- А если бы он ухаживал за мной, вы бы опять сказали, что он зарится только на ваш дом. Теперь все ездят в Словакию, почему бы и нам ее не посмотреть? Мы были в Татрах, ехали окольным путем через словацкую деревню, заедем еще в Тренчин и в Тренчин-Теплиц, а потом отправимся домой. Вы говорите, что он не смотрит на меня, что все забыл, но я не хочу, чтобы он меня забывал, а хочу, чтобы он стал самостоятельным предпринимателем и поскорее побывал у нас в Праге. За мужика я не выйду, разумеется, и в деревне жить не хочу, но он меня повезет туда, куда я хочу, и, может быть, вы увидите еще, что он сам будет носить мне кофе в постель. Я не нищая, и мы из этого мужика сделаем господина!
А теперь дайте мне уснуть!
У соседей стало тихо, но все ли спали у Ужеровых? Один точно не спал. Степан не пошел на чердак. Зря Дора ему там хорошо постелила!
Серебристая луна освещала сад, по которому он бродил, пока, словно притянутый магнитом, не очутился у ключа в сосновом бору. Степан сел на скамеечку и так долго размышлял, что казалось ему, голова его скоро лопнет. Однажды, в день Троицы, он сравнил две картины, два образа, сегодня он сравнивал их снова. Обе девушки были прекрасны. Но красота Иды была вызывающе соблазнительной, а красота Аннушки, затихшей в молитве, поразила его чистотой и загадочностью. Обе девушки-невесты словно бы нарочно выбрали место для смотрин у колодца с ключевой водой, там, где родная природа особенно нежно ласкала глаза и душу Степана.
Степан осознавал, что Аннушка удивительно благотворно действует на него, внося в его душу свет, тихую радость и желанный мир. Он в ее присутствии как бы вырастал в собственных глазах и казался себе сильным, мудрым и нужным людям. А чего ожидала от него Ида? Кем рядом с нею был он? Что он ощущал? Степан ясно понимал, что они с Идой - разные люди. Он догадывался, что ею руководило лишь женское тщеславие, желание властвовать над ним... Но, Боже праведный, как красива была эта девушка! То чувство, которое Степан испытывал к ней еще в Праге, особенно сильно заявило о себе сегодня здесь, когда Ида призывно смея-лась и мило кокетничала. Чувство это с каждым часом усиливалось и уже властно тянуло его туда, в дом, где она спала в его комнате.
Недавно книготорговец сказал ему: "Похоть же, зачавши, рождает грех"... Да, пора назвать вещи своими именами: его чувство к Иде - похоть; если ее удовлетворить, она усилится еще больше и сожжет его... Но все же как неудержимо его тянет к ней! Может быть, она и не спит вовсе? Может быть, ждет его? Да, скорее всего, так оно и есть! Так в чем же дело? Он постучит к ней в окно. Ида наверняка откроет ему - и тогда произойдет то, зачем она приехала: ему придется предложить ей руку и сердце, и, может быть, он испытает счастье любви...
Парень встал со скамьи, сделал нерешительный шаг, затем побежал и вдруг услышал знакомый голос:
- Это ты, Степан? Что ты здесь делаешь и куда направляешься?
Что с тобою, сын мой?
Степан бросился к соседу и спрятал лицо у него на груди.
Он не сопротивлялся, когда Ма-тьяс повел его к бревну, и в тот же миг, бессильно опустившись рядом с ним, парень признался во всем, что за последние часы так взволновало его сердце.
Почему он был так откровенен? Потому что искал защиты. Он осознал свою природную греховность, которая, подобно потоку лавы, затопляет и сжигает все вокруг. Он почувствовал всю тяжесть вины и всю глубину собственного бессилия в борьбе против этой адской силы. Матьяс понял, что настала пора показать бедняге Голгофу и закланного и за его грехи Агнца и указать ему на спасающую и очищающую силу Его крови. Распростертые на кресте руки Спасителя не остались пустыми - Он нашел грешника!
Госпожа Найберт в своих размышлениях о бесполезности их приезда в Зоровце оказалась права! Едва забрезжил рассвет, как дом Ужеро-вых оживился. Проснулась вся деревня, люди и скот принялись за свое обычное дело. Однако гости спокойно спали, только Ида встретила восходящее солнце в саду. Никем не замеченная, она дошла до колодца Янковских. Там она хотела привести в порядок свои мысли, так как в эту ночь о многом размышляла и пришла к печальному выводу: "Твоя мать права! Здесь тебе не место, и хотя Степан тебе нравится, он тебе не пара, так как эта деревня полностью его преобразила. Он, конечно, ожил бы опять, ты сумела бы подчинить его, но многое ли он может дать тебе в будущем? Как владелица пражского дома, ты при своей красоте можешь иметь женихов больше, чем у тебя пальцев на руках, да уже и сегодня у тебя есть богатый выбор. Из Степана же ничего, кроме механика, не получится, на большее он не способен; и что сказали бы твои подруги, если бы приехали к вам в гости эти глупые крестьянки?" Так разум заставлял размышлять уже ночью и продолжал говорить сейчас, когда она направлялась к роднику. Однако, что это?! На скамейке сидел Степан, обхватив руками колени. Ида кашлянула, чтобы обратить на себя внимание. Он, испугавшись, вздрогнул. Заметив, как покраснело его бледное лицо, и она зарделась.
- Ида, вы уже встали? - поклонился он.
Она объяснила, что не могла больше спать и еще раз хотела побыть в этом прелестном уголке. Он уступил ей место на скамеечке, а сам сел на сруб колодца. Вокруг было тихо. Они смутились на мгновенье, и Степан вдруг поднялся.
Она последовала его примеру и, взглянув на него, сказала:
- Итак, я выполнила свое обещание и приехала посмотреть, как вы живете. Теперь очередь за вами. Когда вы приедете в Прагу?
- Не знаю, Ида, но с прежним намерением - уже никогда, - ответил он.
- Не понимаю. С каким намерением?
- Просить вашей руки у ваших родителей и прежде всего просить вас стать моей женой. Я благодарю вас, что вы приехали и разрушили эти планы.
- Я? - воскликнула она удивленно. - Что вам не понравилось во мне? - спросила она его, необычайно красивая в этой внезапной вспышке гнева.
- Я сравнил вас с нами, со мной и понял, что не соответствую вашим представлениям о настоящем муже, из меня никогда ничего иного не получится. Я - словацкий крестьянин. Моя семья - неподходящая для вас компания, и вы ей не подходите. Стать самостоятельным предпринимателем я еще долго не смогу, а вы не сможете жить здесь. Всегда лучше, когда в браке сходятся равные. Я знаю, что ваш отец хочет иметь подходящего зятя, и он прав. Поэтому я в Прагу не приеду. Но я желаю вам счастья в вашей жизни.
- И вы женитесь на простой крестьянке, на кругленькой, пухленькой девушке вроде До-ры? - она насмешливо скривила губы.
- О женитьбе я еще не думаю, - возразил он серьезно. - Я еще молод, и дома обо мне заботятся.
Гости у Ужеровых появились неожиданно, и прежде чем слух о них распространился в Зоровце, они уже уехали. Люди в недоумении искали причину такого скорого отъезда горожан. Они решили, что Степан в Праге, наверное, нашел себе невесту, но когда она приехала, то не понравилась ни ему, ни родителям.
- И поделом гордецу: нечего было ему заноситься! Жену из Праги ему подавай! Будто у нас своих девушек мало! - рассуждали люди. Но так как никто ничего толком не знал и от Ужеровых тоже ничего нельзя было узнать, молва постепенно умолкла.
- Бабушка, свадьбы не будет! - засмеялся Илья, когда гости уехали на вокзал и след их простыл.
- Ты это точно знаешь? - бабушка облегченно вздохнула.
- Я видел сегодня утром Степана и Иду вместе и по их лицам понял, что согласия между ними как ни бывало. И родители девушки заметно обрадовались, что уезжают, все они спешили в Тренчинский замок, хотя и нелегко добраться до него! А как они всем нам, в том числе и Степану, сердечно трясли руки на прощание!
- Все это ты правильно заметил, сынок, - подтвердила Сусанна, - мне госпожа Найберт тоже сказала, что молодые люди образумились и готовы послушаться нас, стариков. Так как мы прежде об этом не говорили, мы и впредь будем молчать, чтобы не было лишних пересудов. Оставьте и Степана в покое, пока он нам сам не скажет, как закончилось дело. Господь наш проявил милость в том, что дело так завершилось! Заметив, как Степан смотрел на девушку, я, признаться, испугалась, потому что она ему вовсе не пара.
Ей нужен не такой муж, как наш Степа! Он бы, конечно, оказался у нее под каблуком и пропал бы.
Едва гости уехали, как и Степан простился с семьей, сел на велосипед и поспешил по своим делам. Женщины подумали, что эта неудавшаяся женитьба его все же сильно задела, и готовы были еще посудачить о переживаниях парня.
- Это пройдет, - рассуждала бабушка, - надо быть лишь очень чуткими к парню и благодарными за то, что он думал и о нас, когда отпустил ее без обещаний.
Итак, женщины не судачили с соседками о случившемся, только Аннушке Дора вынуждена была сказать правду, так как она ей проговорилась об избраннице Степана.
Глава 11
Быстро, как птица, летит время, унося и принося с собой всякое: и радость, и горе. Так вот, пролетая над Зоровце, принесло оно неожиданно страшную гостью, оставшуюся довольно надолго в округе: испанский грип! или испанку, как ее называли в народе. Эта грозная болезнь прилетела незаметно и теперь властвовала, забирая лучшее, что было в Зоровце, - детей и молодежь. Давно уже церковные колокола не звонили так часто, как теперь. Если болезнь набрасывалась на человека постарше, она его трясла и трепала, как кошка пойманную мышь, которую в лучшем случае она отпускает полумертвой.
Школу пришлось закрыть, и теперь учителю ежедневно приходилось прогуливаться на кладбище для похорон. Придя домой, он с удовольствием встречал там Аннушку, которой его жена Ольга давала уроки музыки. С такой ученицей замятия были в радость! Девушка действительно была очень музыкальна и схватывала все не только своим ясным умом, но прежде всего - душой, любящей музыку. Ее маленькие нежные руки словно были созданы для клавиатуры. Усвоив ноты и аппликатуру, она быстро научилась играть первые простые песни. Хотя ноты из ее песенника были не самыми легкими, они учительнице нравились. Ольга играла эти песни с чувством, так что и Аннушка вскоре стала играть их, хотя они для нее были еще трудноваты. Учитель с женой уже несколько раз провожали Аннушку домой и играли на ее фисгармонии. Они хвалили удачное приобретение Янковского, так как в послевоенное время такой инструмент - редкость. При втором посещении учитель начал уговаривать Янковского послать Аннушку на учительский семинар, уверяя, что из нее может получиться хороший учитель. Аннушка подошла к своему отцу и, обхватив его шею руками, сказала: "Батюшка мой оставит меня дома, не правда ли? Я не хочу уходить отсюда!
И так довольно поздно Господь нас свел, зачем нам разлучаться?" Это было так трогательно, что супруги попросили девушку рассказать им историю ее и матери. Выслушав, они ужаснулись своему совету. Отправить Аннушку учиться означало лишить отца ребенка, которого он потерял при таких трагических обстоятельствах и после стольких лет снова нашел. Они сказали себе: "Если бы Аннушка на годы разлучилась с отцом и потом где-то вдали от него получила бы место работы, то она не смогла бы выполнить желание ее умиравшей матери - быть ему утешением".
Теперь, когда свирепствовала испанка, Аннушка мало бывала дома. Она ходила по домам и помогала ухаживать за больными. Вскоре врач без нее не мог уже обходиться. Нередко она своим тихим, чудесным пением унимала боли, вызванные лихорадкой, останавливала страх и смягчала горе отчаявшихся матерей. Умиравшие болели не долго, а у выживавших болезнь поражала внутренние органы. Жена учителя удивлялась Янковскому, который позволял своей любимице подвергаться такой опасности. Несмотря на его ум, он был не сведущ в медицине, полагался на судьбу и не имел правильного представления об этой болезни, как и остальные крестьяне, отвечавшие на предостережения врачей: "Какое заражение?! А откуда взялся первый больной?!" Доктор М. нередко приходил в школу и делился своими опасениями с учителем.
Был пасмурный субботний день. Аннушка закрыла свою нотную тетрадь, собираясь уходить, когда вошел учитель.
- Подумать только, - воскликнул он из дверей, - куда этот недуг забрался!
- А куда? - переспросила спешившая ему навстречу жена.
- В дом пастора! Мы стоим еще у могилы, господин пастор говорит благословение и вдруг как закачается, и упал бы, если бы я его не подхватил. Он сказал, что у него весь день сильно болела голова. Я проводил его домой. По дороге я послал за врачом, которого, к счастью, застали еще дома. Он пришел и установил сильный грипп.
- Неужели?! - всплеснула жена учителя руками. - Мать пастора тоже слегла; у нее сильный ревматизм. Кто же за ними будет ухаживать?
- А вот идет доктор; сейчас узнаем, как он там!
И действительно вошел врач.
- Ах, Аннушка, вы здесь? - воскликнул он радостно, увидев ее. - Помогите мне! Дом пастора превратился в больницу. Духовный отец переоценил свои силы. Он хотел превозмочь болезнь, потому что мать его слегла, и сам с прислугой за ней ухаживал, хотя ему уже два дня назад надо было лечь в постель. А теперь его схватило основательно! Старуха плачет в одной комнате, а он стонет в другой.
Послали телеграмму сестре пастора, может быть, она завтра будет здесь. Но как быть ночью?
- Вы думаете, господин доктор, что я смогу быть сиделкой? - спросила девушка озабоченно.
- Конечно! Лишь бы вы согласились! Надо постоянно класть компрессы на голову и шею. Хотя там у них церковный служитель, но что он может? Бедный Мадера лучше справлялся бы с обязанностями могильщика, - грустно улыбнулся врач.
- Пойду домой, господин доктор, переоденусь и сейчас же приду.
- Спасибо, Аннушка, но я лучше пойду с вами, попрошу вашего отца, чтобы он разрешил вам остаться на ночь, до утра, пока не подоспеет помощь. Случай очень серьезный.
Хорошо, что Аннушка с доктором застали Янковского еще дома. Пока она переодевалась в своей комнате, доктор сообщил ее отцу причину своего прихода. Янковский стоял перед ним со скрещенными на груди руками; лицо Матьяса было спокойным, как всегда, но глаза его, со следами долголетней печали, несмотря на его теперешнее счастье, выдали вдруг всю глубину его жгучей боли и душевной борьбы. Когда Аннушка, приготовившись, вошла, его скрещенные руки вздрогнули, будто он хотел обхватить ими дочь и крикнуть: "Не забирайте ее у меня! Я не могу рисковать ею!" Доктор это заметил, понял, но промолчал. Аннушка, нарушив повисшее молчание, обратилась к отцу:
- Вы меня отпускаете, папа? Руки Матьяса простерлись к ней, и она бросилась в его объятия.
- Иди, дитя мое, свети нуждающимся в тебе и даруй им счастье, как повелел Христос. Он Сам да сохранит тебя!
Доктор понял, что Янковский не тот странный отшельник, мужик-фаталист, как о нем говорили. Он отлично знал, что делал, и прекрасно понимал, что рискует всем своим счастьем. Но, так как Христос и Его любовь были для него превыше всего, он не боялся земной смерти. С глубоким почтением доктор подал ему руку на прощание.
- Послушайте, Аннушка, - сказал он, когда они уже почти пришли, - вы только до ночи останетесь в доме пастора; я еще кого-нибудь найду.
- Зачем же, господин доктор?
- Вы не заметили, как тяжело было вашему отцу отпустить вас?
- Видела, господин доктор! - ее серебристый голос задрожал немного. - Но Господь Иисус Христос укрепил его, и он отпустил меня!
Немного погодя девушка уже склонилась над матерью пастора, помогая прислуге перевернуть ее на другой бок. Ей удалось найти для больной такое положение, что боли в ее груди утихли, и ей стало легче дышать.
- И откуда ты такая взялась? - спросила она удивленно. - У тебя в самом деле руки целителя, как говорит доктор.
- Господин доктор привел меня, чтобы ухаживать за вами и за господином пастором, пока помощь подоспеет.
- Ты пришла за ним ухаживать? Тогда иди, дитя мое, и помоги моему страдающему сыну!
Но Аннушка не сразу смогла уйти. Ей еще пришлось выслушать трогательный рассказ матери о болезни сына. Взяв с девушки обещание сразу же сообщить ей о самочувствии сына, мать наконец ее отпустила. И вот сиделка уже у постели больного. По опыту она сразу поняла, что здесь предстоит жестокая борьба между жизнью и смертью. Пастор Моргач был молод и посмел померяться силами с недугом, этим свирепым врагом молодости. Болезнь обрушилась на несчастного со всей своей силой. На девушку смотрела пара темных глаз. Прежде бледные щеки стали красными; губы горели от жара; судорожно сжатые руки беспокойно дергались. Доктор снял компресс, девушка принесла другой и положила его больному на лоб. Он почувствовал облегчение, и глаза его закрылись. Доктор тихо поманил Аннушку, и она последовала за ним в соседнюю комнату, дверь которой он осторожно затворил. "В тяжелом он состоянии, Аннушка, я не уйду от него. Мне придется лечь здесь, на диване, потому что я уже две ночи не спал. Если понадоблюсь, велите разбудить меня, и лучше сами приходите, чтобы служитель по неосторожности не зашумел. Компрессы меняйте по возможности чаще; лекарство дайте больному в 9 часов; теперь 8. Если он уснет, пойдите и побудьте немного с его матерью. Хорошо было бы бедняжке немного поспать!" Это была жуткая ночь. Менялась погода. На дворе выл и грохотал ветер. В деревне лаяли собаки. Дождь стучал в окна. Больной, вздрагивая, стонал во сне; в бреду он говорил о пожаре, о больших собаках или начинал громко смеяться.
Несколько раз он срывал компресс и с силой бросал его на пол, после чего обеими руками трепал свои волосы. Но от прикосновения маленькой прохладной руки Аннушки пастор каждый раз успокаивался. Она знала, что он принимает ее за свою мать.
Он укорял ее за то, что она не помогает ему, в то время как он сгорает, с ума сходит от жара. Когда он после свежего компресса и приема лекарства заснул, девушка дважды ходила к матери пастора. В первый раз она обрадовала старую женщину сообщением о том, что господин доктор лежит в соседней комнате, а господин пастор спит. Заглянув к ней во второй раз, Аннушка увидела, что больная спит. Но в полночь пастор вдруг начал проповедовать, и говорил он, не прерываясь, дольше четверти часа. Глаза его сверкали все сильнее; он махал руками, и девушке стало очень страшно.
Вокруг все спали. Служитель спал так крепко, что она, прежде чем он проснулся, могла бы сбегать за врачом; однако она не смела оставить больного: а вдруг он упадет с кровати? Девушка знала пастора Моргача только с кафедры, больше с ним нигде не встречалась, она ему раза два ответила на вопрос "который час?", но больше с ним ни слова еще не говорила. Так как страх ее не покидал, несмотря на то что она постоянно молилась, она решила запеть. Может быть, проснется Мадера или доктор подойдет? Итак, в эту страшную ночь в доме пастора зазвучала песня:
Буря, Господь, завывает,
Как страшен сердитый гул!
Туча нам свет застилает,
Мы гибнем, а Ты заснул.
Или Тебя не тревожит,
Что смерть окружает нас?
Грозный вал наступает и может
Ладью поглотить тотчас.
Припев: И волны и ветер услышат Мой глас,