Молва шла и о том, будто Тьер предлагает выпустить из тюрьмы сто коммунаров, взятых версальцами в плен в боях за форт Исси, только бы не взрывали колонну. Шёпотом передавали также, что, испугавшись угроз врагов Коммуны, инженер Абади отказался довести дело до конца, а без него неизвестно, как свалить это огромное сооружение.
В центре площади, вокруг памятника, было особенно оживлённо. В этот день колонна походила на мачту гигантского корабля - так всю её опутали канаты и блоки. На бронзовой обшивке колонны были изображены различные эпизоды наполеоновских походов.
Публика осаждала национальных гвардейцев, сдерживавших напор толпы. Кое-кто прорвался сквозь цепь ограждения и даже забрался на леса, укреплённые вокруг цоколя памятника. Молодой поэт поднялся высоко по лестнице, прислонённой к лесам, и, устремив взгляд на вершину колонны, где стояла статуя Наполеона Бонапарта, прочёл:
О, если б воедино можно было
Собрать всю кровь, пролитую тобой!
Она бы эту площадь затопила
И с ней чудовище с златою головой!
Толпа шумно зааплодировала поэту, который сумел выразить ненависть народа к тому, чья жажда завоеваний и стремление к господству над миром стоили жизни многим миллионам людей.
Между тем подготовительные работы к свержению колонны наконец закончились. Ещё продолжали подравнивать насыпь из земли, мусора и соломы, на которую собирались повалить памятник. С лесов спускались рабочие, которые специальными пилами для металла сделали надрезы у колонны с двух сторон.
Национальные гвардейцы начали очищать от публики площадь вокруг колонны.
Напряжение толпы росло с каждой минутой. Наконец резкий свисток оповестил о начале торжества.
Толпа сразу затихла. На цоколе памятника появился полковник Национальной гвардии в красном кепи с золотыми галунами. При криках толпы: "Да здравствует Коммуна!" - он развернул красное знамя. Оркестр грянул "Марсельезу". Как только музыка затихла, полковник со знаменем спустился вниз.
Тотчас послышался призывный звук рога. Национальные гвардейцы начали вращать ворот. Канат, который обвивал одним концом верхушку колонны, стал медленно натягиваться, накручиваясь на вал ворота.
Все взгляды устремились на колонну.
Секунды тянулись долго-долго. Канат скрипел, а колонна не шевелилась. Бронзовый император, казалось, стоял так прочно, что его никак нельзя было поколебать. С замиранием сердца смотрел каждый на толстый канат, а в голове шевелилось сомнение: не оправдаются ли слухи, упадёт ли колонна?
А канаты все натягивались, поскрипывали… Вдруг толпа замерла. Памятник покачнулся. Но в тот же момент раздался сильный треск, похожий на взрыв. Натяжение каната ослабло, и колонна снова стояла неподвижно. Взгляды всех обратились туда, где вокруг ворота суетились люди. Двое национальных гвардейцев укладывали на носилки своего товарища. Нельзя было разобрать, ранен он или мёртв.
Возгласы возмущения неслись со всех сторон.
- Предательство! - кричали одни.
- Это дело рук версальских шпионов, не иначе! - возмущались другие.
- Довольно церемониться с врагами!
Звуки рога призвали толпу к спокойствию. На высокую насыпь поднялся инженер Абади и сказал:
- Подосланный Тьером негодяй вывел из строя ворот. Осколком убит национальный гвардеец Гюстав Дюмениль.
Абади снял кепи, и все мужчины на площади обнажили головы.
- Но недолго будет торжествовать враг, - продолжал Абади. - Через два часа ненавистный нам памятник рухнет и бронзовый император будет валяться среди мусора.
Громом аплодисментов ответила толпа на слова инженера, которого минутой раньше уже готова была заподозрить в измене.
Между тем, как только произошёл взрыв, из толпы стремительно вышел вперёд молодой человек лет двадцати пяти. До этой минуты он ничем не обращал на себя внимания соседей, следивших за приготовлениями к торжеству. Только очень проницательный взгляд мог бы заметить по его порывистым движениям, по тому, как он озирался по сторонам, что он неспокоен, чем-то озабочен.
Национальные гвардейцы почтительно расступились перед ним, когда он перешагнул через линию оцепления.
- Бегите к майору Лефебру, он у служебного прохода, - распорядился молодой человек. - Пусть никого не пропускает ни в ту, ни в другую сторону. Никого! Слышите? Пусть объясняет всем: "Так распорядился прокурор!"
Отдав распоряжение, молодой человек направился к общему проходу. Здесь он обратился к лейтенанту, начальнику охраны:
- Жермен, выпускайте по одному человеку! Проверяйте у каждого уходящего билет. Следите за тем, чтобы билеты непременно отбирали у всех.
- Мы так и делали по распоряжению коменданта. Накопилось уже билетов тридцать. Несколько человек ушло ещё до начала, а другие бросились к выходу, как только услыхали взрыв.
- Напрасно вы их выпустили!
- Но, Рауль, в приказе прямо сказано: лицам, имеющим пропуска, предоставлять с двенадцати часов свободный вход и выход с площади.
- Обо всём этом потом. Где отобранные билеты?
Список приглашённых 16 мая на Вандомскую площадь не превышал тысячи человек. Две причины заставляли ограничить число участников торжества. Вандомская площадь - одна из самых маленьких в Париже. Между тем большую её часть надо было освободить от людей в момент падения колонны. К тому же при очень большом количестве приглашённых сюда легко могли проникнуть враждебные Коммуне люди с целью помешать торжеству.
Но враг всё-таки пробрался на Вандомскую площадь. Когда и как он сюда проник? Кто он? Вот над чем размышлял прокурор Коммуны Рауль Риго, когда в комендатуре начал сверять проставленные на отобранных билетах имена со списком коменданта. Он уже сверил таким образом семнадцать билетов, не вызвавших у него никакого подозрения. Упоминавшиеся в них фамилии значились в числе приглашённых на торжество. Но вот в его руках оказался пропуск, по виду ничем не отличимый от всех остальных, выписанный на имя Жана Морико.
- Морико… Морико… - повторял Риго, отыскивая незнакомое имя в списке. - Не вижу такого…
Майер, - позвал он коменданта, протягивая ему пропуск на имя Морико. - Взгляните, это ваша подпись?
Майер сперва бегло оглядел весь билет, затем стал пристально всматриваться в подпись. Перевёл глаза на другой билет, лежавший рядом, сравнил обе подписи. Взял перо и несколько раз расписался на листке бумаги. Бросил перо и воскликнул:
- Нет! Это поддельная подпись! Я никогда не вывожу так чётко букву "р". Постойте, постойте! Да ведь и печать фальшивая.
- Где печатались билеты? - спросил Риго.
- В типографии "Заря свободы".
- Сколько билетов поступило из типографии?
- Тысяча двести одиннадцать штук. Я сам проверил.
- По списку разослано девятьсот восемьдесят семь билетов. Где остальные?
- Заперты у меня в ящике стола. Сейчас проверим, все ли целы. Должно было остаться двести двадцать четыре.
Майер достал билеты из стола и сосчитал:
- Двести двадцать три! Одного как раз не хватает! - С недоумением глядел он на прокурора: - Что это может означать?.. Ключ был у меня в кармане.
- Дайте, я проверю ещё раз, - сказал прокурор и стал снова пересчитывать билеты.
Оказалось, что при первом подсчёте произошла ошибка. Все билеты были налицо.
- Значит, преступник получил билет непосредственно там, где они печатались, - решительно сказал Риго.
- Но ведь теперь эта типография в руках рабочих.
- Знаю. К несчастью, мы слишком доверчивы, и версальские шпионы легко проникают всюду. Кто заведует типографией?
- Анри Прото. Он член секции Интернационала, коммунист.
Вот пусть он и ответит мне, каким образом пропуск попал из типографии прямо в руки врага.
Вокруг колонны кипела работа. Карно, которому Абади пригрозил арестом, если через два часа все приготовления не будут закончены, работал усердно. Второй, запасной ворот был предусмотрительно приготовлен инженером заранее и находился неподалёку от площади. Абади приказал перенести его и сам принял участие в его установке.
Вскоре новый ворот стоял на месте, а ровно в четыре часа всё было снова готово к свержению колонны.
Раздался сигнал. Но теперь толпа следила за канатом с некоторым недоверием и тревогой. Беспокоило даже лёгкое поскрипывание колёс и вала, на который наматывался канат. Но вот наконец памятник закачался и стал медленно наклоняться. Ещё секунда… и вся бронзовая громада вдруг заколебалась, развалилась в воздухе на три части и рухнула. Земля содрогнулась при её падении. Голова императора покатилась по мусорной подстилке к ногам толпы.
Оглушительный треск при падении колонны прозвучал как ответ на грохот версальских орудий, не замолкавших в этот день ни на минуту. Тщетно пытался Тьер помешать Парижу привести в исполнение народный приговор над статуей тирана.
Громкие крики торжествующей толпы слились с бурными звуками "Марсельезы", которую заиграли полковые оркестры.
Человек с непокрытой головой, в светлом сюртуке, с красным шарфом члена Коммуны через плечо и с такой же красной с золотом розеткой в петлице, поднялся на развалины и водрузил на уцелевшем пьедестале красное знамя Коммуны.
Когда радостные возгласы затихли, депутат Коммуны заговорил:
- Сегодняшний день войдёт в историю как великий день. Наполеон Бонапарт хотел создать славу себе и Франции на крови и слезах других народов. Мы же хотим равноправия, счастья и мира для всех народов. Поэтому мы водружаем на обломках колонны красное знамя. Отныне эта площадь будет именоваться Международной в знак единства рабочих всех стран.
Когда оратор остановился, чтобы перевести дыхание, толпа одобрительными возгласами поощряла его продолжать.
- Вандомская колонна была воздвигнута деспотом, угнетавшим народ. Разрушая сегодня этот позорный памятник, Коммуна клеймит всех предателей, которые выдают себя за друзей народа, а в минуту схватки рабочих со своими поработителями наносят рабочим удар в спину. Памятники, какие воздвигнет когда-либо Коммуна, будут прославлять лишь славные подвиги людей, посвятивших свою жизнь борьбе за мир между народами и процветание труда и науки!
Мощные звуки оркестров и многоголосый хор одобрений покрыли последние слова оратора.
- Долой тиранов!
- Да здравствует Коммуна! - раздавались дружные крики со всех сторон.
…В типографии "Заря свободы" ещё не знали всех подробностей свержения колонны.
Вопреки ожиданиям рабочих, комендант Вандомской площади никому из них не дал пригласительных билетов, которые они с такой любовью и старанием печатали в своей типографии. Анри доказывал, что именно это даёт им преимущественное право на пропуска, но комендант придерживался иного мнения.
- Работники "Зари свободы" и без того приняли участие в торжествах: им выпала честь печатать пригласительные билеты, - говорил он.
Так никто из представителей типографии и не попал на торжества.
Когда Риго подходил к типографии, Анри увидел его из окна и поспешил навстречу. Он решил, что Риго несёт текст воззвания к населению по поводу уничтожения ненавистного памятника.
- Поздравляю с великим праздником мира! - весело приветствовал он гостя.
- Поздравляю и вас, Прото! - ответил Риго. -, Но я пришёл к вам не с миром, а с мечом.
- Я вас не понимаю…
- Позовите всех, кто имел отношение к печатанию и сдаче заказчику пропусков на Вандомскую площадь.
- Печатали я и Поль, упаковывал Грибон.
Все собрались в помещении, где за три дня перед тем на ручном станке печатались пригласительные билеты.
- Сколько билетов вы отпечатали? - спросил Риго.
- Тысячу двести одиннадцать. Помню точно. На одиннадцать билетов больше, чем было заказано. Их-то я и просил коменданта предоставить в распоряжение типографии. У меня его расписка в получении тысячи двухсот одиннадцати пропусков.
- И больше у вас не осталось билетов?
- Больше… больше не могло быть. Только я и Поль были у машины. - В тоне Анри вдруг исчезла уверенность. - Нет! Нет, больше не могло быть… Поль может подтвердить, что всего-навсего было напечатано тысяча двести одиннадцать билетов.
- Тысяча двести двенадцать, хотите вы сказать, - ответил Поль, и лицо его стало пунцовым от смущения.
- Тысяча двести двенадцать, говоришь? Погоди, погоди… Ну конечно! Один экземпляр каждого выполненного заказа типография хранит у себя. Это уж правило. Грибон, где билет, который я просил тебя сохранить?
- Я положил в шкаф, туда, где лежит весь архив. - Грибон указал на большую нишу в каменной стене, превращённую в шкаф.
- Достань его!
Грибон открыл ключом дверцу шкафа, пошарил на полках и сказал:
- Билета тут нет. Не могу понять, куда он девался… Я положил его вот сюда, на эту полку. Помню, как сейчас! Он тут сверху и должен был находиться. Кому же он понадобился?.. Да ведь и ключи я ношу всегда с собой. Правда, замок-то держится на честном слове, но кому сюда и лезть-то? - Грибон вдруг резко повернулся и обратился к Полю: - Признайся, парень, не ты ли наозорничал? Уж больно тебе хотелось пробраться на площадь! Признавайся, коли так, не подводи других!
Поль вспыхнул:
- Как вам не стыдно! Вы такой же лгун, как наш отец Франсуа. С тех пор как я ушёл из его противной школы, никто меня не оскорблял! А вы на меня напраслину возводите! Гражданин прокурор, - повернулся Поль к Риго, - пусть он объяснит, куда девал билет. Кроме него, к шкафу никто не прикасается. А он здесь и ночью остаётся. Пусть-ка объяснит!
- Граждане, - сказал Риго, - вы, по-видимому, ещё не знаете, почему мы придаём такое значение единственному билету, в исчезновении которого повинен кто-то из вас. Враг воспользовался этим пропуском, подделал подпись и печать коменданта, проник на площадь, чтобы помешать торжеству. Ему не удалось сохранить памятник тирану, но он успел взорвать ворот. При этом взрыве убит национальный гвардеец Гюстав Дюмениль…
- Гюстав! - простонал вдруг Грибон, и лицо его стало густо-багровым. - Зять мой Гюстав! Господи! За что же караешь ты не меня одного, а и моих невинных внуков!.. За что? Люди! - с воплем вырвалось из груди Грибона. - Люди! Я виноват! Это я пожалел своего старого хозяина Пере… Он не раз приходил сюда ко мне и всё просил беречь его добро. "Я живу в Версале, но скоро вернусь совсем, - говорил он. - Коммуна просуществует недолго. Люди должны жить в добром согласии… Бог накажет бунтовщиков…" И я верил ему… Мне жалко его стало - я дал ему билет. Он так просил! Мне и в голову не пришло, что он затевает злое дело… И вот я своими руками убил Гюстава и пустил по миру его сирот…
При этих словах Грибон обхватил голову обеими руками и, рыдая, стал раскачиваться из стороны в сторону.
- О внуках не беспокойтесь, Грибон, - строго сказал Риго. - Коммуна воспитает детей Гюстава Дюмениля такими же славными сынами отечества, каким был и сам Гюстав… А вы, Грибон, подумайте, как вы дошли до того, что стали врагом Коммуны… Слышите гул орудий? Это стреляют по Парижу те, кто говорил вам о мирном согласии. Такие же алчные и жестокие люди, как ваш Пере, стреляют в рабочих за то, что они больше не пожелали оставаться рабами. Подумайте обо всём, что я сейчас говорю. И если захотите сказать что-нибудь, приходите завтра ко мне…
Сделав знак Анри, прокурор вышел из типографии. Анри последовал за ним.
А Грибон долго стоял на месте, понурив голову.
Была поздняя ночь. В типографии "Заря свободы" работа давно закончилась. Погасли газовые рожки. Во всех помещениях было темно. Только сквозь большие окна переплётной проникали лунные лучи, освещая складную койку, на которой лежал Грибон.
Он не спал. Его раскрытые глаза были устремлены в тёмный угол. Так ему было легче думать, вспоминать всю прошедшую жизнь. Он честно трудился, не завидовал другим, не зарился никогда на чужое, хотя своего часто не хватало, чтобы прокормить семью. Терпеливо ждал он, когда наступят лучшие времена, когда богатые люди сами захотят поделиться по-хорошему с бедными.
"Хозяин Пере всё утешал: "Потерпи, Грибон, и господь тебя не оставит". А самому-то хозяину сразу стало невтерпёж, как только Коммуна заставила платить рабочим чуть побольше. Хозяин не понадеялся на бога, а пошёл на убийство. Да, правильно сказал Риго. Это вот такие, как Пере, днём и ночью палят по Парижу из пушек. И я им верил…"
Лёгкое дребезжание оконного стекла вдруг приостановило течение мыслей Грибона. В окно осторожно постучались. Сторож не выразил ни волнения, ни неудовольствия оттого, что его побеспокоили. Не спеша поднялся, натянул сапоги и подошёл к двери. Лицо его выражало безучастность ко всему, что происходит вокруг, а вялые движения говорили о безразличии к тому, что его ожидает. Не спросив, кто и зачем пришёл, Грибон открыл дверь.
Он не сразу узнал Пере. Но стоило тому сказать: "Здравствуй, Грибон!" - как старик преобразился. Движения его стали быстры и решительны.
- Здравствуйте, хозяин! - ответил он и, не дожидаясь того, что скажет Пере, взял у него из рук дорожный чемодан.
- Вот-вот, - заговорил Пере шёпотом, - возьми, пожалуйста, мой чемодан. Там бельё и разные вещи жены, я не успел вовремя отправить их в Версаль. А теперь уж, пожалуй, не стоит. Спрячь, голубчик, чемодан! Да так, чтобы никто на него случайно не натолкнулся.
- Ладно! - мрачно ответил Грибон. - Я его спрячу. Только верните мне пригласительный билет на Вандомскую площадь. Вы ведь и брали-то его на один день.
- Вот чудак, право! О чём ты заботишься! Признаться, я даже не знаю, куда его положил. Да кому он теперь нужен, твой билет!
- Мне нужен! - К удивлению Пере, сторож громко выкрикнул эти слова и приблизился вплотную к своему хозяину. - Верните сейчас же билет - или я вас отсюда не выпущу!
Он уцепился за плечо своего бывшего хозяина и стал трясти его.
Пере с силой оттолкнул Грибона. Старик упал, ударившись о кипу бумаги.
Пере схватил чемодан и кинулся к двери.
Однако переступить порог ему не удалось. В дверях появились два национальных гвардейца с ружьями наперевес.
- Поставьте ваш чемодан! - приказал один из них.
Пере покорно исполнил требование.
- Откройте его!