Придерживая пенсне, Татьяна Петровна писала в протокол, ровно ученица диктант, настойчивую бормотню того самого насмешливо-веселого мужичка-боровичка с ребячьими светлыми глазами, что не знал Ленина, а ему верил и пожалел крыльцо барыньки. Может, и не слово в слово записала, но похоже, зачитала съезду:
- 1) Поручаем революционному комитету в городе поскорей созвать уездный съезд Советов и избрать на нем органы власти, такие же, как в Петрограде. 2) От имени волостного съезда единодушно выдвигаем на пост председателя уездного Совета Народных Комиссаров кандидатуру нашего земляка т. Горева А. С. Ему же просим доверить составление уездного Советского правительства. 3) Низкий поклон и крестьянское спасибо партии большевиков - защитнице мужицких интересов. Да здравствует навечно Советская власть и ее Председатель тов. Ленин - Ульянов Владимир Ильич!"
По настойчивому требованию все того же делегата с ясными глазами Татьяна Петровна приписала еще в протокол: "Принято единогласно, с большими рукоплесканиями".
Председатель волостного Совета Народных Комиссаров присел за стол и помолчал. И все в президиуме и в классе посидели недвижимо-молча. Так поступают всегда перед дальней дорогой, чтобы она была счастливая. Шурка с Яшкой опустились на пол. И все старшеклассники их послушались, шлепнулись рядом, кто как сумел. Стало в школе так тихо, что слышно было, как скрипело перо Татьяны Петровны, она что-то дописывала в свой длиннющий протокол, наверное, выводила красивым своим почерком положенные подписи: председатель, секретарь.
Потом дядя Родя поднялся во весь свой могучий рост, позвенел для чего-то в школьный колокольчик и объявил съезд закрытым.
- Полагалось бы, мы скажем, по новому революционному порядку спеть пролетарский гимн "Интернационал", - добавил он. - Да ведь, наверное, слов-то еще не знаете?
Ему сконфуженно-стеснительно откликнулись с парт:
- Слыхали… Да где запомнить?.. Не знаем слов!
Дядя Родя подумал, сдвинул брови, и постоянная, сокрушающая препятствия, скрытая сила проступила на его побледневшем лице.
- Ну так я вам прочитаю "Интернационал", - решительно сказал он. - Прошу встать и снять головные уборы.
Жаркий мороз радостно-сладко пронзил Шурку с головы до пяток. Все с шумом поднялись, стуча крышками парт. Шапки и картузы давно у многих были сняты, только ребятня по привычке парилась в ушанках. Содрав их, вскочили с пола. Растрепа сдернула вязаный материи платок и рассыпала, добавила меди и золота на лисий воротник. Другие девчонки повторили фокус с платками и шалюшками, только золота и меди на их воротниках не оказалось.
Было душно и дымно, делегаты потихоньку так накурили, что не продохнешь. Все были кирпичные, потные и заметно довольные.
Сильным, крепким своим голосом дядя Родя стал читать "Интернационал", и торжественно-молитвенная строгость легла на мамкины румяные щеки, на тугие багровосиние Минодоры, Солиной тетки Надежды, на бородатые лица мужиков. Эта торжественная строгость так там и осталась по твердо сжатым и удивленно раскрытым губам, напряженным от внимания и слуха, прищурам доверчивых глаз, сурово нахмуренным, и блаженно заломленным бровям.
Никто не скрывал, что слышит "Интернационал" от слова до слова впервые, иные знали с пятого на десятое по пению, понаслышке от солдат и ребятишек-школьников.
А тут громко, внятно читают им, и каждое слово стучится молотом в грудь, в разбереженную душу и откликается в ней правдой, смелостью, гневом и добром. И то, что все набожно встали и мнут шапки и картузы, а не крестятся, - не в церкви они, в школе! - было ново и удивительно; и то, что громко-отчетливо и выразительно произносил Родион Семенович Петушков, по прозвищу Большак, и был он с этого часа председателем Совета Народных Комиссаров, такого же, как в Питере, только волостного, тоже было удивительно и ново и чем-то еще более удивительно знакомое, свое; и от всего этого у народа, как у Шурки, как у всех ребят, перехватывало дыхание. Они, ребятки, не прочь были петь "Интернационал", многие его знали, кто чуточку, кто от начала и до конца, недавно разучивали с Татьяной Петровной на уроке пения. Володька-питерщичок уж и рот раскрыл. Но дядя Родя говорил, не пел, и школьники послушно, терпеливо молчали. Они повторяли про себя каждое словечко вместе с председателем волсовнаркома, не отставали от него и не забегали, и не смели шелохнуться, так им всем, замерев, было хорошо, как и отцам и матерям, одинаково радостно-торжественно.
Все было справедливое, желанное, что читал отец Яшки Петуха:
- Никто не даст нам избавленья -
Ни бог, ни царь и не герой,
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой.
Чтоб свергнуть гнет рукой умелой,
Отвоевать свое добро,
Вздувайте горн и куйте смело,
Пока железо горячо!
Ну дяденька Прохор их, молодцов-удальцов, этому давно научил: раздувать горн в кузне-слесарне и ковать диковинки. Но тут был другой горн, и они догадывались, какой, и гордились.
- Лишь мы, работники всемирной Великой армии труда,
Владеть землей имеем право,
Но паразиты - никогда! - гремело в школе.
- Подходячая песенка, - невольно, весьма одобрительно откликнулся кто-то из мужиков.
На него зашикали.
- А что? - оправдывался тот, оглядываясь на соседей за поддержкой. - Правильно говорю - наша песенка. Про нас!
"Да, про всех голодных и рабов… И про меня", - подумал Шурка. Его мальчишеское сердце громко, ответно билось, душа трепетно пела:
- И если гром великий грянет
Над сворой псов и палачей ("Грянул! Грянул!.."),
Для нас все так же солнце станет
Сиять огнем своих лучей…
ОБЪЯСНЕНИЕ МЕСТНЫХ СЛОВ И ВЫРАЖЕНИЙ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В КНИГЕ
Баять - говорить.
"Березовый кондуктор". Ехать с "березовым кондуктором" - идти пешком.
Вдругорядь - в другой раз, потом.
Вёдро - теплая ясная летняя погода.
Возыкать - поднимать кверху, качать.
Голбец - припечье со студеньками для лазания на печь и полати.
Голик - веник без листьев.
Голицы - кожаные рукавицы.
Дресва - измельченный камень.
Завозня - большая лодка.
Замать - трогать.
Зобать - вдыхать, затягиваться табаком.
Казёнка - казенная (государственная) винная лавка.
Козуля - короткая скамеечка для катания с гор.
Комелья - рубленые сучья без веток.
Кужлявый - кудрявый.
Куть, кутя - задняя часть избы.
Матица - балка, брус поперек избы, на котором настилается потолок.
Надысь, намедни - на днях, недавно.
Обогнушка - верхняя одежда.
Окстись - перекрестись.
Омяльс - костсрика, остатки обмятого на мялке льна.
Останный - оставшийся, последний.
Очеп - гибкая жердь, на которой подвязана зыбка.
Поветь - место под навесом в крестьянской избе.
Полица - полка в избе вдоль стен.
Пота - пока, покамест.
Ражая - здесь: красивая.
Солоть - низина, вязкое, болотистое место.
Суднавка - кухонный стол с внутренними полками.
Уповод - время работы в один прием.
Ухайдакал синенькую - здесь: истратил пять рублей. Ухайдакать - сгубить, истратить, докопать.
Чу, чутко - междометие, означающее обратить внимание на что-нибудь.
Чугунка - железная дорога.
Чухны, чухонцы - так называли финнов, живущих в пригороде Петербурга.
Примечания
1
Объяснение местных слов и выражений, помеченных звездочкой, дано в конце книги.
2
Паршивая собака, второй магазин тебе. На! Получай! (нем.)
3
Социалист! Дерьмо поганое! Размахивай красной тряпкой! (нем.)
4
Подохни со своим кайзером! Я не желаю (нем.).
5
Будь она проклята, война… Когда ей конец? Кто распорядится?.. Кроме нас, некому… (нем.)