Усталые, но довольные собою, мальчики неторопливо зашагали домой, к развалинам старой церкви.
МАДЕРА И ЕЁ ПОСЛЕДСТВИЯ
Настала суровая зима 1942 года. Декабрь. На улице холод, но в комнате Фомы тепло. Есть печурка, а в подвале разрушенной церкви достаточно всяких обломков и досок на топливо. На всю зиму хватит. Есть и топор. Им снабдил ребят, сам того не ведая, почтенный владелец трактира Степан Иванович. Как-то Фома целый день колол для него дрова и за всю работу получил только миску похлебки и краюшку несвежего черного хлеба. Фома обиделся и "реквизировал" один из имевшихся в трактире четырех топоров. Кодекс Фомы был прост и ясен. В трактире - четыре топора, в то время как у него с Петькой ни одного, а к тому же Степан Иванович подмазывается к немцам, и у такого унести со двора не грех.
Подложив дров в печку, Петька поудобней уселся на ящик, обхватив колени руками, и задумчиво глядел в огонь. Дрова весело потрескивали, отскакивавшие от них угольки вылетали на пол.
Фома, облокотившись на. руку, полулежал на постели.
- Ты что это задумался? О чем?
- Да так, ничего, - не сводя глаз с огня, отозвался Петька. - Вспомнил вот одну девочку. Как-то ей теперь? Может, еще хуже, чем нам с тобой. Нам хоть тепло. А ей, может, и холодно, и голодно.
- А ну, расскажи, что за девочка, - попросил Фомка. - Люблю, когда рассказывают.
И, устроившись поудобнее, он приготовился слушать.
Петька поправил дрова в печке и заговорил. Он рассказал Фоме про Машу, про то, как нашел ее рядом с мертвой бабушкой у дороги, а потом передал какому-то крестьянину из деревни Захворово.
- Жива ли теперь, бедняжка? - тяжело вздохнув, закончил он свой рассказ.
- Ясно, жива, - убежденно заявил Фомка. - Ты же сам говоришь, что крестьянин добрый, да и женщина с ним была. Вылечили. И тебя к себе звали.
Мальчики помолчали. Но долгое раздумье было не в характере Фомы. Он вдруг встрепенулся и весело расхохотался…
- Эй, Петь, а ведь ты этой Маше теперь приходишься вроде брат! А может, и жених… Вот дело! - и он дурашливо закувыркался по шуршащей соломе. - Вот возьмем с тобой летом, да и махнем в гости к твоей невесте. То-то удивятся!
- Да ну тебя! - отмахнулся Петька. - Ты всё шутишь. Лучше подумал бы, - что нам с тобой теперь делать. Одними шутками да теплом сыт не будешь.
- И то, жрать охота, - перестал паясничать Фома. - Вчера только одну рыбину на двоих съели, еще Ваське пришлось голову отдать.
- Да. Неплохо бы раздобыть чего-нибудь съестного, - отозвался Петька.
Раздобыть? Фомка замолчал, размышляя. К Сергею Андреевичу идти нельзя. На днях он сказал Фоме, что уезжает ненадолго, и не велел приходить недели две. К бабке Агафье? Добрая старушка делилась с мальчиками всеми своими скромными запасами и никогда не отпускала не накормив, но есть же и совесть. Гордость Фомы не позволяла ему злоупотреблять добродушием бабки.
- Эх! - махнул он, наконец, рукою. - Пойдем, брат, на рынок. Неохота, но придется, видно, у купцов что-нибудь реквизировать. Только смотри, я тебе покажу - у кого. Есть там и наши, советские, кто от нужды на базар пошел. Тех нельзя трогать. А кто с немцами путается, тем так и надо.
Теплая одежда была поделена по-братски. Петька надел шубу, Фома - кацавейку, данную ему бабкой Агафьей, и подпоясался веревкой, а на ноги напялил огромные валенки, пожертвованные мальчикам той же доброй бабкой за то, что они постоянно помогали ей во всех хозяйственных работах. Оставшиеся от покойного деда Ефима валенки были раза в два больше Фомкиных ног. О том, чтобы бегать в них, нечего было и думать. Поэтому Фома неохотно надевал такую обувь. В эти беспокойные дни слишком часты были случаи, когда лишь быстрые ноги спасали его от неприятностей.
Но сегодня было по-настоящему холодно. Валенки пришлось надеть.
Друзья перешли по льду замерзшую реку и поднялись в гору к базарной площади.
- Смотри, - предупредил Фома. - Как я мигну глазом, - заговаривай с купцами, приценивайся. В общем - следи за мною, что ни что, а добудем.
Но, подойдя к торговым рядам, Фома разочарованно свистнул.
- Вот чертова погода! - выбранился он. - С нею да с фрицами и совсем с голоду сдохнешь. Гляди-ка, ни одной торговки нет. Мороза боятся.
- Куда ж теперь? В трактир, что ли? - нерешительно спросил Петька.
- Больше некуда. Пошли!
Припрыгивая и согревая дыханьем голые руки, Фомка двинулся вперед. Петька последовал за ним. Когда мальчики вышли на угол Октябрьской и Некрасовской, Фомка вдруг остановился и резко дернул Петьку за рукав.
- Смотри-ка! Русская, и с фашистом, с офицером… Ох, дрянь!
Он указал на пару, выходившую из ресторана "Ост-ланд". Раньше это была лютеранская церковь - кирка* Во время оккупации немцы оборудовали ее под ресторан.
- Видно, гитлеровцы сами в бога не очень-то верят, если из церкви кабак сделали, - заметил Петька. - А еще про нас говорят, что безбожники.
- Да черт с ними и с их богом! - огрызнулся Фомка. - Ты лучше на эту погляди. Узнаешь?
- Вроде видел где-то.
- Да ведь это - Зозулина мамка. Вишь, стерва, - бурчал Фома, направляясь к остановившейся на крыльце ресторана паре.
- Тетя Женя, - притворно сладеньким голоском спросил он. - А где сейчас Зозуля?
Женшина, с сильно нарумяненным лицом и подведенными бровями, одетая в хорошую меховую шубку и щегольские хромовые сапожки, опиралась на руку жандармского офицера. Глаза ее масляно поблескивали, локоны пышной модной прически растрепались. Она явно была пьяна.
Услышав голос Фомы, она даже не повернулась к мальчику, только небрежно взглянула через плечо и, не ответив, подхватила своего спутника под руку и повернула на Некрасовскую улицу.
- Видел? - промолвил Фома. - И знать нас не хочет. А еще русская! Как только с ней Зозуля живет?
- Так пусть уходит от такой матери! - с сердцем воскликнул Петька. - Я бы ушел. А отец его где?
- Танкист, в нашей армии. Он же говорил. Помнишь? - ответил Фома. - Здоровый такой, я карточку видел.
Выйдя на Советскую улицу, они быстро пошли к вокзалу. Трактир стоял неподалеку от него, на соседней улице.
- Ну, вот и пришли. Попытаем счастья, - сказал Фомка, поднимаясь на крыльцо. Но в это время дверь трактира широко распахнулась, и на пороге показался толстый полицай. Увидев мальчиков, он с удивительной для его фигуры быстротой схватил Фомку за шиворот, а Петьку за ухо.
- Ага, попались, черти! - торжествующе вскрикнул он и, зажав голову Фомки между толстых ног, сильно дернул Петьку к себе, выворачивая ему ухо.
- Дяденька, за что? - растерянно кричал Петька, вырываясь.
- Не будете бить моего сына, черти голопузые, - приговаривал полицай, но вдруг, выпустив Петькино ухо, заорал дурным голосом и схватился за свою жирную ляжку. Это Фома, не терявшийся ни в каких положениях, изловчился и своими острыми зубами укусил его.
- Убью, мерзавцы! - взревел полицай, одной рукой держась за укушенную ногу, а другой стараясь расстегнуть кобуру пистолета.
Но улепетывавшие во весь дух мальчики уже скрылись за углом. Только добежав до вокзала, они остановились.
- Ну и собака! - переводя дух, произнес Фома. - Как это он тебя за ухо-то. И мне голову, как клещами, защемил. Ну, да и я его куснул как следует, толстого черта.
Посмотрев на взъерошенного рыжего Фомку, Петька вдруг расхохотался.
- Ты же меня в трактир повел. Говорил, может, что-нибудь перепадет. Вот и перепало. Закусил полицаем. А мне и куснуть ничего не пришлось. Остался с драными ушами.
Фома хотел было обидеться, но природная веселость взяла верх.
- И правда, что перепало! Не завидуй, Петь, моей закуске. Жирен полицай, да больно вонюч.
Из дверей вокзала вывалился подвыпивший немецкий солдат и, покачиваясь, направился в их сторону.
- Прячемся, - быстро скомандовал Фомка и ловко шмыгнул за угол, где притаился за спинкой садовой скамейки.
Немец был настроен благодушно. Покачиваясь на ходу и напевая какую-то немецкую песенку, он подошел к скамейке. В руках он держал плотно набитую полевую сумку, из которой выглядывало горлышко винной бутылки. Тяжело плюхнувшись на скамью, немец поставил сумку на землю рядом с собой так близко от мальчиков, что Фоме стоило только протянуть руку, чтобы завладеть сумкой. Но Фомка не торопился. Он выжидал.
Ждал и Петька. Никогда еще ему не случалось воровать. Но за последние три дня мальчики вконец изголодались. А в сумке, наверно, есть, продукты.
Взглянув на солдата, Фомка быстро согнулся, схватил сумку и, толкнув Петьку локтем, побежал через площадь. Захмелевший немец мирно дремал и ничего не заметил.
- В мастерские, - на ходу бросил Фомка, быстрым шагом пересекая площадь. - Там посмотрим, что попалось. Уж и тяжелая, - добавил он, тщательно укрывая добычу от любопытных взглядов полами кацавейки.
В развалинах железнодорожных мастерских было пусто. Мальчики забрались на чердак полуразрушенного здания. Очистив на полу место от щепы и мусора, Фомка расстегнул сумку и стал вынимать ее содержимое. Прежде всего он с интересом повертел в руках бутылку.
- "Ма-де-ра! - громко прочел он надпись на ярлыке. - Наркомпит. Винный завод."
- Наша! Советская! - радостно воскликнул Петька.
- Ясно, наша, - рассудительно заметил Фома. - У фрицев всё краденое.
В сумке оказались колбаса, масло в красной пластмассовой коробке, буханка хлеба, две пачки сигарет…
- Уй, как много, - радовался Фомка, - смотри, Петь, шпиг, целое кило будет. Теперь живем!
- Объедимся, пожалуй.
- Ничего, мы помаленьку. Глянь, и трубка, и табаку целая пачка. Повезло!
На крыше что-то загрохотало. Но это лишь ветер, налетевший внезапно, гремел оторванными железными листами кровли, предупреждая о надвигающейся метели.
- Холодно, - съежился Петька.
- И то, холодно. Подожди, сейчас согреемся. - И, разыскав в чердачном хламе старый гвоздь, Фомка вытащил пробку из бутылки. - На-ка, глотни!
- А ты не боишься пить? - отстранился Петька. - Может, отрава?
- Ну да, отрава! Видел, как с этой отравы фриц песни пел? И на ярлыке написано: "Наркомпит". Нашу можно.
- Нет, всё равно не буду, - отказывался Петька. - Я никогда не пил.
- А я пьяница, что ли, по-твоему? - обиделся Фома. - Напиваться стыдно, а немножко, чтобы согреться, можно.
Налив мадеры в кружку, вынутую из сумки, он отхлебнул глоток вина, скорчил рожу, с видом знатока понюхал кусочек хлеба и откашлялся.
- Сильна, - проговорил он, переводя дух и закусывая колбасой.
Петька нерешительно взял кружку.
- Да не бойся, - уговаривал его Фома. - Она не горькая.
Петька сделал маленький глоток.
- Отец говорил, - пока школу не кончишь, к вину не притрагивайся, - тихо сказал он, отставляя кружку.
- Это он правильно, конечно, - согласился Фома. - Только это хорошо, когда дома живешь. А в трактир пойдешь заработать, иногда просто насильно угощают. Ты не думай, я много не пью. Рюмочку, чтобы отстали. Я, брат, всё знаю, что и как надо делать. А теперь - ешь.
У Петьки кружилась голова. Стало тепло и весело. Глядя на друга, он смеялся. Развеселился больше обычного и Фома.
Утолив голод, мальчики запрятали сумку в угол чердака, - в их руках она могла вызвать подозрение, - а продукты рассовали по карманам и за пазуху. Глубоко упрятав в карман бутылку с мадерой, Фома, для пущей важности, закурил сигарету. Он предложил сделать это и Петьке, но тот решительно отказался. Фома не настаивал, хотя категорически заявил, что обязательно выучит его курить.
Возвращаться домой мимо трактира они не решились, - встретится еще толстый полицай. Пошли другой дорогой.
Выйдя на Плехановскую горку, Фома стал еще веселее. "По долинам и по взгорьям…", - запел он. "Шла дивизия вперед", - подхватил Петька.
Шагая в ногу, мальчики дружно взмахивали руками, выговаривая слова любимой песни, сразу напомнившей им о веселых пионерских лагерях, о дружных походах. А сейчас она особенно отвечала их настроению. Ведь и они, так же как лихие приамурские партизаны, находились среди врагов. И они не боялись их, вот ни чуточки.
На льду реки они наткнулись на группу подростков. Услышав слова знакомой песни, те в растерянности остановились. Это были давние враги Фомки - "купчишки".
Мальчишек было человек восемь. Силы явно неравные. В обычное время Фома, наверно, избрал бы путь благородного отступления и ограничился перебранкой издали, а затем положился бы на свои быстрые ноги. Но сейчас у него в ушах звенела еще боевая партизанская песня, а в голове, - что греха таить, - шумело от выпитой на голодный желудок мадеры. К тому же, среди неприятелей был и пухлый сынок полицейского, а его свиная морда живо напомнила Фомке о пережитом оскорблении.
- Купцы идут! - воскликнул он, метнувшись в сторону, подобрал валявшуюся палку и, не раздумывая, ринулся на врагов с криком: "Бей их, Петька, кроши!"
Схватив первую попавшуюся в руки льдину, Петька, не задумываясь, с воинственным воплем помчался на врагов. Взъерошенный, как воробей, в огромных, не по росту, валенках Фома кинулся на неприятелей так неожиданно, что те растерялись и начали удирать.
Фома еще несколько минут преследовал их с воинственными криками, затем, окончательно запыхавшись, остановился
- Драпанули! - торжествующе воскликнул он. - Эх, если бы не валенки, догнал бы я их. Я бы им дал!
Придя домой, Фомка угостил кота Ваську куском колбасы, а остальную провизию хозяйственно спрятал в ящик. Петька тем временем принес дров и затопил печку.
Было уже темно. Весело потрескивали горевшие в печке дрова. Васька, впервые после долгого перерыва понюхавший мясного, громко мурлыкал и змеей вился у ног своих хозяев. Фомка, развалившись на постели, закурил сигаретку.
- Слушай, - посмотрев на Фому, засмеялся вдруг Петька. - А фриц, наверное, здорово ругается…
- Ну и пусть. Поругается и бросит. Ему снова дадут, - отозвался Фома. - У него самого всё краденое. Мадера-то советская, да и всё остальное, наверное. Ясно? А мы не воры. Нам жить надо, нам никто не дает. Вот придет обратно Красная Армия, и снова мы с тобой не будем воровать, учиться станем.
Так рассуждали Фомка с Петькой, мечтая о будущей хорошей жизни. В маленькой комнатке стало совсем тепло от раскалившейся печки. Разомлевший от тепла и сытости Васька лениво ласкался к мальчикам, а бушевавшая за окном зимняя метель казалась далекой и никому не страшной. Вскоре утомленные ребята мирно заснули под завывание ветра в трубе.
Первым проснулся Петька. У него очень болела голова и даже чуть-чуть тошнило. В висках стучало, будто кто-то настойчиво бил в них молотком.
- Фомка, а Фомка, - толкнул он друга. - Худо мне что-то. Может, твоя мадера всё-таки с отравой?
Приподнявшись на соломе, сонный Фома протер глаза и поскреб в затылке.
- Ой, и у меня что-то голова болит. Отрава, говоришь? Да нет. Это так бывает.
- Если бы я знал, что после так плохо будет, я никогда бы этой мадеры и не пробовал, - заявил Петька. - Больше никогда пить не буду. Вот честное пионерское!
- Молодец, - одобрительно произнес Фома. - Что ж, теперь держись. Раз слово дал, надо выполнять. И, знаешь что? Я тоже больше не буду. Веришь? Вот рука. Плюнь в глаза, если слово не сдержу.
Мальчики крепко пожали друг другу руки.
- Ладно. Давай вставать да завтракать, а потом к бабке сходим. Надо проведать старуху, - предложил Фома, соскакивая на пол.
Он зажег лампочку и полез в ящик, куда была сложена еда.
- А не рано? - спросил Петька. - Темно на улице.
- Что ты! Ведь сейчас зима. Зимой всегда поздно светает. Это тебе с похмелья темно кажется.
Завтрак собрали быстро. Выложив на стол общие запасы, Фома вытащил из ящика и бутылку мадеры, с сомнением повертел ее в руках.
- Смотри-ка, еще много осталось. Куда ж ее теперь?
- Давай бабке отнесем, - предложил Петька. - Говорят, - старушки вино любят.
- Давай, - согласился Фома. - Пусть от простуды лечится. Давай собирайся. Как твоя голова?
- Будто меньше стала болеть, - буркнул Петька.
- А у меня так совсем прошла. Просто весело стало, - радовался Фомка, враскачку разгуливая по комнате. Он внимательно что-то высматривал.
- Пошли, раз уж собрались, - подгоняя его, предложил Петька. - Сам торопил, а теперь копаешься.
- Сейчас. Вот шапки не найду.
Шапки не было. Она была потеряна вчера, во время налета на купчишек. Разгоряченный дракой и вином, Фомка даже не заметил, как уронил ее в снег, и спохватился только теперь,
- Вот черт! Как же на улицу идти? Еще, чего доброго, голова отмерзнет.
- На, надевай, - предложил Петька, протягивая приятелю шерстяной платок, которым укутывал шею вместо шарфа.
- Ну да! - возмутился Фомка. - На черта мне твой платок. Еще какой-нибудь фриц за девку примет, приставать на улице начнет.
Но выйти на мороз с голой головой всё же было рискованно. Подумав и поворчав немного, Фома напялил на себя платок, соорудив из него нечто вроде чалмы. В этом необычайном головном уборе, с бутылкой мадеры, торчавшей из кармана кацавейки, он выглядел настолько смешно, что Петька неудержимо расхохотался.
- Ой, Фомка, какой же ты красивый! - смеялся Петька. - Совсем как тот фокусник, что к нам в Гатчину приезжал, в летний театр. Вот чудеса показывал! Огонь глотал, только дым изо рта шел, а потом зайца живого из кармана вытащил. Ну-ка, поройся в кармане, - может, и у тебя зайчишка спрятан? Мы его сейчас - раз - и на лампе зажарим.
- Да ну тебя! - недовольно отмахнулся Фома. - Идем лучше.
Спустившись с колокольни, мальчики вышли на тихую, заснеженную улицу. За ночь вьюга намела высокие рыхлые сугробы. Нигде не видно было ни одного свежего человеческого следа.
- Тихо как. Ни души не видно. Может, слишком рано? - остановился в нерешительности Петька.
- Просто мороза боятся, - небрежно заметил Фома. - А темно, - ясно отчего. Фриц керосину не дает, вот и сидят люди в темноте.
Мальчики прошли по Верхнебереговой и завернули на Первомайскую, направляясь к бабке Агафье. И тут стояла ничем не нарушаемая тишина. Неожиданно где-то пропел петух, чудом уцелевший от рук немцев.
- Фом, ведь петух только ночью поет. Может, сейчас тоже ночь? - спросил Петька.
- Выдумал! Впрочем, сейчас узнаем. У бабки ходики есть.
Долго пришлось ребятам стучаться в заметенные снегом двери маленького домика. Прошло добрых десять минут, пока, наконец, не щелкнула щеколда и испуганный голос бабки Агафьи спросил: