Повесть украинского детского писателя Виктора Семёновича Близнеца (1933–1981) - о детстве сельского мальчика, о познании окружающего мира и детских мечтах.
Содержание:
-
Виктор Близнец - Звук паутинки 1
-
Серебряный человечек 1
-
Сопуха 2
-
Крылатые деревья 3
-
Адам 4
-
Нина 6
-
Глыпа и Бакун 8
-
Врач Бусько 9
-
За паутинкой 12
-
Все уплывает 13
-
Виктор Близнец
Звук паутинки
* * *
Посвящаю эту книгу майским жукам, кузнечикам, летнему дождю, тёплой неторопливой речушке с деревянными мостиками и кладками - самым удивительным чудесам на земле, которые мы открываем в детстве
Автор
Серебряный человечек
Дзынь…
Дзинь…
Бумс!..
Я лежу, объятый густой темнотой, и слушаю, как он забавляется. Он давно живёт в нашей хате - может, за печью, а может, под скамейкой, где, свернувшись клубком, дремлет Сопуха. Он совсем не боится Сопухи и часто спит на её мягких лапах. А рано утром, когда никого нет и ставни закрыты, он приходит ко мне в гости. Садится на краешек моей кровати и вызванивает серебряными подковками.
Дзынь…
Дзинь…
Бумс!..
Сейчас он в углу возле шкафа. Там чёрная кадка с водой, там сыро и темно, но я вижу его. Он тоненький, как стебелёк, этот забавный человек. И светится синим огнём. А быстрый, проворный - не уследишь за ним. Шасть, шасть! - так и бегает по полу, всё скоком-прискоком, бесшумно порхает по хате, и кажется: мерцает светлячок во тьме. Крылышки у него лёгкие, прозрачные, словно у кузнечика, и, когда он ими машет, они тихо шуршат, почти неслышно трещат-потрескивают.
С утра ему весело. Наверное, хорошо выспался, позавтракал пшеничными корочками (я накрошил ему на скамейку) и теперь играет-прыгает на одной ноге. Подпрыгнет и ударит подковками: дзинь!.. Подпрыгнет и ударит: дзинь! И сам слушает, как переливается во тьме тонкий серебряный звон.
Вот он вспорхнул с полочки на скамейку и поскакал. Смотри, смотри, это он дразнится: подскочит ко мне, а потом снова убегает. И языком прищёлкивает, словно говорит: "Буц, буц - не боюц!"
Погоди, думаю, доиграешься. Вот я сейчас тебя поймаю…
Осторожно высовываю ногу из-под одеяла. И только высунул пятки - мурашки побежали по телу, побежали до самой груди. Замер, жду, пока ноги привыкнут к щекотке. Потом ложусь на живот и опускаюсь на землю. Медленно сползает одеяло, а вместе с одеялом сползаю и я. И повисаю где-то в воздухе, повисаю над чёрной пропастью. Меня кто-то толкает под локоть, я вскрикиваю и падаю, срываюсь в пропасть… и вдруг касаюсь чего-то холодного. Ну конечно, это же пол.
Нет, я совсем не испугался, просто подумал, что свалился в глубокую яму, и потому дрожат колени. Вот я немного постою, погляжу, куда идти. Вокруг меня так и дышит темнота, а холод хватает за спину. Может, назад, в кровать? Она рядом, прыг - и я снова под одеялом… Эге, а чертёнок? Он ведь смотрит из-за угла и посмеивается. Ну чего ты хохочешь? Думаешь, я боюсь? Подожди, вот ухвачу тебя за хво , тогда увидишь. (А ты знаешь, что такое хво ? А хви ? А хва ? Не знаешь? То-то же! Это хвостик у хвастунишки … такого, как ты.)
Темно вокруг, я выставляю руки вперёд (словно играю в жмурки) и на цыпочках иду в угол. Что-то прошуршало мимо меня, я ладонью раздвигаю темноту и присматриваюсь: куда же девался этот хвастунишка?
Бульк!.. Прыгнул мне под ноги хитрый человечек, от него скользнула серебряная тень, и я быстро ощупываю руками: где же он? Нет его! Куда-то убежал.
Шарю по полу. Что-то внизу мокрое, липкое, будто тесто. А вот и полукруг луны. Он слегка покачивается, отсвечивает тусклым светом, словно кто-то на нём скачет и выбивает звонко каблуком: бумс!.. бумс!..
Тише! Он здесь.
Я рукою ударил по кругу - раз! - и брызнула вода из-под ладони.
Вода в цинковом тазике.
И тогда я вспомнил.
После дождя протекла у нас хата. Сначала на потолке обозначилось жёлтое таинственное пятно, будто кто-то нарисовал кривое и немного грязное солнце. Потом солнце скривилось ещё больше, заплыло водой, и стали на пол капать жёлтые слёзы вперемешку с глиной. Капли - бумс! - ударялись об пол, выдалбливали себе ямки, и вскоре наш пол стал таким поклёванным, как луна на рисунках, - вся в дырочках и луночках.
Это было удивительное зрелище, я бегал по хате и заглядывал в ямки, над которыми лопались пузыри, а мать причитала: "Ох, горе! Потоп!.. Что будет!" - и принесла корыто, и подставила тазик.
Напрасно мать испугалась, ничего страшного не случилось. Наоборот, в нашей хате зазвучала музыка: старое деревянное корыто играло по-своему, и цинковый тазик, купленный в сельмаге, играл по-своему. Дзум, дзынь, дзинь!.. - отзывался тазик, и его звук был такой, словно били молоточками по стеклянным сосулькам. А корыто вторило и отвечало глухо: бумс!..
Так они играли. И выходило у них складно, и звучала в хате волшебная музыка-капель.
Я уже и забыл, зачем очутился здесь, возле шкафа, стою и слушаю, как собираются капли, как они падают с потолка, как пробивают темноту, как мелодично вызванивают.
Надо долго ждать, пока сорвётся капля, и я тороплю её: "Падай, ну падай быстрее!" Представляю себе: вот образуется на потолке тугая бусинка, округляется, тяжелеет и…
И вдруг - щёлк!
Я вздрогнул, не сразу сообразил, что это капля и что она стукнула меня по носу, брызнула в глаза. Я ещё и не проморгал холодную росу, как что-то мелькнуло передо мной - зашуршали крылышки и вспорхнула синяя искорка на шкаф, вспорхнула на самую верхнюю полочку. Это он - серебряный человечек! Убежал от меня.
Убежал - и сразу потемнело в углу. Скамейка и кадка стали мохнатые. "Апчхи!" - чихнула Сопуха. Чихнула и зашевелилась.
"Убегай!" - толкнуло меня.
И когда я бегу назад, за мной летит холодок и гонится темнота, кто-то хочет схватить меня за пятки. С разгону бросаюсь в постель и с головой укрываюсь одеялом: "Ну что, схватил?" И тихо смеюсь.
Я лежу и смеюсь: ловко убежал! Что-то шумит в голове, словно где-то стучат в наковальню маленькие кузнецы. Можно сколько угодно слушать, как весело они бьют по мягкому железу, можно даже увидеть их, огненно-красных… но сейчас мне не до этого. Я собираю одеяло так, словно строю у себя над головой шалаш, а сам тайком выглядываю из-под него и вижу, какое интересное представление начинается в нашей хате.
Солнечное кино!
Утром мать думает, что я сплю, и плотно закрывает ставни. Пускай закрывает - так ещё лучше. Потому что в одной ставне, чтоб вы знали, есть крошечное отверстие. Там был сучок, он, наверное, высох, расшатался и выпал, и в доске появилось круглое окошечко - глазок. Сквозь эту щелинку в хату проникает длинный поток лучей. Это моё кино.
Смотрите, что сейчас будет.
Темно. Светится только узенькая полоска, она тянется наискосок, от окна к печке. А за ней, за этой полоской, густой и притаившийся мрак, словно в подвале. Но чу! Ожила, задвигалась темень. Словно кто-то встревожил её - вспорхнули вдруг маленькие пушинки. Яркие, мохнатые, летят они из темноты и, высвечиваясь, становятся золотистыми. Тихо снуют пушинки, плывут одна за другой, то поднимаются, то вдруг опускаются, то исчезают совсем.
Раньше я и не знал, что в нашей хате живёт столько чудесных пушинок. Вы не смейтесь, вы получше приглядитесь - они живые.
Видите, их так много, но никто не толкается, никто не стоит поперёк дороги, никому не мешает. Потому что это не простые, - это Вишнёвые Пушинки.
Да, да, конечно, Вишнёвые!
Когда цветут сады, и белые тополя стоят в пуху, словно облепленные ватой, и одуванчики светят возле хаты жёлтыми солнышками, - вот тогда Вишнёвые Пушинки живут в саду, на свободе, прячутся в чашечках цветков, белые-белые клубочки. Ветер колышет их, солнце согревает, пчёлы кормят мёдом. А потом: отцветают вишни, опадает пух с тополей, мать открывает окно, и Пушинки с грустью перебираются в хату.
Бывает, утром проснёшься, а на подоконнике, на скамейке, на полу - везде полно белого пуха, жёлтой пыльцы. А поверх той пороши - мокрые и озябшие Пушинки; они едва шевелятся, расползаются кто куда.
До весны прячутся Пушинки в тёмных углах. Их, маленьких, может и дождь смыть, и ветер унести, и комар задушить.
Целыми днями они сидят притаясь. Грустят о солнце, о фиалках, о вишнях в цвету. И только когда наступит тишина, когда в хате затеплится луч солнца, выходят они на свет и начинают свой карнавал.
Смотрите, какие они торжественные и важные. Медленно выступают из темноты, кружатся лёгкими пушистыми комочками. Теперь их всё больше и больше на светлой поляне. И каждая Пушинка, облетая своих подруг, низко кланяется и спрашивает: "Как спалось, вишнёвая сестра?"
Освещённые солнцем, они мигают, точно маленькие звёзды. Их бесконечное множество, их густо, как маковых зёрен, и все они радужно искрятся, мерцают, движутся хороводом, сплетая свои следы в причудливые узоры.
Они танцуют.
Слышите: дзинь… дзинь… бом… - то играют капли воды.
Падая, капли натягивают струны, Пушинки прикасаются к ним, и в хате звучит хрустальная музыка.
Летают Вишнёвые Пушинки, поблёскивают, кружатся при ярком свете - это танец маленьких принцесс!
И вдруг - что случилось? Словно ветром подуло, подхватило и смешало Пушинки, и они бросились врассыпную, забились в глухие углы.
Ага, вот кто испугал их!
Из-за тёмной тучи выплыло чёрное перо. Бесшумно, крадучись, вышло оно на свет. Я тоже подумал - перо, а оказалось - пиратское судно. Нос у него изогнут, как шея змеи, в два ряда вёсла, и стоит на палубе капитан-разбойник, по имени Вырвизуб, и кричит своим бандитам:
- Ловите Пушинки! Тащите их сюда!
И бросился, пошёл корабль на клич, пираты шлёпают вёслами, бьют по воде, бьют по головам, тащат за волосы несчастных…
- Вы что? - крикнул я из-под одеяла. - Убирайтесь вон, а то как дам!.. Как встану сейчас!..
И я встал на колени, и потянул одеяло на плечи, и давай кричать на пиратов. А в хате темно, и они плывут себе дальше, к окну, разгоняют Пушинок.
Дзинь!.. Что-то треснуло, и я увидел, как вниз стремительно понеслась синеватая искорка, ударилась о перо, в разбойничье судно, опрокинула его во тьму.
Молодец! Это мой… человечек! Серебристый!
Я даже запрыгал на кровати.
Но вот почудилось мне: на полу, в кромешной темноте, что-то шуршит, потрескивает, поскрипывает. Даже почудился топот и тихое позванивание. Я сразу догадался: это они рубятся. Он их повалил на пол, и теперь разбойники окружили его - моего человечка - и наседают на него с саблями.
- Держись! Я сейчас!
Хотел было спрыгнуть с кровати, побежать на выручку, но не рискнул: темно, ещё наступлю на кого-нибудь. И тут-то я вспомнил: рядом стоит скамейка. Быстренько, на ощупь, перебрался туда, взобрался на подоконник. Открыл форточку, ударил кулаком в ставню.
И хлынул ослепительный поток света.
Словно песок бросили в глаза. Я закрыл лицо рукой, с минуту постоял ослеплённый. Потом посмотрел на пол.
Там уже никого не было.
Ни пиратов, ни моего человечка. Даже Вишнёвые Пушинки исчезли.
В хате как-то сразу стало тихо. Старая печь притаилась, широко раскрыв свою беззубую пасть. И скамейка встала у стены, тяжело, четырьмя лапами оперлась она о пол, будто ей приказали: замри! И в шкафу за стеклом, как солдатики, выстроились рюмки, бутылки, графинчики.
Хитрый народ! Посмотри, притихли, молчат, словно никто ничего не видел.
Я не стал их расспрашивать о драке - это напрасно. Ни слова не скажут. У них свои секреты. Да я и сам знаю, что пираты, Пушинки, и крылатый человечек разбежались, как только я открыл ставни. Они не любят, когда их рассматривают люди. Они маленькие, но очень гордые.
Разбежались мои невидимки. Хата стала как хата. Полно воды в корыте и тазике, вода потекла на пол, и от неё потянулись до самой печки тёмно-рыжие лужи. На такое смотреть не интересно. Я просунул палец в глазок ставни и захлопнул её.
И снова я в волшебном царстве.
Лежу и думаю: откуда он взялся, такой храбрый человечек? Наверное, родился из капель. Гусеницы, мотыльки, кузнечики, майские жуки - все они рождаются из личинок или куколок, наполненных ватой. А серебряный человечек родился, по-видимому, из падающей капли. Капля разбилась - бумс! - серебряный человечек тут же выскочил, встряхнулся и юркнул под скамейку. Там обсох, расправил крылышки и, как услышал, что капает вода с потолка, сразу ожил и стал прыгать и порхать между каплями, и ловить их, и вызванивать подковками. Такой маленький, а ничего не боится - ни темноты, ни пауков, ни Сопухи. Ишь как с разгону бросился на пиратов! Я ещё раздумывал, колебался, выглядывал из-под подушки, а он блеснул саблей - и на судно: "Вперёд!"
Интересно, как его зовут?
- Эй, человечек, как тебя зовут? - крикнул я в ту сторону, где стоит кадка и раскачивается чёрная тень.
Молчание. Ни звука. Тихо и темно, ни звука.
- Бумс!.. - ответила вдруг капля.
- Ага! - обрадовался я. - Теперь знаю: тебя зовут Бумс. Бумс, Бумсик, Бумсюк… А где твоя баба Бумсиха, где маленький Бумсёнок? Где дед Бумсило и сестра Бумсинка? Пожалуйста, скажи!
Молчит. И дух затаил.
Мне очень хочется взять Бумса на руки, рассмотреть его, обогреть, осторожно погладить крылышки. А может, и спрятать в коробочку. Э, нет! Он умрёт. Он задохнётся… Я думаю: если тёмная ночь укрыла бы меня в свои пещеры и там привалила камнями и оставила навсегда, что делал бы я один, глубоко под землёй?.. Там, где только летучие мыши, где холод и мрак? Как бы я плакал, наверное, как рвался бы на свободу, блуждая, словно слепой, в потёмках. Это ведь очень страшно.
А мотылёк? Тот самый, которого я посадил в коробку. У него крылышки были золотистые, а на лапках, на усах - жёлтая пыльца. Он был такой непоседа, такой насмешливый, так заставлял меня бегать за ним по всему двору, пока я не поймал его. Он упирался, не хотел лезть в коробку, шуршал, умолял: пусти! Я не отпустил. Я положил его в коробку, а коробку в запечек и забыл. Вспомнил только осенью, когда сушили вишни. Бросился к мотыльку - что это? Сухая скорлупа… труха… пепел… Высох, бедняга, взаперти, задохнулся.
- Зачем убивать живое? Слышишь, Бумс? Живи себе в нашей хате. Гуляй, прыгай где хочешь. Я тебя не буду трогать. Никогда… Вот тебе крошки на скамейке, вот в блюдечке молоко - ешь, поправляйся. Слышишь, Бумсюк!
Сопуха
Я уже большой и знаю, что Сопухой пугают детей.
Бывало, ворочаешься в кровати, не спишь, а мать пригрозит: "Вот позову Сопуху…" Пригрозит, загасит керосиновую лампу и сама уйдёт на кухню. А ты лежишь, и тебе так страшно, и ты весь сжимаешься, как улитка: ноги потихоньку втягиваются, втягиваются к груди, и шея втягивается, и нос прячется между коленями.
Свернёшься в комочек, лежишь - не дышишь. Всё онемело, съёжилось, только уши растут. Растут они, как лопухи, лезут в темноту, слушают едва уловимый шорох. Вот - началось! Это Сопуха! Там, под скамейкой, в самом тёмном углу, сопит она, так сопит, будто бы ветер гуляет по хате. Я укрываюсь подушкой, начинаю вслух что-то бормотать себе, только бы не испугаться чудовища. Ну где уж там! Кто-то скребётся, кто-то дует и под подушку. Никак не пойму: то ли сопит Сопуха, то ли я сам носом высвистываю. Нет, это она топает.
Я закрываю глаза, закрываю крепко, и они, как два раскалённых уголёчка, искрятся, мне больно, но всё равно я вижу: встаёт бурая лохматая Сопуха… Чихнула, встряхнулась и прыгнула на скамейку. Нет, это не скамейка, а старая, облезлая волчица; чап-чалап, чап-чалап… - идёт, переставляет лапы, движется к моей кровати. А на волчице верхом едет Сопуха.
Не кричите. Не пугайтесь. Маму на помощь не зовите.
Знаете, что надо сделать?
Надо сказать: "За мной, Бумс!" - и сразу спрыгнуть с кровати. Это, конечно, страшно, но с вами Бумс, и вы командир, и за спиной у вас конница, сабли наготове! Кидайтесь в атаку, смелее! Крепче сожмите кулаки, сильнее сцепите зубы, вы - настоящий мужчина, плечом темноту оттолкните, бросайтесь грудью вперёд с криком:
Бари вари жжёт,
Гром за громом идёт!
Не оборачивайтесь. Говорите: "За мной, Бумс, за мной!.. Они отступают, они разбегаются!" Вот вы с Бумсом уже в углу. Не бойтесь, протяните руки, троньте скамейку. Не правда ли, она гладенькая, твёрдая, неподвижная деревянная скамейка? И стоит она на месте, никуда не уходила, это вам показалось. А теперь потрогайте под скамейкой. Стена, пол и больше ничего. Сопуха? Какая Сопуха? Неужели вы поверили, что есть на свете Сопуха - это старое лохматое чучело, эта ленивая соня, которая только и знает, что весь день спит под корягой, а ночью забирается к людям в хату?
Не верьте. Никакой Сопухи нет. Её придумали взрослые, чтобы запугивать маленьких.
Я сначала боялся и нос высунуть за дверь. Уже в хате обыскал все уголки - заглядывал под скамейку, под стол, посмотрел за кадкой, лазил даже в духовку. И чего только не нашёл в этих путешествиях: старую батарейку, которую лизнёшь - и она щиплет язык, синее обточенное стёклышко, костяной зуб (мать сказала - кроличий), заржавевший напёрсток, который когда-то закатился под сундук и долго там пролежал, всеми забытый. Такого добра насобирал я целую коробку. О каждой находке - о синем стёклышке или о костяном зубе с тёмной щербиной - можно было бы припомнить много интересных историй. Только я сейчас не о том. Я хочу рассказать про дверь.
Мне кажется: всё, решительно всё на свете имеет свои дверцы. И чердак, и обвалившийся погреб, и дерево, поваленное бурей, и скала над рекой. А старые часы с кукушкой, а разбитый фонарь, а бабушкин сундук? Они тоже открываются. Надо только отыскать - и если не дверцы, то щель, окошко, дупло, отверстие. Найти и очень серьёзно заглянуть внутрь. И тогда тебе откроется такое, чего никто никогда не видывал.