Этот здоровенный, широкоплечий мужчина лет тридцати пяти ходил на костылях, завернув правую штанину до колена, телосложением он напоминал сказочного богатыря, способного горы стереть в порошок. Из-за толстой шеи затылок у Абдухафиза казался плоским, уши маленькими, как у ребенка. Когда он опирался на костыли, мускулы рук напрягались, становились округлыми и твердыми, как камень. Костыли быстро ломались, а мастера подшучивали: "Остается тебе сделать железные, другого выхода нет". Давно Абдухафиз собирался заказать протез, но все откладывал со дня на день, а тут началась война, и протезные мастерские перешли на обслуживание фронтовиков.
Абдухафиз вовсе не вышел из строя. Ему была по плечу любая работа. Трудиться он мог за четверых здоровых. Сейчас Абдухафиза выбрали председателем общественной махаллинской комиссии.
"Неужели такого богатыря могли ранить? " - удивлялись многие. Но удивляться, конечно, нелепо: пуля не разбирает, хилый ты или богатырь. Однако вопросы такого рода больно задевали самого Абдухафиза. Если б потерял он ногу, получив пулевое ранение, не так было бы обидно. Беда случилась иначе: Абдухафиз отморозил ногу во время финской войны, и ее ампутировали до колена. Поди вот теперь доказывай каждому, что произошло это в боевой обстановке и не по недоразумению.
-Ну и копуша же вы, Ариф-ата! Были бы вы женщиной, вот бы с вами муж наплакался,- принялся шутить Абдухафиз, торопя Арифа-ата отправляться в исполком.
-Что ты там мелешь? - беззлобно возмущался Ариф-ата.- Ты лучше оставь свои шутки. Я так скорее управлюсь. Мне еще переодеться надо!
-Вас что, в зятья кто-нибудь собирается брать, что ли? Зачем вам наряжаться? - не унимался Абдухафиз.
-А что же? Без надежды на лучшее один шайтан на свете живет. Почему бы мне и не напроситься в зятья? Я еще в самом расцвете сил,- не уступая Абдухафизу, смеялся Ариф-ата.
Посетители чайханы начали прислушиваться к разговору, усмехаясь вместе с шутниками.
-По тому, как собираетесь, видно: не в расцвете сил, а в закате. Едва руками двигаете...
Но уж тут Абдухафиз явно перебрал. Ариф-ата рассердился и крикнул:
-Да уймись ты, болтун! Скажи лучше, стоит мне переодеваться или нет?
-Нет, нет! Опаздываем! - заторопился Абдухафиз.
Глава четвертая
С того дня, как похоронили Джамал-холу, впервые ожил ее двор. Батыр не мог после смерти матери жить дома. То ли потому, что здесь все напоминало ему мать, то ли потому, что некому было вести хозяйство, но он принял приглашение тети Мехринисы и переселился в дом Махкама-ака. Сюда он заходил изредка и ненадолго. Дом родителей, где он вырос, теперь внушал ему ужас, наводил гнетущую тоску, и Батыр бежал скорее с пустынного двора поближе к живым людям.
Однако друзья собрались провожать Батыра на фронт в его родном доме, в комнатке, примыкающей к айвану. Салтанат пришла вместе с ними. Она охотно прибежала бы пораньше, помогла бы все подготовить к приходу гостей, но, боясь пересудов, не решилась. Даже помочь Мехринисе резать мясо и то не осмелилась.
Джигиты и девушки разговаривали тихо и серьезно - не так, как это обычно бывает на вечеринках у молодежи. Война сделала их взрослыми - зрелыми и озабоченными людьми. Их волновало теперь все: и как обстоят дела на фронте, и что стало с оккупированными городами и селами, и где разместятся эвакуированные предприятия, и как будет организовано дальше снабжение населения продовольствием. Сейчас разговоры обо всем этом заменяли им и веселье, и песни, и остроты. Многие юноши скоро должны были уйти в армию, а девушки собирались кто в школу медсестер, кто на завод, к станку вместо ушедших на фронт мужчин. Даже соседские мальчишки, любители шумных игр в Буденного, и те попритихли и сидели неподвижно у двери, не отрывая глаз от Батыра. Они завидовали ему. Еще бы! Батыр едет защищать Родину!
Сказать правду, и девушки сегодня были не очень разговорчивые. Больше слушали. И разные чувства - боль, отчаяние, ужас, удивление - отражались в их глазах. Кто знает, может, какая-то из них в последний раз смотрела на своего джигита...
Салтанат... В руках у нее дрожит каса. Подруга молча помогла ей расставить чашки, сделав, это незаметно для гостей. В другой час, возможно, сказала бы: "Возьми себя в руки, как можно!" Но сейчас промолчала. Не время. Она понимала состояние Салтанат.
А Салтанат не сводила с Батыра взгляда. Раньше, прогуливаясь, они с Батыром часто играли в гляделки: уставятся друг дружке в глаза и смотрят, смотрят, не мигая. Как ни старалась Салтанат, она всегда проигрывала. Огорчаясь, потерев глаза, она снова начинала игру, но опять ничего не получалось. Салтанат не выдерживала взгляда Батыра и отводила глаза. Сейчас Салтанат наверняка выиграла бы, но до игры ли ей теперь?! Она просто хотела запечатлеть в своем сердце его большие глаза с темными зрачками, густые, блестящие брови и черные волнистые волосы. Правда, волос уже не было. Батыр сидел, надев на чисто выбритую голову поношенную, смятую тюбетейку. И она шла ему. Когда он только появился в комнате, кто-то из девушек, увидев его бритым, невольно воскликнул: "Ах!" Но Салтанат так строго посмотрела, что подруга смущенно прикусила губу.
Один за другим в дом входили соседи и родственники. Они присаживались на айване у хантахты с дастарханом, пили одну, самое большее - две пиалы чая, желали Батыру доброго здоровья, благословляли его и уходили.
-Голубчик мой Батырджан, дай бог, чтобы голова твоя была каменной, а кости стальными,- сказала одна женщина, и Салтанат благодарно улыбнулась ей.
Мехриниса и помогавшие по хозяйству женщины нет-нет да и отходили в сторонку поплакать. Махкам-ака, заметив их слезы, спешил к ним, успокаивал, как мог.
Неожиданно в калитку вошли Ариф-ата и Абдухафиз. Они почтительно поздоровались с Махкамом-ака и Мехринисой, и Абдухафиз прогремел густым басом на весь двор:
-Сына, значит, провожаем!
Махкам-ака слегка растерялся. Стоял, сложив руки на груди, не зная, куда сажать гостей. "Сына провожаем"... Слова председателя слышали все. Произнес он их громко, отчетливо. Слышал и сам Батыр. Махкам-ака многозначительно посмотрел на жену, Мехриниса уже вытирала слезы. "Не соображает, бестолковая, что сказал председатель",- подумал Махкам. Но он явно недооценил чуткость жены. Именно из-за этих слов, таких необычных и дорогих для нее, не смогла Мехриниса сдержать слезы. "Сын! Сына провожаем!" - звучало у нее в ушах.
Махкам-ака догадался, что Абдухафиз не случайно произнес свои слова. Видно, Ариф-ата успел рассказать ему об утреннем разговоре. Махкам-ака с благодарностью взглянул на Арифа-ата, но сказать ничего не успел: парни и девушки начали подниматься со своих мест, а Батыр вышел на айван, чтобы подойти к Абдухафизу и Арифу-ата.
-Погодите-ка, дети, не вставайте... Батыр, дитя мое, возвращайся к своим товарищам, а мы посидим здесь,- распорядился Махкам-ака.
Ариф-ата и Абдухафиз не пошли в комнату, а уселись на айване.
Махкам-ака волновался, стараясь как можно лучше принять гостей. Он то разламывал лепешки на маленькие куски, то придвигал ближе к гостям кисти винограда, то подкладывал подушки за спину Арифа-ата. Потом он начал переливать чай из чайника в пиалу и из пиалы в чайник, но цвет чая не понравился ему, и он велел жене заварить заново.
Салтанат, уже успев освоиться со своими обязанностями, хлопотала вокруг гостей не покладая рук. Выглядела она веселой и даже беззаботной, но на душе у нее было сумрачно и безрадостно. Ариф-ата по каким-то своим наблюдениям понял состояние девушки. Когда Салтанат подошла к нему, он опустил голову, чтобы не встретиться с ней глазами. Он вспомнил, как утром шла Салтанат с сумкой через мост, какое печальное было у нее лицо, и опять ему стало жалко девушку. ' Салтанат тоже вспомнила утро, встречу с Арифом-ата, его добрую, приветливую улыбку. Тогда еще впереди был день - целая вечность, а сейчас неизбежное надвигалось с каждой минутой.
Вдруг все встали. Махкам-ака, приложив руку к груди, попросил жестом Арифа-ата сказать что-нибудь на прощание. Ариф-ата торжественно вскинул руки для благословения.
-Да постигнет злодеев поражение! Пусть будут стерты они с лица земли. Побеждай, но не будь побежденным, дитя мое! Верю, что доведется нам свидеться живыми-здоровыми!
Благословение Арифа-ата выслушали молча. Но когда он кончил, послышался общий говор. Одни повторяли слова Арифа-ата, другие читали молитвы.
Батыр начал прощаться с женщинами - с каждой в отдельности. Женщины обнимали его, целовали в лоб. Мехриниса не смогла совладать с собой, расплакалась, крепко обняла Батыра и долго не выпускала из своих объятий. И у Батыра навернулись на глаза слезы. С трудом он взял себя в руки, незаметно для других вытер глаза.
-Не плачьте, хола, успокойтесь,- прошептал Батыр, высвобождаясь из ее объятий.
Махкам-ака взвалил вещевой мешок Батыра себе на спину.
-Вещи передайте им, уста.- Ариф-ата указал на джигитов.- Женщины пусть остаются дома. Никто в точности не знает, когда будет отправление. Что ж зря-то мучить себя. И вы оставайтесь, уста. Проводят Батыра до самого места сбора товарищи.
-Женщины пускай останутся, а я пойду, ака,- возразил Махкам-ака, и Ариф-ата не стал его останавливать.
-Хорошо, хорошо. Идите, уста.- Ариф-ата подошел к Батыру, прижал его к себе, а затем, чуть отстранив, поцеловал в лоб.
-До свидания, сынок! До скорого свидания!
Джигиты и девушки, окружив Батыра плотным кольцом,
вышли на улицу. Соседи стояли у своих калиток, прощались с Батыром, желали ему доброго пути.
Мехриниса не выдержала и громко зарыдала. Женщины начали утешать ее, да только от их утешений пользы было мало. Они и сами всхлипывали, слезы душили их.
Батыр, все еще окруженный джигитами и девушками, дошел до угла, когда Мехриниса вдруг выскочила на середину улицы и закричала во весь голос:
-Батырджан, сынок! Виноград возьми! Забыла я!
Один из джигитов хотел вернуться и взять виноград, но Батыр остановил его и подбежал сам.
Взглянув Мехринисе в глаза, Батыр вдруг увидел, как удивительно похожа она на его мать, и понял, как она дорога ему. Словно малый ребенок, он бросился в ее объятия, сам крепко обнял тетку и, чувствуя на лице своем ее слезы, с минуту стоял не шелохнувшись, потом решительно снял со своих плеч ее руки и, не оглядываясь, быстро пошел к друзьям, молчаливо ожидавшим его на углу улицы.
Глава пятая
Салтанат все не возвращалась. С наступлением вечера Кандалат-биби начала беспокоиться: она то и дело выходила за калитку, пристально вглядывалась в даль безлюдной улицы. Сумерки быстро сгущались, и вскоре все вокруг погрузилось в темноту. Кандалат-биби охватила тревога. "Где же она ходит? Не попала ли под поезд? Не задавила ли ее машина? Не стала ли жертвой хулиганов?"
В голову лезли разные мысли, одна страшнее другой. Кандалат-биби хотелось закричать, позвать людей, но она медлила, прислушивалась к звукам, доносившимся с улицы. Наконец, потеряв терпение, она вышла за калитку, стала вглядываться то в один конец улицы, то в другой. Темнота непроглядная, ничего не видно.
Вот она - судьба матери! С той минуты, как зашевелится дитя под сердцем, подавая первые признаки жизни, все мысли матери о ребенке, все заботы о нем. Для матери ее дитя останется ребенком всегда, независимо от того, сколько ему лет. Стоит ему удалиться с глаз, мать сразу начинает тревожиться, теряет покой, не находит себе места. Все матери такие, а уж Кандалат-биби особенно беспокойная мать.
Вот и сейчас Кандалат-биби прекрасно ведь знает, куда, зачем и с кем ушла Салтанат. Знает она и то, что время отправления воинского эшелона никто не скажет заранее. Сама все это пережила, когда провожала мужа. Тогда говорили, что поезд отправится днем,- он не ушел; сказали - вечером, но и вечером он не отправился; перенесли отправление на ночь. В конце концов поезд ушел только на рассвете. Мать и дочь, опухшие от слез, не в силах двинуться, остались на вокзале и ждали, пока пойдут первые трамваи.
Но теперь Кандалат-биби точно забыла все это: то сядет, то ходит - волнуется, придумывает слова, какими укорит дочь за позднее возвращение.
Вдруг раздался стук в калитку. Кандалат-биби вздрогнула, почувствовав, как задрожали колени, опустилась на супу. В полумраке двора она увидела силуэты двух мужчин. Сердце ее словно оборвалось, но тут послышался знакомый голос.
-Ассалому алейкум, янга,- сказал Абдухафиз. Вторым был Ариф-ата. Он также почтительно поздоровался с женщиной.
Кандалат-биби не сразу овладела собой: язык у нее заплетался, она говорила что-то невнятное. Ариф-ата и Абдухафиз смущенно переглянулись.
-Напугали мы ее,- прошептал Ариф-ата.
-Где Салтанат? Где моя дочь? - Голос Кандалат-биби дрожал.
-Все в порядке, янга, все в порядке,- пробасил Абдухафиз и подошел к женщине. Обеими руками взял Кандалат- биби за плечи и посмотрел ей в глаза.
-Что с вами, янга? Мы просто зашли к вам. Навестить. Салтанат на вокзале вместе с друзьями. Скоро придет.
Ариф-ата тоже подошел к Кандалат-биби, чтоб она его лучше рассмотрела.
-Вы сами видели ее? Да?
-Мы возвращаемся оттуда,- сказал Ариф-ата.
-Не беспокойтесь, янга, с вашей дочерью ничего не случилось,- подхватил Абдухафиз.
-- Ой, спасибо вам, спасибо! Все они вместе, что ли? - Только сейчас женщина начала приходить в себя.
-Напрасно вы так тревожитесь! Она с подругами, их много.
-Девушка же она... Ой, усохнуть моей памяти! Что же я сижу? Проходите, садитесь.- Кандалат-биби расстелила курпачу.- Ну, пачча Абдухафиз, проходите, я сейчас соберу угощение.
-Погодите, янга. Остановитесь, прошу вас,- сказал Абдухафиз и кивнул Арифу-ата: - Давайте.
Ариф-ата прочитал поспешно молитву и, помолчав, сказал:
-Слышали мы, что от муллы Шахабиддина пришло письмо, янга. Очень обрадовались, но закрутились с делами, поэтому ни я, ни Абдухафиз не смогли сразу зайти навестить вас.
-Я не в обиде. На вас лежат заботы обо всех. Спасибо вам. Муж передает большой привет...- Кандалат-биби поднялась.- В котле у меня есть готовый суп. Посидите минуточку.
Абдухафиз и Ариф-ата встали и, перебивая друг друга, заговорили:
-Мы торопимся. Надо еще по делам зайти. Спасибо вам. Спите спокойно, янга, не тревожьтесь. Салтанат скоро вернется.
-Значит, поезд еще не отправился?
-Пока нет. До свидания!
Кандалат-биби проводила гостей до калитки и не уходила с улицы, пока не умолк стук костылей. "Добрые люди. Благословение им. Пришли навестить меня! Хоть и успокоили немного, а пища все-таки в горло не лезет". Разговаривая сама с собой, она прошла на кухню, открыла крышку котла и вместо супа увидела густую, разваренную картошку. Суп выкипел. "Хорошо, что не задержались гости, как бы я подала им такое?" - подумала Кандалат-биби.
Она не знала, конечно, что Ариф-ата и Абдухафиз очень голодны и с удовольствием съели бы ее загустевший суп.
Ариф-ата в другой раз непременно задержался бы здесь. Это не чужой дом - дом близкого друга, где он часто бывал. Но теперь спешил уйти из опасения, что Абдухафиз возьмет да и скажет про совещание в исполкоме, про то, что для эвакуированных решено искать жилье. Получилось бы, что они пришли к Кандалат-биби с корыстной целью, а не просто навестить жену фронтовика.
Ариф-ата и Абдухафиз направились прямо в чайхану. Был уже поздний вечер, и, кроме двух стариков, сидевших на топчане у цветника, других посетителей не было. Стариков обслуживал Тура, по прозвищу "Муйлав" - "усатый", немолодой помощник Арифа-ата.
-Эй, магазин твой обокрали!..- весело пошутил Абдухафиз.
-На это осмелится только тот, у кого десять голов, председатель! - засмеялся в ответ Тура-муйлав. Он встал и из кладовой принес миску, завернутую в дастархан.- Вижу, что вы изрядно проголодались.
-Откуда тебе это известно, Тура-ака? - удивился Абдухафиз.
-По Арифу-ата с первого взгляда видно.
Ариф-ата отвернулся, сделал вид, что не слышит, и, заваривая чай, с трудом сдерживал смех.
- Не угадал ты, Тура-ака! Мы только что ели плов. Разве стал бы Ариф-ата заваривать чай, если б был голоден!
-Про вас я не знаю. А что ака покушал - непохоже.
-Почему?
-Нос повесил и слова вымолвить не может.
Абдухафиз расхохотался.
-Составь нам компанию, куда ты уходишь? - сказал Ариф-ата, обращаясь к Туре-муйлав, и развернул дастархан.
-Кушайте сами. А я, знаете ли, ел лагман и пожадничал. Съел лишнее и никак не могу переварить,- простодушно пояснил Тура-муйлав, поглаживая живот.- Принес младший из ваших внуков. А это вам. Успело остыть. Не разогреть ли?
Ариф-ата молчал. У Кандалат-биби он тоже был немногословен и по пути не промолвил ни слова.
-Я восхищен тобой, Тура-ака. Ты действительно хорошо знаешь Арифа-ата. Он молчит, словно наелся воску,- заметил Абдухафиз.
-Много лет мы близки, как отец и сын,- хвастливо сказал Тура-муйлав, бросив под язык нас
-Хватит болтать! Бери побыстрее пиалу, чай остывает.- Ариф-ата протянул чайник Абдухафизу.
Молчаливость вовсе не была в характере Арифа-ата. О, он любил поговорить. Но совещание в райисполкоме необычайно разволновало его. Надвигалось невиданное, неслыханное и вместе с тем неотвратимое. До пустых ли слов сейчас?
Предстояло немедленно начать подготовку к размещению эвакуированных из оккупированных врагом городов и прифронтовой полосы. Эшелоны с беженцами приближались. Прямо из райисполкома Абдухафиз и Ариф-ата отправились по дворам махалли. Тогда-то и заглянули они к Батыру, угодив на его проводы. И хорошо, что они попили там чаю, отведали шурпы. С тех пор все на ногах, все в хлопотах. Обошли полмахалли.
-До чего же боязлива Кандалат-биби! Помните, Ариф- ата, как она побледнела? - вспоминая последний визит, сказал Абдухафиз.
-Да, паниковать она умеет. Хорошо, что зашли, иначе она вышла бы на улицу и стала вопить о помощи. Всю жизнь Кандалат-биби такая. Раньше и о муже так же пеклась. Она и ему была как мать - ведь по возрасту она много старше Шахабиддина.
-Ну и наврали же вы ей...
-Другого выхода не было. Она могла заставить нас сейчас же искать дочь. А тут все-таки успокоилась. Сам аллах прощает, когда приврешь для доброго дела... Хорошо, что ты был осторожен.
-В чем?
-Ты мог затеять разговор об уплотнении. Она бы упала без чувств.
-Неужели она не поняла бы, какую беду переживают люди? Ведь есть же у нее сердце!
-Но втолковать ей было бы трудно. И потому еще трудно, что она вспыльчива. Правда, вспылит и тут же остынет. Вообще-то она очень мягкосердечная женщина.
-Описали вы ее...
-Знаю ее, братец. С такими надо быть очень деликатным...
-А что же делать? Вот и у Салима-кожевника вы остановили меня, дернули за локоть. А я ведь и рта не успел раскрыть, как его жена принялась кричать. Неужели найдутся еще такие?! А тут тысячи бездомных едут к нам...