Могучий взял Нахимова за руку и дрогнувшим голосом сказал:
– Ну, ваше благородие, завязал ты мне узелок на всю мою жизнь!
* * *
"Как это можно на всю жизнь узелок завязать?" – раздумывал Веня, прислушиваясь к тишине.
Мать его давно уже спала, а мальчик в тревоге перебирал снова и снова отдельные случаи из рассказа матери о далеком былом.
Уже светало, когда Веня забылся.
Тревога
Светлейший князь Меншиков из всех мундиров, которые он имел право носить, остановился на генерал-адъютантском сюртуке с погонами вместо пышных эполет. Сюртуку соответствовала не шляпа и не кивер, а фуражка с большим лакированным козырьком. В этом скромном наряде командующий направился в коляске с Северной стороны к армии.
Армия занимала позицию на высотах левого берега реки Альмы, в 25 километрах севернее Севастополя. Позиция эта очень сильна. Река у моря течет с востока на запад; над морем и рекой в устье Альмы – кручи. Левый берег реки так высок, что с башни альминского телеграфа открывается широкий вид на 30 километров вокруг. Телеграфную гору светлейший и выбрал местом своей ставки. Около телеграфа поставили шатры. С вышки телеграфа Меншиков в большой телескоп мог обозревать и море с бесчисленными кораблями неприятельского флота, и открытые пространства левого берега Альмы за виноградниками, где засели русские стрелки. Около телеграфной башни стояли оркестр военной музыки и большой сводный хор песенников. Поочередно то играл веселые, бодрые марши оркестр, то гремел хор.
Армия, выведенная Меншиковым на Альминские высоты, насчитывала до 35 тысяч бойцов, с артиллерией около ста орудий. Численность неприятеля определяли в 60 тысяч человек.
Командующий русской армией хорошо знал, что неприятель превосходит ее не только численностью, но и, что важнее, вооружением. Вся пехота у англичан, бóльшая часть у французов и даже у турок была вооружена нарезными винтовками, бьющими прицельно на тысячу шагов. А в русской армии во всех полках насчитывалось всего две тысячи штуцерных стрелков, вооруженных винтовками. Вся остальная масса русской пехоты имела старые гладкоствольные ружья с дальностью боя не больше двухсот шагов.
На что же надеялся Меншиков? Он надеялся, что, "Бог даст, дело дойдет до штыков". И до сабель, конечно. В штыковом бою пехоты и в сабельном бою кавалерии русские войска, несомненно, победят. С молитвой, чтобы дело дошло до рукопашного боя, светлейший отошел ко сну в своем шатре, поставленном у подножия телеграфной башни.
Весь день 8 сентября в Севастополь доносилась глухая канонада с севера. На телеграфные запросы бельбекский телеграф утром отвечал городскому, что альминский телеграф бездействует, затем сообщил, что пороховым дымом от канонады с моря затянуло Альминские высоты – башня телеграфа пропала во мгле.
Целую неделю, с появлением у Севастополя неприятельского флота, город жил скрытой тревогой ожидания: что будет? Сегодня эта тревога обнаружилась. Обычно пустые среди дня пристань и бульвары наполнились разнородной толпой. На улицах люди стояли кучками. На крышах там и здесь маячили, как это бывает во время пожара, не только мальчишки, но и взрослые, перекликаясь между собой встревоженными голосами. Везде слышались разговоры. Все ждали вестей с поля сражения – их не было. От Меншикова целый день не было ни по телеграфу, ни с нарочными никаких распоряжений и известий. И даже слухов не было.
Узнали только, что ночью из гавани вышел по приказу адмирала Корнилова с неизвестной целью пароход "Тамань" и не возвратился. По тому, что все крепостные работы на городской стене приостановились и весь народ с них перегнали на Северную сторону, в городе судили, что сражение на Альме кончилось для нас неудачно и неприятель нападет на Севастополь с севера. Телеграфисты, не получая для передачи депеш, разговаривали между собой. К вечеру Бельбек сообщил, что на всех дорогах и тропинках показались люди, идущие к Севастополю, а на большой дороге – вереница обозов. Канонада на севере умолкла.
… На флоте все совершалось и в этот тревожный день обычным порядком.
В пять часов утра, еще до солнца, в жилых палубах кораблей засвистали боцманские дудки. Команда: "Вставать!" Молитва хором на палубе. Кашица. Чай. Покурить у "фитиля", постоянно горящего в медной кружке на баке. После "раскурки" на всех кораблях началась уборка: мытье палуб, чистка медных частей до солнечного блеска.
В восемь часов утра точно по хронометру на всех кораблях пробили склянки. Звонкий, но разнобойный аккорд корабельных колоколов, отбивающих склянки, продолжался не более пятнадцати секунд и оборвался разом на всех кораблях. Команда: "На флаг!" Люди выстроились на верхней палубе. Офицеры на шканцах. "Флаг и гюйс поднять!" Все обнажили головы. На всех кораблях взвились кормовые флаги, на бушпритах – гюйсы.
После подъема флага на обеих эскадрах, корниловской и нахимовской, сделали крюйт-камерное учение. Барабаны пробили боевую тревогу. Комендоры кинулись к своим орудиям. Крюйт-камерные открыли пороховые погреба. По команде примерно подавали картузы с порохом, снаряды, примерно заряжали и палили по очереди правым и левым бортом. Все делалось проворно и быстро. После крюйт-камерного учения на обеих эскадрах сделали парусное учение. По сигналу все корабли, соревнуясь между собой, в две минуты окрылились парусами, покрасовались в них несколько минут и по второму сигналу еще быстрее убрали паруса.
Нахимов сигналом благодарил команды всех кораблей за образцовое учение.
Народ, толпясь на пристани, кричал "ура". Всё убеждало, что флот готовится и готов к выходу в море.
Крепкий орех
На закате солнца к Корнилову прискакал от светлейшего курьер с приказанием немедленно явиться к командующему.
Корнилов приказал своему казаку-ординарцу седлать коня.
Пока приказание исполнялось, курьер успел рассказать, что битва на Альме была жестокой.
– Наши войска сражались стойко. Везде, где дело доходило до рукопашной, одерживали верх. Но потери наши огромны. Много убито, еще больше ранено: пожалуй, до 5 тысяч человек. Армия отступила к реке Каче. Неприятель понес большой урон и остановился, заняв оставленные нашей армией позиции на Альминских высотах.
– Где находится светлейший? Куда идет армия? – спросил Корнилов.
– Светлейший послал меня с дороги из Улукула на Эвенди-Киой. Думаю, что он уже там. А куда двигается армия, это пусть он сам вам, ваше превосходительство, объяснит.
И курьер прибавил с раздражением насмерть усталого человека:
– Полагаю, что и сам Меншиков не знает, куда идет армия.
– Бегут?
– Да нет. Светлейший приказал отступать "с музыкой".
– А морские батальоны?
– Оба батальона находились в передовой цепи у Бахчисарайского моста; там было очень жарко. Вероятно, потери у них очень большие.
Корнилову подали коня. В сопровождении ординарца-урядника и двух рядовых казаков с пиками адмирал поскакал, огибая саперной дорогой Малахов курган, к Инкерманской гати.
За нижним маяком, на подъеме в гору, Корнилову встретился полковник Тотлèбен на своем вороном коне; впрочем, и конь и всадник были так запорошены белой известковой пылью, что трудно было угадать и масть коня, и цвет мундира на полковнике. Тотлебен откозырял Корнилову.
Корнилов остановил полковника. Они съехались.
– Слышали новость? Мы проиграли сражение. Армия отступает, – сказал Корнилов.
– Знаю. А у меня беда. Я затребовал от адмирала Станюковича брусьев и досок для подпорной стенки из запасов порта.
– А он что?
– Ответил, что он не отпустит с Делового двора сухопутному ведомству ни одной щепки.
Корнилов усмехнулся.
– Не смейтесь, адмирал! Вы начальник штаба Черноморского флота и должны оказать мне содействие. Прикажите – Станюкович вас послушает.
– Всей душой рад, но этот самодур и меня не послушает. Вы, полковник, у нас человек новый и не знаете всех тонкостей наших служебных отношений. Я и приказать не могу Станюковичу, да он и не любит меня…
– А Нахимов?
– Павла Степановича он совсем не выносит. Ведь мы с Нахимовым лазаревской школы. А Станюкович порочит и хулит все, что сделал Лазарев. Это человек старой школы. Он не мирится с тем, что сидит на берегу, а не командует флотом. По службе он считает себя выше нас и подчиняется только Меншикову. Да вот – я еду к его светлости. Не хотите ли со мной? Ему все и расскажете.
Тотлебен поморщился:
– Пожалуй, он мне скажет то же, что и Станюкович… Вы знаете, князь меня зовет "кирпичных дел мастером".
– Это ничего. У его светлости слабость к остроумию. И Нахимова он зовет то "боцманом", то "матросским батькой".
– А вас, Владимир Алексеевич?
Корнилов безмятежно улыбнулся и просто сказал:
– Мы с князем оба генералы свиты его величества. Право, поворачивайте коня за мной. Я вас поддержу у князя.
– С утра не слезал с коня. Но это ничего. Вот боюсь, мой Ворон за вами скакать не сможет. Умаялся, бедный…
Тотлебен потрепал коня по запорошенной, грязной шее.
– Да, коня жаль, – согласился Корнилов. – Да вот что: садитесь на казачьего коня, а казак отведет вашего Ворона домой. Вам ничего в казачьем седле?
Тотлебен согласился и пересел на другого коня.
Всадники пустились дальше в гору рысью. Солнце уже закатилось, но на смену солнцу вышла луна и пролила на горы почти синий свет. Крепко пахло полынью, и по-летнему застрекотали на холмах ночные сверчки.
Первое время всадники молчали. Сопровождавшие казаки закурили трубки и отстали.
Корнилов придержал коня.
– Что вы полагаете о наших делах, полковник, выстоит Севастополь или нет? Я выражаю не сомнение свое, а хочу знать, как смотрите вы.
– Князь не без странностей, – как будто невпопад ответил Тотлебен. – Я хочу сказать, что чем меньше светлейший будет вмешиваться в дело, тем лучше… Чем дальше он будет с армией от Севастополя, тем полезней.
– А многие порицают князя, что он вышел навстречу неприятелю. Потери огромны, а польза велика ли?!
– Это неверно. Я отвечу вам как военный инженер. Обороняя крепость, армия должна иметь ее за собой. Я вовсе не ценитель его военного гения. Но он грамотный военный человек. К сожалению, он не терпит около себя знающих людей. А сам не имеет авторитета. Его не любят в армии. Около такого человека вечно будут раздоры. Не забывайте, что Севастополь – морская крепость. Цель англичан – уничтожить Черноморский флот. Он у них бельмо на глазу.
– В этом вы правы, несомненно. А знаете, полковник, что мне ответил князь, когда я спросил: "А как быть с флотом?" – "Положите его к себе в карман!" Это последние слова, которые я от него слышал.
– Он шутник. Большой шутник! Но он ошибается. Флот, даже запертый в бухте, – очень серьезная сила. Союзники имеют цель уничтожить наш флот, но для этого им нужно достичь сначала двух целей: во-первых, уничтожить армию, во-вторых, овладеть Севастополем, чтобы, в-третьих, уничтожить флот. Итак, орех, который им надо раскусить, имеет три скорлупы: армия, крепость, флот. Сегодня первая скорлупа, допускаю, дала трещину. Есть вторая и третья – надеюсь, самая крепкая.
Светлейший
Перед Бельбеком на пустынной дороге всадникам начали попадаться кучки солдат. Они шли к Севастополю вольно, вразброд, в угрюмом молчании и не торопились уступать дорогу встречным.
Попались навстречу несколько скрипучих телег на высоких колесах. В одних телегах раненые в окровавленных повязках тесно сидели плечом к плечу, в других – лежали вповалку.
Конь Корнилова храпел и прядал ушами: его волновал запах крови. Влево от дороги было проложено скотом много тропинок. При свете заходящего месяца эти тропинки четко обозначались черными вереницами людей. Там и здесь мерцали небольшие костры. Уже сейчас на открытой высоте давал себя чувствовать легкий морозец и обещал к рассвету усилиться, но солдаты расположились на ночлег под открытым небом, будучи не в силах добрести до Севастополя. На спуске к реке костры светились ярче. Слышался треск: солдаты ломали на топливо изгороди садов. Бельбекский мост запрудила пехота. Рядом с мостом по обе стороны переходила бродом конница.
Перебравшись на другой берег, всадники поднялись в гору и увидели, что через перевал сплошными черными потоками движутся войска. Поблескивали штыки, бряцало оружие конницы, звенели по камням орудия. Слышались отдельные слова команды, возгласы, окрики.
Вышка бельбекского телеграфа над крутым обрывом берега освещалась беспокойным отблеском нескольких угасающих костров.
Корнилов и его спутники повернули коней к телеграфу: здесь находилась ставка Меншикова.
Подъехав к башне, они увидели несколько палаток. У догоравших костров стояли офицеры и гусары меншиковского конвоя. Про Меншикова сказали, что он на башне. Корнилов и Тотлебен пошли туда и поднялись на вышку по крутой темной лестнице. Меншиков стоял у перил, плотно завернувшись в плащ, и смотрел в сторону моря. С князем были еще трое. Один из них поднял с пола сигнальный фонарь с рефлектором, по очереди осветил лица вновь прибывших и доложил:
– Ваша светлость! Прибыл адмирал Корнилов и с ним полковник Тотлебен.
По голосу Корнилов узнал, кто говорит, – это был его личный адъютант, лейтенант флота Стеценков, прикомандированный к штабу Меншикова.
Меншиков повернулся к прибывшим и раздраженно приказал Стеценкову:
– Поставьте фонарь на место!
Вероятно, он боялся, что где-нибудь поблизости могут быть неприятельские стрелки и вздумают стрелять на огонек.
Стеценков поставил фонарь на пол стеклом к будке.
Меншиков поздоровался с прибывшими и заговорил хриплым, упавшим голосом смертельно уставшего человека:
– Вот и вы, адмирал… И вы очень кстати, полковник… Будьте любезны, полковник, отправляйтесь немедленно на Мекензиеву гору. Армия займет эти высоты. Она идет туда. Мы займем там позицию во фланг неприятелю: он намерен атаковать Севастополь с Северной стороны. Надлежит усилить Мекензиеву гору – вы увидите, что там нужно сделать. Это по вашей части…
Тотлебен попробовал изложить жалобу на Станюковича:
– Если неприятель действительно идет на Северную сторону, надо со всей поспешностью усиливать там укрепления, и материалы нужны неотложно. А Станюкович упрямится, ничего не дает.
– Да, да, я это все знаю, – раздраженно ответил Меншиков. – Это все потом. А теперь отправляйтесь…
– Как – теперь?! – воскликнул Тотлебен. – Сейчас? Сию минуту?
– Да. Кажется, я выражаюсь ясно.
– Слушаю, ваша светлость!..
Спускаясь ощупью вниз, полковник не знал, что ему делать. Его валила с ног усталость, он едва ее превозмогал.
После ухода Тотлебена Меншиков обратился к Корнилову:
– Я пригласил вас, адмирал, вот ради чего. Атакуя Северную сторону, союзники воспользуются превосходящими силами своего флота, чтобы поставить нас в два огня. Флот их сделает попытку форсировать вход в бухту. Необходимо пресечь самую возможность этого, загородив вход на рейд.
– Внезапная атака с моря невозможна. Вход преграждают боны.
– Боны? Этого мало. Предлагаю вам затопить поперек бухты достаточное количество старых кораблей по вашему выбору.
– Запереть флот на рейде?! Это невозможно, ваше сиятельство!
– Извольте отправляться и исполнять то, что вам приказано! – жестко и сурово оборвал Корнилова князь.
Корнилов приложил руку к козырьку, звякнул шпорами и повернулся к выходу с вышки.
Вслед за Корниловым спустился Стеценков и догнал его, когда адмирал садился на коня. Тотлебен уже уехал, взяв с собой одного казака.
– Владимир Алексеевич, князь…
– Что "князь"? – раздраженно прервал Корнилов.
Стеценков молчал. Корнилов ожидал, что лейтенант прибавит: "Князь сошел с ума". И Стеценков ждал, что Корнилов скажет то же.
Оба помолчали. Прерывая молчание, Корнилов резким тоном начальника приказал:
– Лейтенант, разыщите немедленно морские батальоны и передайте мой приказ: идти прямо в Севастополь. Люди там пусть разойдутся по своим кораблям.
– Есть!
– А там будь что будет! – воскликнул Корнилов и тронул коня.
Глава четвертая
Холодное утро
Уже светало, когда инженер-полковник Тотлебен перебрался на левый берег Бельбека и пустился через бугор к дубовой роще, обрамляющей Мекензиеву гору. Он удивился, увидев, что здесь местность совершенно пустынна. Не было видно ни одной пехотной военной части, ни конницы, ни обозов. Если князь и отдал распоряжение армии идти на Мекензиеву гору, то это приказание не исполнили. Да его и нельзя было исполнить, как вскоре убедился Тотлебен. Часть армии пошла с Бельбека прямиком на Северную сторону, а главная масса, словно поток, скатилась в долину, где к Севастополю пролегала большая дорога. И конечно, никакая сила теперь не в состоянии была повернуть тысячи усталых людей, обремененных оружием, и заставить их подняться в горы.