- Ты мог бы строить дешевле, - посоветовал Рашов, - если бы не так торопился. Жить мог бы пока у Янковских или у нас. После завершения полевых работ мы все могли бы тебе помочь, чтобы меньше платить!
- Вы мне достаточно помогаете, друзья мои, я вашей любви ничем еще не заслужил. Не бойся, с Божьей помощью и благословением мой дом не обойдется дороже твоего. Если Богу угодно, я уже зимой буду жить в нем.
И Бог действительно помогал благословением, здоровьем и особенно хорошей погодой. На этой стройке не слышно было ни ругани, ни крика, так как работа каждый день начиналась со словом Божьим и с молитвой и так же и заканчивалась. Работникам не подавали никаких хмельных напитков, а ели они все у Сениных. В воскресенье утром все ходили в церковь, кто был помоложе, разучивал песни. Кто-нибудь читал им то газеты, то хорошую книгу, и посте-пенно работники приходили на собрание уже не только ради пения и чувствовали себя там превосходно.
Так как у Уличного не было времени для работы на полях, заботу о них взяли на себя Уже-ров и Рашов. Поля были запущены. Незасеянные участки мужчины оставили под паром, чтобы земля отдохнула. Они тщательно обработали фруктовые деревья в надежде на богатый урожай.
Это было одно дело, которое заинтересовало и объединило жителей Зоровце. Было еще и другое, но о нем коротко не расскажешь. Для этого нужно вернуться назад.
Примерно через неделю после разговора пастора с матерью о поездке к сестре Янковский и Степан шли по полям. Только что кончился дождь, и вся природа хвалила своего Создателя. Все вокруг цвело и благоухало. Приближался праздник Вознесения Христа.
- Присядем немного, Степан, - попросил Янковский, прервав беседу, - у меня ноги болят.
Они подошли к тому местечку, где, как помнит Степан, в Страстную пятницу цвело столько фиалок. Вдруг Янковский положил руку на сердце, и лицо его побледнело.
- Что с вами, дядя Матьяс? - спросил Степан озабоченно.
- Видишь, сердце мое опять шалит. Боюсь, что скоро я вообще не смогу работать. А тут еще в субботу немного перетрудился.
- Ах, дядя, зачем вы столько работаете? Мы бы все за вас сделали.
- Верно, но подумай сам, мог бы ты изо дня в день принимать такую помощь от соседей? Немного смешавшись, парень ответил:
- Если бы я знал, что они меня любят... Янковский улыбнулся:
- Тогда бы ты еще серьезнее подумал, можешь ли ты пользоваться их бескорыстной любовью. Тяжелую работу я уже сам не делаю и нанимаю людей. Но хозяин в доме всегда находит дело, и, если он не прикован к постели, тогда он забывается и невольно принимается то за одно, то за другое.
- Это верно. Как бы мне вам помочь?
- А ты не знаешь, как мне помочь? Парень смутился.
- Будь у меня сын, которому я мог бы передать все хозяйство в уверенности, что он позаботится о полях и о скоте, о доме и прежде всего - о людях в нем, то я сам уже не хватался бы за работу, а помогал бы лишь добрым советом... Но у меня нет сына!
- последние слова его звучали печально.
Степан покраснел, затем тень скользнула по его лицу, словно он в душе боролся с великаном, и вдруг, выпрямившись, сказал:
- Дядя Матьяс, в этом случае есть лишь один путь и один совет: отдайте мне Аннушку и примите меня как сына! Земного добра у меня нет, это вы знаете. У меня лишь пара здоровых рук и здравый рассудок. Я знаю, что ту, самую дорогую мне на земле, я прокормил бы и без состояния Янковских или Скале. Вы знаете, что я люблю вас, как сын. Если бы я не был беден, я уже давно мог бы стать вашим зятем. Мешало мне только ваше довольно богатое имение.
- А ты уверен, что и Аннушка захочет тебя в мужья? - осведомился Янковский, добродушно улыбаясь.
- Это я точно знаю, - ответил Степан серьезно, затем коротко поведал ему то, что Янковский уже знал от Сусанны Ужеровой, и сказал в заключение:
- Я не уверен, отдали бы вы ее за меня, если бы я захотел уехать в предместье Праги, даже если бы Аннушка была согласна.
- Нет, сын мой, туда я ее с тобой не отпустил бы. Она хоть и здорова, но ты же видишь, какая хрупкая и нежная, словно цветок.
Я выдам ее замуж только здесь, дома, где мы оба с тобою, я надеюсь, убережем ее от забот и слишком тяжелого труда, чтобы и мы, и другие могли радоваться вашему счастью.
- Значит, вы мне ее отдаете? - возликовал Степан. - Когда же?
- Как только будет возможно, сынок, ведь если ты предлагаешь свою помощь, то мне скоро и в самом деле придется переложить все на твои молодые плечи, а на это решиться нелегко. Мне хорошо понятно, Степан, как тебе непросто было победить свою гордость, чтобы попросить руки Аннушки; но, желая успокоить тебя, говорю, что выше всех земных благ ценю сокровища твоего сердца, доброго и великодушного. Я знаю, что ты не обидишь мое дитя, что вы друг друга будете уважать. Имение ваше будет достаточно большим, и ты ремеслом своим с Божьим благословением можешь его еще увеличить. Да, хочется предупредить тебя еще вот о чем: знай, что в деревне никто ни- когда не женился без людских пересудов, поэтому не обращайте внимания на то, что и вам помоют косточки! Мое мнение теперь тебе известно: ты знаешь, что ты мне люб, что я от всего сердца принимаю тебя как сына, что ты мне очень даже нужен, чтобы еще пожить на этом свете. В верности Аннушки сомневаться тебе не придется, так как она дочь Марийки. Твоя семья с этим союзом вполне согласна, а до людей нам дела нет. Но, чтобы не давать им много времени для бесполезных разговоров, вы в день Вознесения, в воскресенье, и в понедельник праздника Троицы объявите о своем решении, а во вторник справим свадьбу. Пусть готовит ее твоя семья, потому что у тебя есть бабушка и приемная мать, а мы одни.
После полудня ко мне будет приглашена вся община, чтобы все с нами порадовались и поблагодарили Господа за то, что Он мне, отшельнику, даровал еще эту неожиданную радость.
Матьяс умолк, и Степан молча опустился перед ним на колени, прислонив голову к его ногам. Неужели уже скоро Аннушка будет принадлежать ему! Слишком велико было его счастье! Вокруг пели птицы. Вся природа хвалила Божью любовь, но больше всех - эти два человека, умолкнувшие перед Ним. Бывают минуты счастья, когда слова излишни.
Глава 18
Бойко шагал Иштван Уличный со станции Н. по дороге к своему будущему дому в Зоровце. Вдруг у обочины, в тени одинокой сосны, он заметил женщину, она сидела на бревне. Покрой одежды, форма обуви и небольшой саквояж выдавали в ней приезжую. Чтобы убедиться в своих предположениях, Уличный поздоровался по-английски. Незнакомка подняла голову и ответила на приветствие.
- Похоже, я не ошибся, - сказал он, останавливаясь, - вы из Америки, но уроженка этих мест, значит, мы можем говорить и на родном языке.
- Вы правы, я словачка.
Улыбка осветила ее бледное серьезное лицо. Она была еще молода, лет 27 - 28. Когда она поднялась, Иштван с удовольствием отметил про себя, что незнакомка очень даже привлекательна.
- И долго вы были в Америке?
- С 1914 года.
- Значит, немного меньше, чем я. А куда это вы пешком отправились со станции?
- Мне сказали, что до Зоровце около часа ходьбы. Я верным путем иду?
- Мы можем пойти вместе, я тоже иду туда.
- Это хорошо!
- Нам осталось идти уже недолго. Давайте поговорим немного об Америке, в которой мы, словаки, быстро приживаемся, особенно если на родине не оставили никого, кто бы нас ждал. Вы, наверное, еще ребенком приехали туда?
- В 17 лет; и было именно так, как вы сказали.
В ее карих глазах блеснули слезы. Она нагнулась за своим саквояжем и зонтиком.
- Разрешите мне донести ваши вещи, - предложил Уличный вежливо.
- Вы, наверное, прямо из Америки? У вас есть родственники в Зоровце?
- Я уже почти полгода в Европе. В Зоровце живет сестра моей матери, госпожа Сенина, она, насколько я знаю, бедствует, так как ее единственный сын Егор - горький пьяница. Я хотела бы ей немного помочь.
- Госпожа Сенина? Она живет по соседству со мной, я там строю дом. Егор Сенин с нами прилежно трудится. Слава Богу, к нему подходят слова: "Вы были... без Христа... а теперь во Христе Иисусе вы, бывшие некогда далеко, стали близки Кровью Христовой".
- Как? - незнакомка остановилась. - Он покаялся? А вы, господин?
- И я! Конечно, я уже в Америке считался христианином, как это там называется. Но и я вас спрашиваю: вы наша сестра в Господе?
- Да! И я в Америке познала милость Божью; там свет воссиял моей душе и сердце мое обрело вечное счастье.
- Мы даже еще не познакомились: я Ишт-ван Уличный.
- А я по родителям - Катя Порубская, а по мужу - Фабиан.
- Значит, вы замужем?
- Была.
Лицо ее приняло другое выражение - радость и печаль отразились одновременно на нем.
- Ваш супруг в Америке умер?
- Он вообще там не был. Я вам расскажу. Мне не было еще семнадцати лет, когда моя мать выдала меня против воли моей за Фабиа-на: несмотря на то что он любил другую, мать заставила его жениться на мне. Можете себе представить, какое это было несчастье! Вскоре после свадьбы мой дядя уехал в Америку. Я попросила мужа отпустить меня с ним и обещала посылать ему деньги на начатое им строительство. Он охотно согласился, и мы мирно рас- стались. Это было в 1914 году. Через несколько месяцев началась Первая мировая война, и его сразу же призвали. Еще до ухода на фронт муж написал мне, что будет рад, если смерть нас разведет. Но по воле Божьей он полуслепым инвалидом возвратился домой. Мне в это время жилось очень хорошо. Еще в первый год жизни в Америке я выучилась английскому языку и устроилась на хорошую работу. К тому же Бог свел меня с верующей женщиной, которая послала меня в вечернюю школу. Ее любовь к ближнему осветила мне путь к спасению. Но когда я получила письмо от мужа, в котором он рассказал о своем несчастье, я не могла больше жить за океаном. Раньше я была ему обузой, а теперь ему понадобился надежный человек, чтобы ухаживать за ним. Я поговорила с моей госпожой, сказала, что чувствую себя обязанной понести домой свет, который засиял мне во тьме. Движимая состраданием, я мужу моему поклялась у алтаря, что никогда не оставлю его, пока смерть не разлучит нас. Хотя моя госпожа со мной была вполне согласна, расставание наше получилось очень тяжелым. Для меня оно означало взять на себя крест, отречься от самой себя и последовать за Христом. После смерти моего отца моя мать все имущество передала своему зятю, так что ни дома, ни хозяйства, ни другого имущества у меня не было.
А пойти к свекрови я не могла. Мы были совсем чужими друг другу.
Мне пришлось нести мой крест, но Господь помогал мне. Муж не только оценил мою сестринскую любовь к нему, но и охотно принял мое свидетельство о Христе. Вскоре мне стало ясно, что Господь помиловал и спас его. Напрасно несчастный на фронте желал себе смерти. Отец Небесный не хотел смерти грешника! А здесь Он открыл ему дверь в обещанный Отцовский дом. Теперь моя душа спокойна, потому что мой несчастный муж обрел вечный покой на родной земле. После того как я исполнила свой долг, а мое свидетельство о Христе как моей, так и его матерью было резко отклонено, я решила навестить еще мою несчастную тетю и возвратиться потом, уже навсегда, в Америку, к моей госпоже, которая, я знаю, с радостью снова примет меня. Вот, пожалуй, я вам все и рассказала. Благодарю вас за доброе известие о моем двоюродном брате. Ну а как поживают его жена и моя тетя?
- Это хорошая христианская семья, в которой вы будете себя чувствовать уютно. Благодарю вас за доверие и радуюсь с вами, что вы крест свой не зря взяли на себя. А вот и Зоров-це перед нами! Красивая деревушка! Может быть, вам в ней понравится. Я тоже приехал только в гости, а теперь строю здесь дом. Не хочу показаться высокопарным, но скажу, что я понял очень важную вещь: мы, словаки, обязаны общими силами трудиться над строительством нашего общего дома - освобожденной родины.
К новостям, занимавшим зоровчан, таким образом, прибавилось еще и известие о том, что к тетушке Сениной в гости приехала племянница из Америки. Так как старушка переселилась в дом пастора, гостья остановилась у Цили Сениной, которой очень пригодилась помощь этой здоровой и трудолюбивой женщины. Работа у них теперь вдвое спорилась.
Тихо стало в доме пастора с тех пор, как мать его оставила.
Она заботилась о доме и о дворе, ходила на птичник, в сад и в хлев. Нередко она появлялась и в комнате сына, чтобы принести ему белье и починенные носки или чтобы только что-нибудь спросить у него. После того как пастор вернулся без нее, вокруг него воцарилась тишина. Утром Иосиф наводил порядок в его комнате. К завтраку, обеду и ужину пастор выходил в столовую, а комната матери была закрыта. На первом этаже устрои-лись тетушка Сенина с Иосифом. Туда также приходили и люди, желавшие поговорить с духовным наставником. Если бы пастор Моргач чувствовал себя виноватым перед матерью, он эту тишину и одиночество принял бы за наказание. Но совесть его была чиста, он чувствовал лишь боль от сознания того, что любящая добрая мать его оставила. Когда он на вокзале попросил простить его, если он ее когда-нибудь обидел, она, со слезами обняв его, уверяла, что он ей всегда был добрым сыном. О таких расставаниях говорил Христос.
Недавно старший Воротов ему пожаловался: "Поверьте, господин пастор, иногда просто сбежал бы куда-нибудь из дома. Когда-то я был очень жестоким, грубым человеком; домашние меня боялись, и, если я улыбался, им казалось, что они в раю. Сегодня, когда Иисус Христос сделал меня тихим и нежным, когда я стараюсь дать им любовью все, что упустил, меня никто не понимает. Жена, дети, теща, мать, невестка - все обходят стороной, будто не замечают меня! Иногда они весело беседуют, а как только я захожу в комнату, сразу умолкают или расходятся в разные стороны! Если бы они раньше такое посмели, я бы им показал! Хуже всего, когда я утром читаю Слово Божье. Тогда они садятся так, чтобы ничего не слышать, или ищут себе работу, опять-таки чтобы не слушать меня. Раньше теща потихоньку натравливала на меня мою жену, теперь она это делает открыто. Я чувствую, что они провоцируют меня на ссору с ними.
Ах, трудно сказать, как сатана искушает меня и моих домашних!
Поверьте, господин пастор, я в моем доме совершенно одинок!" Молодой пастор теперь тоже узнал, что такое одиночество.
Пока мать была с ним, он мог разговаривать, общаться с нею и чувствовать ее любовь, хотя она и не понимала его. Теперь он знал, что никто его больше не любит так, как она.
Пастор подошел к окну. Перед ним был сад с мощными старыми деревьями, и они, расступаясь, открывали вид на заходящее солнце, лучи которого освещали горы вокруг долины Вага. -По голубому небу плыли легкие белые облака; под ними зеленели поля, среди которых серебристой лентой извивался Ваг. Такая спокойная мирная картина, полная поэзии!
Молодой пастор тихо стоял у окна, а в душе его оживали воспоминания, роились мысли. Он вспоминал о прощании с матерью на вокзале, видел перед собой статную фигуру зятя Игоря, слышал его слова: "Вот теперь, милый мой, когда мать будет у нас, тебе придется жениться. Не можешь ты жить как отшельник.
Женись, пока молод, возьми себе хорошенькую жену, с ней жизнь и радость придут в дом! Холостяк подобен лодке с одним веслом. Вниз по течению еще ничего, а против течения не поплывешь!" "Он прав, - подумал пастор Моргач, - мне же всегда приходится плыть против течения. Мне нужна помощница, которая была бы со мной заодно". Словно на облаках, приплыл вдруг образ девушки с корзинкой, полной фиалок; в ту Страстную пятницу прокралась в его сердце мысль о личном счастье, именно в тот момент, когда молодость пробудила в нем естественные желания. На миг он закрыл глаза, открыл их снова и, мечтательно улыбаясь, устремил взгляд на горы, не видя их. Зато он ярко вообразил себе картину райской семейной жизни, где царила избранница его сердца; она бы устроила все в доме по своему вкусу, создав атмосферу света, музыки и поэзии. Тогда он смог бы расширить поле своей деятельности для Христа, чтобы души, ищущие истину не уходили пустыми. И с какой радостью он каждый раз возвращался бы домой, потому что там его ожидала бы его голубка!
Невольно он прижал к груди скрещенные руки, так как лишь в этот момент понял, что любит эту девушку.
"О Аннушка, как я тебя люблю!" - сказал он про себя.
Его мечты были прерваны внезапным появлением тетушки Сениной, стука которой в дверь он не слышал. Она извинилась, что помешала, и сказала, что Ужеровы уже дважды спрашивали пастора; они хотят с ним поговорить.
- Ужеровы? - переспросил пастор удивленно. - Скажите им, пусть приходят, и подайте мне, пожалуйста, сразу ужин, чтобы я был готов!
Через несколько минут на столе перед пастором стояли молоко и хлеб. Он ел с аппетитом и заметил, что всегда серьезное, почти печальное лицо старушки сегодня выглядело необычно радостным.
- Что вас так радует, матушка? - осведомился он.
- Ах, господин пастор, как не радоваться, когда у Ужеровых будет свадьба?
- У Ужеровых свадьба? Кто же там женится?
- А вы не знаете? Степан хочет сегодня объявить в церкви о своей свадьбе. Он хотел бы сделать это до праздника Троицы.
- А на ком он женится? Не на той ли девушке из Праги? - озабоченно спросил пастор.
- Нет, та давно замужем. Невеста, с которой он сейчас к вам придет, гораздо лучше ему подходит - это Аннушка Янковская!
- И Янковский ее ему отдает? Она еще так молода!
Женщина в своей радости не заметила, что голос пастора зазвучал вдруг иначе, словно ему стало холодно. Комната для него погрузилась в сумрак, померкло и лицо молодого пастора.
- О, Янковский ее никогда не отдал бы из своего дома! Степан войдет в их семью, заменит ему сына, в котором он так нуждается. Я так рада, что он ему тем самым облегчит жизнь и освободит от тяжелой работы. Аннушке уже восемнадцать, и отец и муж будут беречь ее. Лучшей пары ей и желать нельзя! Степан небогат, но умен, а ей нужно не богатство, у нее его достаточно. Ужеро-вы - самая старшая семья в Зоровце и всеми уважаемая. В союзе с Янковским они будут первыми в деревне. У нас, крестьян, так же, как у господ. У нас тоже не всякий может выбрать, кого хочет. Если, например, крестьянин женится на своей работнице, то, какой бы она хорошей ни была, в деревне никогда не будет пользоваться таким уважением, как если бы она была ему ровней. Почему это так среди людей, не знаю, но вряд ли это когда-нибудь изменится.
Тетушка Сенина взяла со стола стакан и хлеб и, выходя из комнаты, удовлетворенно вздохнула: