Трескать по два ведра в день у них нервы не слабые! - кричал отец, нагнувшись и заглядывая под стол. - А когда с дерева шишка свалится, готовы со страху в мышиную нору влезть!
- Ага, шишка! - хмыкнула Габка. - Ага, в нору!
- Хватит! - рявкнул отец. - Страж, вперед! Бой, вперед!
Когда отец назвал их по именам и дал команду "вперед", собаки поняли, что придется подчиниться; они вскочили, стол приподнялся и доехал на их спинах почти до самых дверей. Потом, поджав хвосты, уже без прикрытия, псы проскользнули мимо отца на улицу. А стол остался в кухне.
- Стоять! - крикнул им вслед отец. - Йожо, бери сахар, - сказал он брату, и мы все втроем вышли из дому.
Собаки нас ждали. Страж стоял как каменное изваяние. Лишь глаза в черных ободках блестели и пристально глядели на ствол ружья. Бой вилял хвостом, крутил задом и протягивал отцу лапу. Этим трюком он может задобрить кого угодно, только не отца.
- Прекрати, негодник, - скомандовал отец. - Лежать, разбойники!
Страж послушался сразу. Бой тоже послушался, но со второго раза. Пес чувствовал, что отец смягчился, и улегся, но лапы перед собой не вытянул, хотя полагается вытянуть. Он повалился мешком на землю, задрал лапы вверх, перебирал ими и катался с боку на бок, чтобы развеселить хозяина.
Да только на этот раз у него ничего не получилось. Отец приказал еще раз:
- Лежать!
Бой довольно быстро поднялся и лег возле Стража в положении "смирно", Йожо положил им на вытянутые лапы по кусочку сахара. Бой стал вертеться и обнюхивать сахар. Сенбернары очень любят сладкое, и потому отец воспитывал у них характер: сахар давал, но не разрешал его есть.
У Стража воля сильная, на сахар он и не глянул. Но бедняга Бой испытывал адские муки. Он не мог отвести глаз от белого квадратика, обнюхивал его, подвывал, из пасти у него струйкой бежали слюни.
- Только посмей! - прикрикнул отец, отбивая у него охоту ослушаться.
Отец, конечно, жалел его. Тряпка какая-то безвольная, а не собака. Не может пересилить себя, чуть не плачет из-за несчастного кусочка сахара!
Отец докурил сигарету, поднял свой дробовик и сказал, обращаясь к кухонному окну:
- А ну-ка, женщины, ступайте готовить ужин. Это дело наше, мужское!
Мы-то с Йожо мужчины, нам, конечно, можно остаться.
Страж и Бой тоже мужчины, да только трусливые.
- Слушайте вы, щенки, - бросил отец им это оскорбление, чтобы они разозлились и стали похрабрее. - Трусливым бабам в горах не место. Я хочу, чтобы вы были смелыми. Я сейчас выстрелю и, если кто-нибудь из вас шевельнется или, не дай бог, удерет, изрешечу всю шкуру дробью - и баста! Поняли?
Собаки лежали неподвижно и смотрели отцу прямо в глаза.
Мне казалось, что они даже не дышат. Я боялся за Боя. Не такой уж он большой герой. Ума-то у него хватит на десяток собак, а вот насчет храбрости…
- А ну-ка, ребята, откройте рты, - посоветовал мне и брату отец. - Не то барабанные перепонки лопнут.
И он дал в небо такую очередь, что я едва удержался на ногах.
Я открыл глаза и увидал, что Страж не сдвинулся ни на миллиметр. Только глаза в черных ободках испуганно моргают.
Бедняга Бой тоже лежит на месте, но только задрав вверх лапы. Я кинулся к нему и схватил его за передние лапы. Он мигом вскочил, обрадованный, что остался в живых. И тут же проглотил свой сахар, отлетевший в сторону, когда пес от грохота перевернулся на спину.
- Не знаю, выйдет ли толк из этого пса, - засмеялся отец и медленно подошел к Стражу.
- Ты, Страж, молодец, - похлопал он Стража по голове. - Настоящий мужчина! Можешь взять сахар!
Страж с достоинством слизнул с лапы белый квадратик и не спеша захрустел. Настоящий мужчина не станет показывать, что он лакомка, даже если будет помирать с голоду.
Отец протянул дробовик Йожо (я до него даже дотронуться не смею) и крикнул:
- Ко мне, разбойники! Сюда, тяпы-растяпы!
Собаки, радостно взвыв, вскинулись на задние лапы, передними уперлись отцу в плечи, хотя были выше его на целую голову. Отец продолжал ругать их, утверждая, что они его опозорили, но было ясно, что он уже больше не сердится. Бой облизывал его с одной стороны, Страж с другой, и оба готовы были слопать его от любви.
Они даже нашу маму любят меньше, хотя она их кормит, и нас с Йожо меньше, и даже Габулю, которую обожает все зверье в мире.
Так они любят только отца.