* * *
Сначала выступали сами детдомовцы. Они все были стриженые и аккуратно одеты. Но аккуратность эта была какая-то гостиничная. Словно она, эта аккуратность, не принадлежит им самим, а взята напрокат и подлежит возврату. Не знаю, как сказать точнее…
Малыши-детдомовцы в зеленых рубашках и фуражках танцевали какой-то танец. Они ходили по кругу, хлопали в ладоши и пели: "Храбрые мальчишки, нечего тужить! Тоже вы пойдете в армию служить! Эх, левой! В армию служить! Эх, левой! Нечего тужить!" Я смотрела на них и думала: тот это детдом или не тот?
Воспитатели вместе со своими воспитанниками сидели на стульях у стены. У входа в зал толпились нянечки, повара. Все они были в белых халатах, только одна толстая, немолодая уже женщина была в халате цветном - красные розы по зеленому полю. На шее у нее висели крашеные деревянные бусы. Я почему-то решила, что это тетка Марфа.
Потом был перерыв. Наши малыши смешались с детдомовскими, и их было уже не различить. Зина Лучко кормила печеньем всех подряд, и все радовались. Старшие детдомовцы стояли отдельно и в малышачьей радости участия не принимали. Вокруг Нины Сергеевны и нашего завуча Валентины Андреевны образовались галдящие круги, из которых задавали сразу по нескольку десятков вопросов. Нина Сергеевна, смеясь, отвечала, а Валентина Андреевна растерянно оглядывалась по сторонам. Вдруг я снова увидела женщину в пестром халате. Она держала за руку мальчика лет восьми и говорила ему хриплым басом:
- И вечно ты, Родька, глупость какую спросишь! Сколько раз тебе повторять: не лезь ты к людям со своими глупостями! Стой вот здесь. Или вон с робятками повозись. Все дело…
Она отпустила мальчика и куда-то ушла, а он послушно стоял на месте и крутил коротко стриженной головой. "Родька - Божий человек", - вспомнила я и, как волны, разводя руками галдящих малышей, пошла к нему. Он заметил меня и смотрел мне прямо в глаза, не отводя взгляда.
- Тебя Родькой зовут? - спросила я.
- Ага. А ты откуда знаешь?
- А вот знаю, - таинственным шепотом произнесла я. - Я все знаю. Я - волшебница.
- Ну да? - не очень удивился Родька. - А вот скажи тогда, где сейчас моя бабушка?
"Вот черт! - подумала я. - Сфантазировала на свою голову. Ну как теперь выкрутиться?" Тут я вспомнила про Родькину веру и решила идти напролом. Во всяком случае, все сразу станет ясно.
- На небе твоя бабушка. В раю. Где ж еще? - сказала я как о чем-то само собой разумеющемся.
Вот тут уж глаза у Родьки действительно стали круглыми от изумления.
- Ты… ты, - срывающимся голосом прошептал он, - и вправду все знаешь?
- Все! - подтвердила я, гадая, какую еще проверку изобретет для меня Родька.
- А Жека Андреев тоже в раю? - вдруг спросил Родька.
Я вздрогнула от удивления.
- С чего это ты взял?! - воскликнула я. - Жив, здоров Жека, по тебе скучает.
- Правда?! - Родька даже подпрыгнул от радости. - Вот хорошо-то! А я и не верил, ни капельки не верил!
- Чему не верил-то?
- Ну, когда Вася с Жекой сбежали, нам Тамара Александровна сказала, что Жека умер. И что все умрут, кто будет бегать. А я не верил. Ни капельки. И каждый вечер за него молился. За здравие, как за живого. Вот!
"Чудеса! - подумала я. - А как бы эта самая Тамара Александровна предъявила им живого Жеку, если бы его поймали?" Тут я вспомнила про специнтернат и все поняла. Ну конечно же! Если Жеку поймают, то его сразу отправят в тот самый интернат для умственно отсталых, про который говорил Васька. И Родька об этом, естественно, не узнает.
- Жека жив, - сказала я. - И Васька жив тоже. Они оба передают тебе привет.
- Жека нашел свою маму? - спросил Родька, отводя глаза.
- Нет, еще не нашел.
- Передай ему, - горячо сказал Родька и схватил мою руку своими маленькими сухими руками. - Передай ему, что я его помню. И что я буду молиться за него… "От стрелы, в ночи летящей…" - быстрой скороговоркой прошептал он.
В это время перерыв кончился, и все снова расселись по своим местам. Родька убежал, но я, даже не видя его, чувствовала на себе его взгляд.
Сначала наши малыши тоже танцевали, читали стихи и разыгрывали какую-то сказку, кажется, "Теремок". Я почти ничего не видела и не слышала. Потом выступала Зина Лучко. Она выбежала в голубом купальнике с серебряной отделкой, а в руке у нее была какая-то палочка. Зина взмахнула палочкой, и та развернулась голубой лентой, которая то закручивалась спиралью вокруг Зины, то волной стояла на полу, то образовывала вокруг Зины голубой блестящий круг. Сама Зина гнулась в разные стороны, ходила колесом, садилась на шпагат, и все это не выпуская ленты из рук. Все вместе было очень красиво. Зине долго хлопали, особенно старшие детдомовцы, а один черноволосый мальчик, чем-то похожий на Ваську, подошел к ней и дал ей белую гвоздику. Зина страшно покраснела, поклонилась и убежала. Мальчик тоже покраснел и долго стоял на месте, словно забыв, что ему теперь нужно делать. Потом Ира Смирнова прочла юмореску из школьной жизни. Она читала очень хорошо, с выражением, и почти не подглядывала в бумажку. И юмореска была очень смешная. Но почему-то почти никто не смеялся. Ира побледнела и очень расстроилась, а мне показалось, что детдомовцы просто не поняли, о чем идет речь.
Следующая очередь была моя. Накануне ко мне подошла Нина Сергеевна и спросила:
- Ты что будешь читать?
- Что-нибудь про животных, - сказала я. - Можно?
- Можно, - согласилась Нина Сергеевна, - только чтобы громко и с выражением. Я тебя проверять не буду - мне сейчас некогда. Но ты ведь не подведешь, ладно?
- Ладно, - сказала я.
Я вышла на середину круга и объявила:
- Асадов. "Стихи о рыжей дворняге".
Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
Прощай, брат, хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину…
Я читала тихо и без всякого выражения. Вовсе не назло Нине Сергеевне, нет, я просто знала, что эти стихи нужно читать именно так. И еще я знала, что не должна читать эти стихи. Но все равно читала. А все детдомовцы смотрели на меня застылыми глазами. На последней строфе я вдруг почувствовала, что глаза у меня мокрые, задрала вверх подбородок, чтобы слезы не вылились, и сказала громко и четко:
…Старик! Ты не знаешь природы!
Ведь может быть шкура дворняги,
А сердце чистейшей породы!
Многие малыши и некоторые нянечки плакали. Нина Сергеевна хотела увести меня, но я вдруг вспомнила про Ваську и начала читать громко и с выражением:
Весь жар отдавая бегу,
В залитый солнцем мир
Прыжками мчался по снегу
Громадный бенгальский тигр.
Клыки оскалены грозно,
Сужен колючий взгляд.
Поздно, слышите, поздно!
Не будет пути назад!..
Я ненавидела себя и ликовала одновременно. И еще, несмотря на свой крик, видела и слышала все, что происходило в зале.
- Что, что она делает?! - громко шептала Нина Сергеевна Валентине Андреевне.
- Она же ребенок, - отвечала та. - И ничего не понимает. У нее возникли эмоции, вот она их и выражает, И заметь, как точно она подобрала стихи…
Но я все понимала. И ничем не оправдывала себя. Родька кулаком по колену отбивал такт. Женщина с бусами вытирала глаза воротником халата.
…Следы через все преграды
Упрямо идут вперед.
Не ждите его, не надо,
Обратно он не придет! -
выкрикнула я.
В зале плакали уже не только малыши. Если бы меня в тот момент убило громом, я бы сочла это справедливым.
Вдруг Родька вскочил на стул и крикнул высоким, срывающимся голосом:
- Хватит реветь! Жека Андреев - жив! И Вася Ганзин - жив! Они живы!
И вдруг на мокрых от слез мордашках зажглись улыбки, кто-то несмело крикнул: "Ура!" - в другом конце подхватили, воспитательница с рыжей челкой подбежала к Родьке и визгливо спрашивала: "Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь?!" Малыши повскакали с мест и подпрыгивали от радости, а один из стоящих у стены мальчишек громко повторил строчки из рассказанных мною стихов: "Не ждите его, не надо, обратно он не придет!"
У меня в голове что-то словно взорвалось. Я стиснула руками виски и выбежала из зала. Уже на улице мне показалось, что за мной кто-то гонится и зовет по имени. Я обернулась. Сзади, прижимая руки к груди, бежала Ира Смирнова.
- Ольга, постой! Ольга, постой! - задыхаясь, повторяла она.
Я остановилась. Ира подбежала ко мне и еще некоторое время тяжело дышала, не в силах произнести ни слова. Потом спросила:
- Тебе что, плохо?
- Нормально, - ответила я и тут же вспомнила, что именно Ире собиралась рассказать свою тайну. - Пойдем в скверик, - предложила я. - Разговор есть.
- Пошли, - сразу же согласилась Ира и спросила: - Хочешь мороженого? У меня десять рублей есть.
- К черту мороженое! - Васькиным голосом сказала я и усмехнулась.
Ира пожала плечами и пошла за мной в подворотню.
Я думала, что буду говорить долго, но уложилась, наверное, минут в пять.
Потом минут пять мы обе молчали, и я уже решила, что Ира вообще ничего не скажет. Но тут она нахмурила светлые брови и спросила:
- Ну, и что ты будешь делать?
- Не знаю, - честно призналась я.
- Жаль, что мы еще маленькие, - серьезно сказала Ира. - А то можно было бы Жеку усыновить.
- Да, конечно, - согласилась я, хотя мне самой такая мысль никогда не приходила в голову.
- Так сразу ничего нельзя сказать, - задумчиво проговорила Ира, чертя в пыли носком ботинка. - Я подумаю. Если придумаю что-нибудь, то сразу скажу тебе. Ладно?
- Хорошо, - согласилась я, хотя, если честно, ни на минуту не поверила в то, что Ира сможет что-нибудь придумать.
- Какая у тебя интересная жизнь… - медленно сказала Ира.
- У меня?! Интересная? - удивилась я и сама почувствовала на своем лице глупую улыбку.
- Ну да, - подтвердила Ирка, - погони, приключения. Как в книжках.
Я никогда не задумывалась над тем, интересная ли у меня жизнь. Да и вообще до встречи с Васькой и Жекой думала, что жизнь у всех в принципе одинаковая. То есть не совсем у всех, а в зависимости от возраста. У всех детей, у всех взрослых, у всех старичков… Ну есть, конечно, всякие различия, но это все так, мелочи. Я, конечно, знала, что в Африке или, к примеру, в Австралии люди живут совсем не так, как мы. Но Африка и Австралия так далеко, что их как бы и нет вовсе…
Теперь все изменилось. Я поняла, что жизнь может быть разной. Значит, может быть интересной и неинтересной. И мне было приятно, что Ирка считает мою жизнь интересной. "А у Васьки жизнь какая - интересная?" - спросила я сама у себя. И не смогла сама себе ответить. Получалось, что про Васькину жизнь нельзя сказать: интересная или неинтересная. Тут было что-то другое, но ясно одно: у Васьки такая жизнь, какой ни у кого не должно быть.
Дома я сказала маме, что хочу спать, и сразу легла в постель. Часов в десять вернулась из гостей бабушка, растормошила меня, измерила температуру, напоила чаем с облепихой, заставила прополоскать горло и уже хотела было поставить мне клизму, но тут я страшно заорала, что никакой клизмы мне не нужно и пусть меня все оставят в покое. У бабушки после гостей было бодрое настроение, и она уже собралась со мной поругаться, но мама остановила ее. Тогда бабушка начала ругаться с мамой, но для этого они из педагогических соображений ушли на кухню и больше ко мне не приставали.
На следующий день в школе ко мне подошла Ира Смирнова и молча вынула из туго набитого портфеля целую стопку детских книг. Я вопросительно смотрела на нее, и тогда она объяснила:
- Вот, это для маленького. Ты ему почитаешь. А это - для Васи. Прочитают - отдашь.
- Спасибо, - сказала я и принялась запихивать книги в свою сумку. "Сказки братьев Гримм" не поместились, и я до конца уроков таскала их под мышкой. Ира, разгрузив свой портфель, сразу ушла куда-то и больше ко мне не подходила.
* * *
Около сарая никого не было. Я постучала по уже известной мне доске, ожидая, что оттуда, как всегда, вылезет Жека. Но из открывшейся щели высунулся Васька, сказал недовольно:
- Приперлась, да? - и снова скрылся.
Я поняла это как приглашение войти. Отодвинув доску, я с некоторой даже опаской заглянула внутрь. В самом жилище Жеки и Васьки я еще не была ни разу. Они не приглашали, а я не напрашивалась.
Внутри сарая пахло чем-то прелым и пыльным. Весь сарай был темный, и в этой темноте угадывались какие-то огромные ящики, ряды которых подпирали потолок. В одном из углов мерцал оранжевый огонек. Я протиснулась в щель и пошла на свет.
- Осторожней! - сказал Васькин голос. - Там полешки по полу рассыпаны…
Предупреждение немного запоздало. Я споткнулась об откатившееся полено, наступила еще на одно и растянулась на влажной, холодной земле.
- Вот дура-то! - беззлобно выругался Васька. - Два шага пройти не может, чтоб не грохнуться… Жеку не видала?
- Нет, а где он?
- Да погулять пошел. Время вышло, а его все нет… Проходи вот здесь. Сюда садись, что ли… Да осторожней ты!
Я присела на указанное Васькой место и огляделась. Все щели в жилом углу сарая были аккуратно заткнуты сеном и тряпками, кое-где облитыми варом. На земле лежал большой щит из досок, похожий на секцию забора, ограждающего стройплощадки. Из ящиков были сделаны стол и четыре стула. Поверх охапки сена на досках крест-накрест лежали два полосатых матраса и еще какое-то тряпье. Освещалось все это керосиновой лампой, стоящей на столе. Васька сидел на одном из "стульев", несмотря на холод, голый по пояс и пришивал к рубашке оторванный воротник.
- Давай я пришью, - предложила я и протянула руку, чтобы забрать рубашку.
- Иди ты! - огрызнулся Васька, закашлялся, уколол палец, выругался и стал высасывать ранку, зло глядя на меня.
- Ты чего сегодня такой сердитый? - спросила я. - От холода, что ли? Я вот тут полпирога принесла. С капустой…
- Иди ты со своим пирогом! - сказал Васька, снова склоняясь над шитьем.
Я заметила, что воротник буквально расползается под Васькиными пальцами, вспомнила про бахрому на его брюках и подумала о том, что у меня есть масса всяких кофт и штанов, которые я уже не ношу и никогда носить не буду. Неплохо было бы принести все это сюда. Мама, конечно, охотно отдаст, надо только предлог какой-нибудь придумать. Но вот как заставить Ваську их взять? Я с сомнением взглянула на Ваську и вдруг заметила у него на плече широкий нежно-розовый шрам, который резко выделялся на смуглой коже.
- Что это у тебя? - Я протянула руку, но дотронуться до шрама почему-то не решилась.
- Не твое дело! - Васька передернул плечами так, словно я до него дотронулась. Точнее, даже не я дотронулась, а он сам дотронулся до чего-то скользкого и неприятного.
- Ну, не хочешь говорить, и не надо, - обиделась я. - Больно мне нужно!
- Конечно, нужно, - неожиданно философски заметил Васька. - Все девчонки страсть какие любопытные. И ты тоже.
- Ну и что с того? - с вызовом спросила я.
Мне почему-то захотелось поругаться с Васькой. Наверное, заговорила бабушкина кровь.
- А ничего. - Васька устало вздохнул и через голову, не расстегивая пуговиц, натянул рубаху. - Это, если хочешь знать, - он положил правую ладонь на плечо со шрамом, - мне один мамашин хахель заехал. Розочкой.
- Розочкой? - не поняла я.
- Ну, бутылкой битой. Они перепились все вдрызг. Ну и разодрались с чего-то… Он начал мамашу колошматить… Ну, я и вступился… Вот - получил. Кровищи было! Я думал, вся вытечет…
- И чего? В больницу увезли? - Я старалась даже мысленно не сосредотачиваться на обстоятельствах Васькиного ранения. Сразу перескочить вперед.
- Ха! В больницу! В водке пальцы намочил, чтобы заразы не было, края свел, Люська забинтовала, мамаша потом, когда проспалась, перевязала…
- Вась, - тихо спросила я, - а вот ты ругаешься на мать-то свою, а все же вступился… Это почему, а?
- Ну, спросишь! - Васька хмуро смотрел в пол, мял в пальцах окурок. - Мать все же… Хотя они там все хороши были… Но это все чухня! Чухня! - вдруг вскрикнул он. - Я ей Люську простить не могу - вот что!
- А кто это - Люська?
- Сеструха моя - вот кто! Жеки на два года постарше была бы. У ней сердце больное было. Говорили, порок. От рождения. От водки этой, что родители хлестали. Ее лечить надо было. Ей покой был нужен, а у нас что ни день - то дым коромыслом. И все при ней. И пьяные, и что потом… Я ее к стенке на диван клал, сам сбоку ложился и уши ей ладонями закрывал. Но она все равно все слышала… Умерла она. Я ее в больницу свез, да поздно уже… Вот чего простить не могу!
- Вася! - Я встала со своего места, еще не зная, что сделаю в следующий момент.
- Что-то Жеки долго нет! - сказал Васька. - Ты пойди поищи его. А я чаек сварганю. К твоему-то пирогу. Сам я сегодня ничего не достал…
"Так вот почему он был такой злой! - догадалась я. - Вот почему отпустил Жеку гулять одного… И где это он оторвал воротник? Васька, Васька…" Что-то такое непонятное росло во мне. Не то злость, не то сила, не то отчаяние. Я просто всеми ощущалками ощущала, что вокруг Жеки и Васьки сжимается какой-то круг. Есть ли из него выход? Как его разомкнуть? Чтобы не разреветься, я выскочила на улицу и побежала вдоль сараев, разыскивая Жеку.
Заскочила на Жекин "огород", где он ежедневно старательно поливал высаженную картошку. Там его не было. Заглянула к Пирамиде. Заметив меня, овчарка подняла морду и лениво постучала об землю пыльным хвостом. Потом, словно лишившись последних сил, упала на бок и замерла, вытянув все четыре лапы.
В поисках Жеки я выбежала к краям платформ, хотя и знала, что сюда он никогда не ходил. Изгибающиеся концы платформ были похожи на хвосты огромных серых змеи. Хвосты были почти безлюдны - все люди толпились у собранных к вокзалу голов. Только на одной из платформ были навалены зеленые рюкзаки, на которых сидели и чего-то ждали старые туристы. Я так подумала про них - "старые туристы", а потом сама себя спросила: "Почему же старые? Ведь им не так уж много лет". У них все было выцветшее, почти выбеленное солнцем, - палатки, рюкзаки, штормовки. Почти у всех женщин были длинные волосы, закрученные в кички на затылках, а у мужчин - очки, бороды и морщины - от носа вниз, по бокам подбородка. И еще между бровями, у всех, у мужчин и у женщин. Один из них сидел отдельно, на каком-то ящике, перебирал струны старой гитары и пел негромко:
- "…Но есть еще надежда до той поры, пока атланты небо держат на каменных руках…" - Чехол от гитары валялся у его ног.
Мне показалось, что все они кому-то что-то доказывают. Может быть, себе… И еще я подумала, что совсем недавно я их, наверное, даже не заметила бы. Ну, во всяком случае, не стала бы про них так долго думать.
На платформах Жеки тоже не было. Я побежала обратно, и вдруг мне показалось, что между вагонами я слышу Жекин голос. Только какой-то странный. Я нырнула под колеса вагона, потом еще одного и вдруг увидела Жеку. Его держал какой-то здоровый краснолицый дядька, а Жека вырывался и просил:
- Ну пустите меня! Я же не брал ничего! Я только посмотреть!