Втащили они офицера в подвал. И вовремя. На улице снова начался бой. Однако ребята к оконцу уже не ходили. Крутились около офицера. Воду ему на голову лили. Тишка от исподней рубашки оторвал клок почище и приложил к тому месту на офицерском боку, где виднелась рваная рана.
Офицер метался в жару. Что‑то кричал. Утихал, потом принимался снова.
Так было до самого вечера. Так было и ночью. Намучились с ним мальчишки. Тут по соседству загорелись дома. Страшный дым повалил в подвал. Хорошо, что дом, в котором сидели Тишка и Минька, был каменный. Уберегся он от огня.
Потом началось самое страшное. Малый Ярославец остался в руках французов. Какие‑то солдаты заняли дом. И ребята боялись, что вот - вот доберутся они до подвала.
- Тише, ваше благородие, тише… - уговаривают они офицера.
Офицер словно понимал их, умолкал, а потом снова метался в жару и крике.
К счастью, все обошлось.
Среди ночи ребят свалил беспробудный сон. Очнулись они - солнце уже высоко. Кругом тихо. Подбежали к окошку - нигде не видать французов.
А произошло вот что. Хоть и остался Малый Ярославец в руках у французов, да понял Наполеон, что к Калуге ему не прорваться. Впервые в жизни император не решился на новый бой. Отдал войскам приказ отступить.
Вылезли ребята из подвала. Смотрят - в город входят русские. А вместе с солдатами валят жители. Вот и Тишкин и Минькин отец идет.
Увидел он сыновей:
- Ах вы, разбойники!
Застыли Тишка и Минька. А отец, недолго думая, снял поясной ремень и тут же, прямо на улице, начал ребят стегать.
Терпят двойняшки. Отец у них строгий. Другого и нечего ждать.
Наконец родитель устал, остановился, переводит дух.
- Тять, - начал Тишка, - а там раненый. - Он указал рукой на торчащее из‑под земли оконце.
- Офицер, - добавил Минька.
Спустился отец в подвал. Верно, не врут ребята. Присмотрелся - лежит молодой полковник.
- Ого!
Побежал отец, доложил кому следует. Пришли санитары, забрали полковника. А отец снова свернул ремень и продолжил расправу. Правда, теперь бил уже не так больно и не столько ругался, сколько ворчал:
- Мать хотя бы пожалели… Ироды вы окаянные!..
Прошло несколько дней. И вдруг отца вызвали в городс кую управу. Там ему вручили гедаль. К медали был приложен приказ, в котором значилось, что житель города Малого Ярославца Кудинов Иван Михайлович, то есть отец Тишки и Миньки, награждается медалью за спасение жизни русского офицера.
Опешил отец. Стал было объяснять, что он тут ни при чем, что спас офицера не он, а Тишка и Минька. Однако в управе слушать его не; стали.
- Кто там спас, разбирайтесь сами. Получил медаль и ступай, не задерживай.
Вернулся отец домой. Не знает, что и делать с медалью. На две части, что ли, ее рубить.
- Тут вам медаль. Одна на двоих, - заявил он ребятам.
Смотрят Тишка и Минька на медаль. Глазенки горят. Руки к ней сами собой тянутся. Вот бы такую на грудь надеть!
Однако отец у них строгий. Взял и спрятал медаль в ларец.
- Не для баловства подобные штуки, - заявил он сурово.
В ларце медаль и лежала.
Однако дважды в году, в Рождество и на Пасху, когда всей семьей Кудиновы отправлялись в церковь, отец доставал медаль.
В церковь шел при медали Тишка. Возвращался домой при медали Минька.
БОЛЬШИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
Еще до того, как разгорелась Бородинская битва, в дни, когда русская армия отступала, к князю Петру Багратиону неожиданно явился подполковник Ахтырского гусарского полка Денис Давыдов.
Багратион Давыдова знал давно - когда‑то Давыдов служил у него адъютантом, - он принял его сразу и очень приветливо.
- Ну, рассказывай, выкладывай. Начальство обидело?
- Нет, - отвечает Давыдов.
- Наградой обойден? В отпуск, наверное, просишься?
- Нет, - отвечает Давыдов.
Поразился Багратион. Ждет, что же скажет ему офицер.
- Вот какую имею мысль, - произнес Давыдов.
И стал говорить о французской армии. Мол, растянулась армия на сотни и сотни верст. От самого Немана через всю Россию тащатся к ней обозы, идут подкрепления, порох, ядра везут.
- Верно, - бросает князь Петр.
- Все время туда и сюда мчатся курьеры с бумагами Длинный французам путь.
- Так, так… - слушает Багратион. - Нового не открываешь.
- А новое в том, - вдруг заявил Давыдов, - что надо, ваше сиятельство, оставить у Бонапарта в тылу наши конные отряды. Пусть они обозы и мелкие части щупают. Будет немалый урон врагу. Прошу казаков и гусар - докажу.
Пока Давыдов все это говорил, лицо Багратиона светлело, светлело и вовсе расплылось в улыбке.
- Молодец! Дай поцелую. - Поцеловал. - Жди.
Багратион тут же пошел к Кутузову. Начал с того, с чего и
Давыдов. Мол, французская армия растянулась на сотни и сотни верст… И передал все слово в слово о просьбе Дениса Давыдова.
Выслушал Кутузов Багратиона:
- Фантазии разные…
Кутузов только что принял армию, готовился к бою и берег каждый отряд солдат.
- Ваша светлость, - обиделся Багратион, а был он на редкость вспыльчивым, - фантазии в том, что часто мы собственной выгоды не разумеем! - И потом уже тише: - В этом деле есть полный резон. Тут выйдут большие последствия.
- Ну ладно, голубчик, ладно. Я же ведь так. Человек‑то надежный твой подполковник? Говоришь, из гусар?
- Надежный, ваша светлость. Пять лет у меня в адъютантах был.
Подумал Кутузов:
- Ладно, может, и вправду дело сие будет значительным.
Распорядился Кутузов выделить Давыдову 50 гусар и 80 казаков.
Так возник первый партизанский отряд. Русская армия отошла дальше, а Денис Давыдов ушел в леса.
Немало причинили партизаны вреда французам. Фельдмаршал вскоре оценил мудрое предложение Давыдова и теперь уже сам стал отправлять отряды солдат в тыл к неприятелю.
К солдатам все чаще и чаще присоединялись крестьяне. Они и сами создавали свои отряды. Сотни и тысячи крестьянских отрядов разили теперь врага.
Как в половодье река сокрушает округу, так и тут - на войне народной - прорвался крестьянский гнев. Спустя два месяца, когда русская армия уже перешла в наступление, Кутузов распорядился вызвать к себе в ставку Давыдова.
Он долго смотрел на гусара. Наконец произнес:
- Тут я как‑то при жизни князя Петра назвал твой маневр фантазией. Прости старика. Только не думай, что я от слов своих отрекаюсь. То, что свершилось, доподлинно есть фантазия.
И так же, как тогда князь Багратион, подошел и крепко расцеловал Дениса Давыдова.
ТУДА И ОБРАТНО
Слухи о доблестных делах партизана Дениса Давыдова катили в русскую армию валом. Один за одним. То обозы с порохом перехватили, то разогнали артиллерийскую часть. То схвачен курьер с очень ценными бумагами, то сам Давыдов в бою отличился - зарубил четырех французов.
Стал молодой корнет Васильчиков мечтать о том, чтобы и ему попасть к партизанам. Эскадронного командира просил:
- Отпустите к Давыдову!
К полковому начальнику бегал:
- Отпустите к Давыдову!
Однако начальники не отпускают. Подумал корнет, подумал, взял и ушел без разрешения. Правда, оставил записку. Мол, не считайте, что я дезертир. Не могу я - ушел к партизанам.
Стал пробираться он в Гжатский уезд, туда, где действовали отряды Давыдова.
Едет, думает о Давыдове. Представляется ему партизанский начальник заправским гусаром, в гусарской куртке с галунами, в гусарской шапке с лихим султаном.
Добрался корнет до Гжатска удачно. Разыскал партизанский отряд. Вернее, партизаны у Гжатска его схватили и привели к Давыдову в лагерь.
Глянул корнет на Дениса Давыдова. А где же гусарская куртка, где султан гусарский?!
Стоит перед ним настоящий мужик. Борода крестьянская, кафтан крестьянский, даже кушак ~ крестьянский.
Растерялся Васильчиков. Забыл и представиться. Смеется Давыдов:
- Честь имею, подполковник Давыдов. Слушаю вас, корнет.
- Васильчиков, - выдавил корнет.
Устал он с дороги, отправился спать.
Уложили его под сосной на шинели, укрыли каким‑то рядном.
В общем, началась жизнь партизанская.
Утром стал Давыдов его поучать:
- Что важнейшее для партизана?
Разводит корнет руками.
- Внезапность, - отвечает Давыдов. - И непрерывность в движении. В чем партизана главная сила? - И опять отвечает: - Бить не числом, а уменьем.
И вот - походы, переходы, ночевки в лесах. То мокнешь под ливнем, то зябнешь от стужи, то спишь на сырой земле.
Бои без плана, без всяких правил: то утром рано, то поздно вечером негаданный бой, то ночью уснул - тревога.
Непривычен к такому корнет. Стал он жалеть, что ушел из части. Покрутился еще с неделю, взял и покинул партизанский отряд. Даже записки не оставил.
Вернулся Васильчиков в армию.
А когда он исчез, в армии было целое дело. Самовольство для офицера - серьезная вещь. Доложили тогда Кутузову об уходе корнета.
Теперь доложили о его прибытии.
Выслушал Кутузов, распорядился:
- Наказать за самовольный отъезд. - Потом подумал и строго добавил: - А за то, что вернулся, - вдвое.
СОЛДАТСКОЕ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО
О бою под солдатом драгунского полка Ермолаем Четвертаковым была ранена лошадь. Четвертаков попал в плен. Привезли его в Гжатск. Из Гжатска солдат бежал.
Оказался он в местах, занятых неприятелем.
Пришел драгун в деревню Басманы. Видит - крестьяне воинственны, французов чумой ругают. Злобой мужик кипит.
Тут‑то и пришла Четвертакову мысль поднять крестьян на борьбу с французами, создать партизанский отряд. Заговорил.
И вдруг крестьяне замялись. Мол, неизвестно, откуда прибыл солдат. Как знать, что из того получится. Лишь один молодой рябоватый парень пошел за драгуном.
Поехали они вместе в деревню Задково - там поднимать крестьян. По дороге встретили двух французов. Убили. Потом еще двоих встретили. И этих прикончили.
- Ух ты! Двое - и вдруг четверых! - подивились крестьяне в Басманах.
- А если четверо - то получится восемь!
- А если восемь - то будет шестнадцать!
Заволновались в Басманах: а вдруг как мужики из Задко - ва прежде их создадут отряд?
- Давай возвращай драгуна!
- Сами желаем иметь отряд!
Вернулся в Басманы драгун. Извинились сельские жители.
- Не обижайся. Хотели тебя проверить, - схитрили крестьяне. - Стоящий ли солдат.
Сразу же более двухсот мужиков дали свое согласие быть у него в отряде. Это было началом. Вскоре из всей округи свыше четырех тысяч крестьян собралось под командованием Четвертакова.
Стал Четвертаков признанным командиром. Порядки в войске завел военные: караулы, дежурства и даже учения. Следил строго, чтобы головы крестьяне держали высоко, животы не распускали.
- Да ты что полковник, - смеются крестьяне. А сами довольны, что крепкой руки начальник.
- Что там полковник - сам генерал! Ваше превосходительство!
Жили крестьяне по - прежнему в селах. Поднимались они по тревоге, когда возникала нужда…
Едет французский отряд по русской дороге. Обоз, но с большой охраной. Порох доставляют для армии. Кони пушку везут впереди. Это чтобы пугать крестьян, ну и себя, французов, конечно, подбадривать.
Звенят, гудят, переливаются на церковных звонницах колокола. То медью ударят, словно в набат, то трепетно, тонко зальются.
Приятно французам слушать.
Вот здесь отгремели. Ушли за бугор - там тоже деревня и церковь. Подхватились и слева и справа. Идет от села к селу перезвон. Приятные звуки…
Продолжают французы свой путь. Идут и не знают, что это не просто звон - это для них звон погребальный.
Четвертаков использовал церковные перезвоны как сигналы для своих отрядов. В каждом переливе свои команды. Слушай внимательно - будешь знать, куда идти и где собираться.
Продолжают французы свой путь. А в это время из разных окрестных сел уже выходят отряды. Приказ - собраться сегодня у ручья, у Егорьевской балки.
Подошли французы к ручью - крестьяне со всех сторон. Несметно. Черно от кафтанов. Конный виден в крестьянских рядах - наверно, начальник.
Скомандовал конный. Бросилось воинство на французский обоз. Растерялись солдаты, что были с пушкой: куда палить, в какую сторону? Всюду крестьяне. Стрельнули в конного, в старшего. Да, к счастью того, перелет.
Выстрел был первый и последний. Не успели французы вставить новый заряд. Ноги крестьянские быстры, руки проворны и цепки. Пушка, обоз, солдаты - все через минуту в крестьянских руках.
Возвращаются партизаны с отважного дела домой. Едет на коне солдат Четвертаков, Ермолай… как там его по батюшке? Эх, можно, пожалуй, без батюшки. Ермолай Четвертаков - генерал крестьянский. Ваше солдатское превосходительство!
АРКАН
Наловчились крестьяне села Локотки арканом ловить французов. Спрячутся где‑нибудь в кустах при лесной дороге, ждут - не пройдет ли какой отряд. Дождутся - конных ли, пеших, подстегнут отставшего и немедля аркан ему на шею. Кляп ему в рот, пока не вскрикнул. И будь здоров, мусье. Словно карась на уду попался.
Как‑то снова крестьяне засели на выгодном месте. Вначале была неудача - никто не движется. И вдруг конный отряд рысями. И, как всегда, кто‑нибудь сзади. На сей раз рослый с чубом француз. Подъехал француз к кустам, где притаились крестьяне. Взвился аркан. Полетел наездник с коня. Кляп в рот ему немедленно.
Приволокли мужики француза к себе в Локотки. Дорогой еще пристукнули. Уж больно ершистый француз попался. Все ногами крестьян пинал.
Положили крестьяне пленного в каком‑то хлеву. Притащили воды, плеснули на голову. Вынули кляп. Решили вести в уезд, в Сычевку. Там принимали пленных.
Поднялся француз, как закричит:
- Путаны бороды! Сивые мерины! Рог вам бугаев под самое дыхало!
Крестьяне так и разинули рты. Икота на иных напала.
Оказалось, то был не француз, а донской казак из отряда Дениса Давыдова. Казаки специально оделись во французскую форму. Ехали то ли в разведку, то ли еще по какому де- лу.
Опомнились, пришли, конечно, крестьяне в себя:
- Да откуда мы ведали?
- На лбу не написано.
- Скажи спасибо, что жив остался.
- Глаза поросячьи! Дубы неотесанны! - не утихает казак. - А это что?! - И тычет на чуб казацкий.
Конечно, чубов у французов не было. Да поди разгляди в такую минуту.
- Ладно, - наконец приостыл казак. - Есть ли у вас чарка вина?
- Это найдется.
Выпил казак, тряхнул плечами:
- Ну, мужички, бывайте! Благодарствую за угощение. Несколько дней крестьяне не решались выходить на дорогу.
- Ну их, снова не энтого схватишь!
А потом опять принялись за дело. Однако теперь осторожнее. Схватят француза крестьяне, смотрят прежде всего на голову - не виден ли чуб казацкий.
РОССИЯ ЕСТЬ РОССИЯ
Наслышавшись всяких донесений о действиях крестьянских отрядов, Кутузов решил взглянуть на живых героев. Под городом Юхновом собрались к нему партизаны. Были всякие: и старые и молодые, подороднее и попроще, кое‑кто с боевыми рубцами, даже один без глаза, и тоже, как у Кутузова, правого.
Набились крестьяне в избу. Расселись. Стал угощать их Кутузов чаем. Пьют мужики осторожно, не торопясь, сахар вприкуску.
За чаем зашел разговор. Конечно, прежде всего о Бойне, о французах.
- Французы народ геройский, - заявляют крестьяне. - Да только духом они слабее. Дал Бонапарт промашку: разве испугом возьмешь Россию!
- Тут Невский еще сказал, - вспомнил безглазый. - Придешь с мечом, от меча и погибнешь!
- Верно! - шумят крестьяне.
Заговорили затем о Москве.
- Конечно, жалко. Не маленький город. Веками в народе славится. Да разве Москва - Россия? Отстроится город. Была б жива держава.
Хвалит Кутузов крестьян за смелые стычки с французами.
- Мы что… Нам достается плотвичка. Тут армии первое слово.
Видит Кутузов - неглупый народ собрался. Приятно вести беседу.
- О Денисе Давыдове слышали?
- А как же! И в нашем уезде его отряды. Лихой командир. Зачипатель великого дела.
- Говорят, на Смоленщине женщина видная есть?
- Так это же Кожина, - отвечают крестьяне. - Старостиха Василиса. Гвардейская баба! Мужеской хватки.
Вспомнили солдата Четвертакова:
- Природный начальник. Ему в офицерах положено быть.
Потом как‑то, Кутузов и не заметил - как, разговор перешел на другое. Заговорили крестьяне про озимые, про яровые. Про недород на Смоленщине. Потом о барах. И вдруг:
- Михайла Илларионович, ваша светлость, а как насчет воли? Чай, после победы крестьянам ее дадут?
- И как будет с землей? - сунулся кто‑то.
Не ожидал Кутузов такого. Ну что он скажет крестьянам про волю? Дикость, конечно, в России. Кутузов бы волю дал. Да он ведь только над войском начальник. Сие не ему решать.
Не знает, что и ответить, фельдмаршал. Впервые попал впросак.
Ясно крестьянам, что трудный задали вопрос. Не захотели смущать Кутузова, снова вернулись к войне. Да только разговор уже как‑то не клеился. Отпустил их Кутузов.
Идут по селу крестьяне:
- Да, воли оно не предвидится.
- И земля, как была, у господ останется.
Замедлил ход вдруг какой‑то парень. Сорвал он шапку с головы - и с силой об землю:
- Только напрасно с французами бьемся! Жизнью своей рискуем.
- Цыц, молоко необсохшее! - выкрикнул безглазый. - Тут вещи не равные - разные. Баре есть баре. Россия есть Россия.
СЕРЕБРЯНЫЙ ОКЛАД
Солдат Жорж Мишле шел в Россию с большой охотой: "Россия страна богатая. Немало добра домой привезу". Да что там Мишле, все солдаты в это верили. Сам император это обещал.
Стал Мишле припасать богатства. В Смоленске - шубу из горностая. В Вязьме достал дорогие подсвечники. В Гжатске - ковер из памирской шерсти. В Москве в каком‑то большом соборе похитил икону в серебряном окладе.
Доволен Мишле. Взял бы еще, да тяжесть и так большая.
"Ну, - рассуждает Мишле, - теперь пусть русские просят мира. Готов я домой к отбытию".
А русские мира не просят. Что ни день, то французам все хуже и хуже. Лютым местом стала для них Москва.
И вот покатились французы. Дай Бог унести из России ноги. Поспешно стал собираться Мишле. Вещи свои пакует. Ковер из памирской шерсти - в мешок, в ранец солдатский - подсвечники, шубу - поверх мундира. А икону куда? Икону вынул, оклад надел на шею. Торчит из него лицо мародера, словно лицо святого.
Гонят французов русские. Армия бьет. Партизаны в лесах встречают. У дорог стерегут крестьяне.