10
Когда враг приблизился к городу и навстречу ему двинулись дивизии народного ополчения, Зубов снова подал своему начальству рапорт с просьбой отпустить его в армию.
Вызвавший его полковник Владыкин не скрывал своего гнева. Он отбросил рапорт Зубова и поднял налившиеся злостью глаза:
- Еще раз подобную филькину грамоту увижу - разжалую! Постовым пойдешь!
Выплеснув излишек ярости, он передохнул и продолжал более спокойным тоном:
- Ты уйдешь, я уйду, все уйдем. Уйдем и оставим город на милость всяких мазуриков. Так? Мало, что ли, их к нам с разных областей набежало? Сами от немца бегут, а здесь оседают. А с ними и прямые диверсанты проникают. А город затемнен. На улицах: - мрак, в парадных - мрак. Сотни квартир без хозяев. Делай что хочешь - милиция на фронт ушла. Так, что ли?.. Молчишь. В такое время из милиции бежать - значит дезертировать. Работать с каждым днем будет труднее. По неделям спать не будешь. Ленинград становится городом-фронтом, и чтобы он победил, в нем должен быть железный порядок. И обеспечить этот порядок должны мы - я, ты. Каждая улица, каждый переулок - наш передний край, и я еще не знаю, где будет труднее…
…Позднее Виктор не раз вспоминал эти слова Владыкина и убеждался в их справедливости. Бедствия, которые обрушились на Ленинград, сломали привычные нормы городской жизни.
В городе, где убийство считалось чрезвычайным происшествием, теперь каждый день рвались снаряды и на улицах падали убитые люди. И предотвратить эти преступления не было пока никакой возможности.
В городе, где всякое воровство вызывало возмущение, деятельное расследование и быстрое наказание, враг разрушал квартиры, поджигал дома, уничтожал имущество, а суд над ним отодвигался на долгие годы.
Толстая корка промерзшего снега сравняла тротуары и проезжие части улиц. Трамваи остановились на невидимых рельсах. Люди ходили, протаптывая тропы, и, когда они в изнеможении падали, к ним не спешили машины скорой помощи. Машины стояли, - не было бензина. Когда огонь перебирался с этажа на этаж, пожарные команды не могли выехать. Вода не бежала по трубам. Она остановилась, как останавливается кровь в жилах умирающего человека.
Так жил город в самые тяжелые месяцы блокады.
И в этих безмерно трудных условиях нужно было во что бы то ни стало отстоять и сохранить справедливый революционный порядок.
Ряды милиции быстро редели. Милицейские работники гибли при артобстрелах, по долгу службы дольше всех оставаясь под огнем. Скудный паек не мог восполнить энергию, которая затрачивалась на бесконечные пешие переходы. Нагрузка на каждого выросла десятикратно, и многих уже свалило истощение.
Положение становилось критическим, когда родился этот комсомольский полк. Виктор крепко запомнил тот день, когда Владыкин вызвал его, сообщил о решении обкома комсомола и коротко заключил:
- Командовать полком будешь ты. Сам старый комсомолец, тебе это дело с руки.
Полк… Сколько раз закрадывалось сомнение: "Выйдет ли что? Чем смогут помочь эти исхудалые подростки, вчерашние мальчики и девочки?"
Удивительно, как быстро прошел самый трудный, организационный период. Бойцов полка уже узнали, прониклись к ним доверием и уважением тысячи ленинградцев. Действительно - одно из ленинградских чудес!
Зубов шел по пустынной набережной Невы, почти до высоты парапета занесенной снегом. Шел он тем скупым, замедленным шагом, каким научился ходить этой зимой. Прижавшись к гранитным стенкам, стояли военные корабли Балтики. На их заиндевевших бортах просвечивали разводы камуфляжной окраски, такой же, как и на фасадах соседних домов.
Изредка попадались пешеходы, закутанные с головой в платки, шали, одеяла. Около Летнего сада мужчина колол лед, не колол, а рубил топором, чуть приподнимая его ослабевшими руками. Отскакивавшие мелкие осколки он собирал в кастрюлю и снова рубил. Растапливать лед выгоднее, чем снег, - дров уйдет столько же, а воды получится больше.
У поворота на Литейный мост какая-то женщина споткнулась и осела, сникла как подкошенная. Зубов еще не дошел, а две другие женщины уже подняли ее и куда-то повели. И снова Зубов подумал о том, что никакая милиция не спасла бы этот город от паники и хаоса, если бы не мудрая дисциплинированность его людей - самоотверженных, гордых, несгибаемых людей.
К дому, в котором разместился взвод, вела аккуратно расчищенная дорожка. У входа лежал куцый веничек, безмолвно приглашавший смахнуть снег с валенок. Дневальный подал команду: "Смирно!", отрапортовал и "ел" глазами начальство, как бывалый служака.
Сопровождаемый Игоревым, Зубов медленно обходил светлые, теплые, безупречно чистые комнаты общежития и всюду отмечал тот налаженный порядок, который так радует глаз военного человека. С другой стороны коридора доносился шум - плеск воды, громкие голоса.
- Прачечная, - улыбнулся Игорев и открыл дверь. На большой железной печке в ведре таял снег. В нескольких тазах и детских ванночках девушки стирали белье. Они оглянулись на вошедшее начальство и растерянно опустили руки.
- Здравствуйте, девушки, продолжайте, - сказал Зубов, - хорошим делом заняты.
Он узнал хрупкую сероглазую девушку, о которой ему много рассказывал комиссар. Узнал потому, что именно ее и должны были называть Светленькой. Прозрачная кожа туго обтянула ее скулы и подбородок. Шея казалась длинной и трогательно беспомощной. Но и сейчас лицо ее светилось душевной теплотой и доверием к людям. Высоко закатанные рукава легкой кофточки оголяли ее плоские руки, и у самого локтя Зубов увидел зловещие пятна подступившей цинги.
Оля перехватила его взгляд и, нагнувшись над ванночкой, утопила руки в мыльной пене. Зубов повернулся и вышел.
В "кабинете", устроенном в углу мужского общежития, Зубов долго молчал и слушал Игорева.
- Понимаете, Виктор Павлович, - весело рассказывал Игорев о девушках, - пришли к парням и потребовали в приказном порядке: "Снимайте грязное белье!" И никаких разговоров… Бельевой фонд создали. Золотой народ!
- Так уж все из чистого золота…
- Не все, не говорю, люди разные. Но… как бы вам сказать. Большинство-то сильнее, заставляет равняться, тянуться вверх. У кого и есть на душе зло, - сам от себя прячет, комсомольское звание обязывает.
- Обязывает, - согласился Зубов. - Тут мне в одном месте обещали экстракт шиповника, что ли, или хвои, не знаю, в общем от цинги помогает. Пришли завтра человечка.
- Есть.
- Как в столовой, не воруют?
- Нет, этого не замечал… - Игорев виновато заерзал на табурете и добавил: - А приварок ребята вчера сами раздобыли.
Зубов удивленно поднял брови.
- Здесь у меня два паренька отпросились родных проведать, где-то у переднего края, и нашли в дивизии знакомых разведчиков. Полезли с ними ночью на ничейную полосу и притащили чуть ли не четверть коня. Лошадку еще в первые морозы подстрелили, так она и пролежала под снегом, как в холодильнике. Непорядок, правда, без наряда горторготдела запрещено…
- Наряд нарядом, а как в санитарном смысле? Не отравятся?
- Что вы, Виктор Павлович! Отличная конина! Первый сорт! Вчера ужин сами варили - объедение.
- Пробовал?
- А как же! Кости еще остались, - сегодня девахи студень будут сочинять, приходите отведать.
- Спасибо… Орехов далеко у тебя?
- Дрова заготовляет. Сейчас вызову.
Шурик давно не видал Виктора и, поднимая руку к ушанке, чтобы по форме приветствовать командира полка, не мог сдержать широкой улыбки.
За последнее время Зубов не раз ловил себя на том, что испытывает отцовскую тревогу за жизнь этого паренька, оставшегося круглым сиротой. Все чаще и чаще беспокоили его мысли: "Выдержит ли неокрепший организм тяжкое испытание голодом? Не сделает ли дистрофия того, что не удалось ни вражеским бомбам, Ни вражескому шпиону?"
И ему радостно было видеть живые глаза Шурика, слышать его звонкий голос, когда он с увлечением рассказывал о славных делах своего взвода. В эту минуту не такими страшными казались и его отекшие щеки, и бесцветные губы.
Шурик с гордостью похлопал по ногам, обутым в длинные меховые чулки, сшитые девчатами из старых полушубков, прихваченных Олей в техникуме.
- Лучше валенок - и тепло и легко!
Погрустнел он только, когда вспомнил, как ходил к Славику за своим чемоданом.
- Совсем плохи, дядь… товарищ командир полка, они с бабушкой еле двигаются. И Славикина мама совсем худая, она еще приносит им с завода свою кашу в баночке… Умрут они… Славикина мама говорит, что скоро будут через озеро эвакуировать. Если бы бабушку и Славика перевезти, и она живой осталась бы.
Зубов развел руками:
- Самые тяжелые недели. Потом легче будет, нужно выдержать. Как ты сам чувствуешь, не сдаешь?
- Я что! Мы вчера такой супешник варили. Леня Федоров назвал: "Бульон-жульон без лягушек". Он и в столовой каждому блюду свое прозвище дал. Говорит, что вкуснее кушать, когда красиво называется.
- Значит, не унываете?
- Этого у нас не может быть! - сказал Шурик.
Из взвода Зубов уходил с таким настроением, как будто сам зачерпнул из неиссякаемого источника комсомольской бодрости.
11
Патрулировали вчетвером. Впереди шли Шурик и Оля Светленькая, а сзади, отстав шагов на десять, солидно выступали Леня Федоров и Толя Душенков. Такое распределение сил Федоров объяснял просто:
- Маленьких всегда пускают вперед для затравки. А когда они ввяжутся, подходят взрослые и спрашивают: "Чего детей обижаете?" - и на законном основании - хрясь в морду!
Шурик хотя и смеялся, но чувствовал себя неловко. Особенно из-за Оли. Как ни старался он от нее избавиться, пришлось смириться. Она умела прилипать как смола, и никакие насмешки на нее не действовали. Хорошо еще, что в ватных штанах и в ватной куртке она мало чем отличалась от парня. Если бы, конечно, не лицо. Шурик даже отворачивался, чтобы не видеть ее откровенно девчоночьего лица. И всюду она совалась вперед, первой останавливала подозрительных и требовала документы. И получалось, что не она при Шурике, а Шурик при ней.
Не много людей ходило теперь по улицам, особенно вечером. Каждое новое лицо бросалось в глаза. Незнакомого человека останавливали и дотошно осматривали все печати и подписи в паспорте.
Однажды остановили длинного бородатого мужчину в бабьем платке и с туго набитым вещевым мешком. Он исподлобья глянул на Олю, потом на Шурика, оттолкнул обоих и побежал, не шибко, но побежал. У бойцов комсомольского полка не было никакого оружия. Зато у каждого был свисток. Оля, упав от толчка, успела засвистеть. К ней присоединились еще три свистка. Из подворотен выбежали дежурные команд МПВО, и бородатого задержали. Он оказался вором, и его торжественно отвели в отделение.
Другой патруль из их взвода поймал с поличным ракетчика, и все этим очень гордились.
Шурик должен был признать, что у Оли Светленькой поразительная способность все замечать и во все вмешиваться. Она могла издали увидеть самое незначительное нарушение светомаскировки и поднимала такой шум, что жильцы проштрафившейся квартиры потом вообще боялись зажигать огонь.
Как-то она остановила хорошо всем знакомого мужчину, местного жителя, и, подождав, пока подошла вся патрульная четверка, приказала ему:
- Отдайте карточку!
Задержанный смешался и стал уверять, что никаких карточек у него нет. Оля без долгих церемоний вывернула его карманы, нашла две хлебные карточки, одну отобрала и сказала:
- Можете идти.
Оказалось, что этот человек взял у своей ослабевшей соседки карточку, пообещав выкупить хлеб, и уже два дня не является домой.
Толя Душенков неуверенно заметил:
- Нам, Оленька, прав на обыск не давали. Закон нарушать нельзя.
Ох как посмотрела на него Светленькая!
- А право уморить женщину ему давали? - тоненьким голосом спросила она. - Покажи-ка мне такой закон.
- Нужно было в милицию отвести.
- Ага, протокол составить, дело завести, а женщина пока пусть подождет. Знаешь что, Душенков, ты ничего не понимаешь, и помалкивай. Будешь прокурором, тогда и соблюдай все законы.
И она пошла к дому, где жила женщина, оставшаяся без карточки. Ребята смотрели ей вслед, и Федоров восхищенно воскликнул:
- И откуда она все знает?!
Она действительно знала все, что делается во многих домах. К ней часто приходили какие-то мальчишки и девчонки, из которых она сколачивала бытовые бригады, и докладывали ей, кому принесены дрова, для кого выкуплены продукты, сколько добыто воды. Никто ей этого не поручал, но как-то так выходило, что ко всякому делу она причастна.
В часы патрульной службы у Шурика была своя забота. На каждой улице он искал исчезнувшего Тихона Фомича. Для него уже стало привычкой в каждом незнакомом лице высматривать черты ненавистного немецкого диверсанта. Несколько раз ему казалось, что Тихон идет навстречу, но при ближайшем рассмотрении он убеждался в своей ошибке.
В этот день патрульная четверка возвращалась во взвод с дальней заставы. Хотя Тихон шел по другой стороне широкого Лесного проспекта, Шурик его узнал, сам не зная по каким приметам. То ли по крутому срезу нижней челюсти, то ли по какой другой черточке, неведомо как зацепившейся в памяти, но сомнений никаких не оставалось. Шурик даже остановился. Оля тоже остановилась как привязанная и повернулась к нему:
- Что случилось?
- Видишь того человека, на той стороне?
- Вижу.
- Это он, помнишь, я рассказывал…
Оля вытащила свисток и оглянулась на Федорова и Душенкова, но Шурик схватил ее за руку:
- Сбежал!
На другой стороне проспекта никого не было, - Тихон исчез.
- Он в переулок свернул, там переулок, - торопливо заговорила Оля и объяснила подошедшим ребятам: - Шурик своего диверсанта узнал. В переулок свернул. Побежали.
Бежали они очень плохо, задыхаясь, как старички, спотыкаясь и поддерживая друг друга, с трудом преодолевая снежные сугробы. Когда они добрались до поворота, в переулке уже не было ни души. Несколько приземистых домиков с окнами, забитыми фанерой, придавали переулку особенно пустынный, вымерший вид.
- Пройти его он не мог, - уверяла Оля. - Значит, зашел куда-то. Пошли по домам, я тут всех жильцов знаю.
- Погоди, - остановил ее Душенков и спросил у Шурика: - А ты точно узнал? По протезу?
Шурик смутился. Только сейчас он сообразил, что именно эта главная примета не сходилась. Человек, пропавший в переулке, шагал нормально, не хромая, свободно сгибая обе ноги. И еще вспомнил Шурик, что правый рукав его пальто был, как пустой, глубоко засунут в карман, а левая рука моталась в такт шагам.
Когда Шурик признался, что подозрительный мужчина отличался от Тихона, как однорукий - от безногого; Федоров затрясся от смеха. Даже Оля взглянула на Шурика укоризненно. Душенков чертыхнулся и повернул обратно.
- Постойте, ребята, постойте, - прошептала Оля. Глаза ее были устремлены куда-то поверх крыш. - Смотрите.
- Куда еще смотреть? - тоскливо спросил Душенков.
- Видите тот дом, третий с краю. Там живет одинокая тетка, противная баба, все по рынку шатается. Я у нее была. Во всем доме больше жильцов нет, а глядите на трубы.
Ребята посмотрели на печные трубы, чуть выглядывавшие из-под снега.
- Трубы как трубы, - удостоверил Федоров.
- А почему дым из обеих труб идет? У нее печка одна и живет одна. Откуда же второй дым? - шептала Оля. - Значит, еще печка топится, в мансарде, а зачем? Если просто кого приютила, держала бы у себя в комнате, а то в мансарде… Кто теперь будет зря две печки топить? Кого-то она прячет там.
Патруль молча смотрел на сизые, чуть дрожавшие над трубами дымки.
- Задача! - Федоров стал необычно серьезным и повернулся к Шурику: - А может, ты издали проглядел протез?
- Может, проглядел, - слукавил Шурик. - Это он, ребята, точно говорю, я его сразу узнал.
- Пошли в дом! - решительно двинулась Оля.
- Нет! - твердым голосом сказал Леня Федоров. - Если там и вправду немецкий шпион, то нам его не задержать. Он нас как цыплят перестреляет и скроется. Тут людям поопытней нужно действовать.
В решительные минуты Федоров брал на себя обязанности начальника патруля, и с ним не спорили.
- Мы с Шуриком останемся здесь, будем следить за домом, а ты, Душенков, с Олей валяйте во взвод, позвоните в штаб и доложите обстановку.
- Почему это, - возмутилась Оля, - мой дом…
- Потом! - пресек разговоры Федоров. - Шагайте быстрее. Всё!
Душенков и Оля завернули за угол.
- Теперь давай посмотрим все входы и выходы, - рассудительно предложил Федоров. - Пройдем мимо, только на дом не гляди, может, они наблюдают, гляди под ноги.
Домик оказался ничем не примечательным. Узенькая, чуть протоптанная тропочка вела к единственному подъезду. Окно мансарды было накрепко забито досками. Задняя стена домика выходила во двор, ограниченный высокими капитальными стенами. Со двора был второй выход на Лесной, через ворота большого нового дома. Здесь Федоров оставил Шурика:
- Подежурь на всякий случай. Ты его в лицо знаешь, если отсюда выйдет, сигналь мне. А я с переулка постерегу.
Прошло совсем немного времени, а Шурика словно подменили. Ведь он еле двигался, когда возвращался во взвод. Не будь рядом Оли, упал бы он, наверно, от изнеможения, от голода, сосавшего сердце, от холода, заморозившего кости. Только мечта о теплом общежитии заставляла передвигать ноги. А сейчас откуда-то появились новые силы, и желание схватить врага подавило все другие желания. Шурик терпеливо ходил У ворот и думал только об одном: "Не ушел бы".
Подъехала грузовая, закрытая со всех сторон машина. Из нее выскочил Виктор и еще несколько человек в полушубках. Один из них, видимо, был старший, - Виктор держался при нем как подчиненный.
Старший выслушал Шурика, отдал приказание своим людям, и они разошлись, оцепив домик со всех сторон. О Шурике словно забыли. Он с Федоровым держался поблизости, довольный, что их не отправили во взвод.
Старший с Виктором подошли к подъезду и постучались. Постояли и постучали громче. Послышался раздраженный женский голос:
- Кого нужно?
- Откройте, пожарная инспекция.
- Какая еще инспекция?
- Пожарная! Открывайте быстрее, холодно.
Женщина замолчала надолго, видимо, ушла. Снова стучали, сильно, с нетерпением. Дверь открылась.
- Долго ждать заставляете, гражданочка, - благодушно заметил Виктор, - не лето.
Вместе со старшим они вошли в дом, и дверь за ними захлопнулась.
Шурику стало страшно. А вдруг там никого нет? Или этот безрукий никакого отношения к Тихону не имеет? Вот стыд-то будет.