Затем у горизонта поднялась желтая полоса и край неба наполнился зеленью. Сплющенное, раздутое в боках, солнце стремительно вышло из-за горизонта. Огненные мазки упали на воду, на перистые облака, неподвижно застывшие над нашими головами. Вода налилась синью, берег из лилового стал коричневым и зеленым…
После нескольких часов плавания из воды поднялся низкий вытянутый остров, похожий на отдыхающего на воде кита. Различались заборы, которыми наискосок перегорожен остров, и редкие сторожевые вышки, поставленные для наблюдения за котиками.
- Тюлений! - сказал я.
У маленького причала покачивалось несколько моторных лодок.
Высадив нас, катер ушел. Сотрудники заповедника встретили нас и повели в большой рубленый дом, приютившийся у подножия горбатой, обточенной ветрами и водою скалы.
Я поднялся на взгорок.
Низкий непрерывный рев двигался мне навстречу. Я подошел к забору и заглянул в пробитое в доске окошечко. Между скалами и водой, на нешироком лежбище, шевелилась тысячеголовая живая масса. Черные и серые тела волновались, двигались, устремлялись к волнам, неторопливо возвращались назад.
Постепенно мне открылся стройный порядок этого беспокойного царства. Это было не просто скопление зверей: дальше всего от воды располагались молодые котики, с ними лежали звери побольше - матери, самые большие - самцы-секачи теснились ближе к воде.
Многоголосое игрище бушевало у моих ног. Возились, схватываясь друг с другом, малыши - черненькие. Матери их разнимали, покусывая спины и ласты. Огромные тупорылые секачи медленно волочили между рядами зверей лоснящиеся тела.
Скоро я стал различать и голоса. Черненькие кричали тонко и жалобно, как ягнята, ласково похрюкивали матки, ревели самцы.
Я спустился со скалы и уселся около причала на камне, подстелив под себя плащ.
Из дома вышел в сопровождении сотрудника заповедника Аркадий. Мы сидели на пахнущих сыростью камнях и старались перекричать рев и блеяние звериной орды.
- Все ясно: управлюсь дня в два, - кричал Аркадий. - Вернется катер и уйдем. Тут здорово!
Я кивнул.
- Живу третье лето и не могу привыкнуть! - сказал, напрягая голос, сотрудник. - Ведь тут кроме котиков чудес много…
И он рассказал об удивительной силе, которая раз в год объединяет пернатых жителей острова.
На Тюленьем две области обитания: внизу, у воды, живут котики; вверху, на невысоких скалах, - колония птиц. Здесь тоже гомон, резкий запах помета. Тут выхаживают вечно голодных и требовательных птенцов кайры. Один полет за другим совершают они в море, чтобы вернуться с серебристой рыбешкой в клюве. Но когда птенцы подрастут и встанут на ноги, наступает великий день. Оживление охватывает и без того шумный базар, тысячные толпы птиц совершают неосмысленные на первый взгляд перестроения. Они сбиваются в стаи, расходятся и сходятся снова. Постепенно вся эта черно-белая волнующаяся масса начинает сдвигаться в сторону моря. Наконец происходит что-то, какой-то сигнал, какое-то всеобщее по наитию решение, случайный шаг первой птицы, - вся движущаяся масса упорядочивается. Самцы выдвигаются вперед, к ним присоединяются матери. Взрослые птицы спускаются со скал и выстраиваются от скал до моря, образуя узкие коридоры. Они прокладывают их среди котиковых гаремов, в свободных от зверей местах. И происходит чудо: никогда не видевшие воды, но уже достаточно большие, с родителей, птенцы ручейками устремляются со скал к морю. Они идут по коридорам, под присмотром и защитой взрослых и, достигнув воды, бросаются в нее, а котики - огромные секачи и торопливые самки, - удерживая щенков, позволяют птицам безопасно достичь моря…
- Мне несколько раз приходилось наблюдать эту картину. Переселение народов, нашествие лемингов, движение армий муравьев, - закончил сотрудник, - только их можно сравнить с ней…
Мы прожили на острове два дня, Аркадий обмерил и облазил все пляжи, зарисовал и сфотографировал их.
А через неделю мы стояли на палубе "Крильона" - небольшого грузопассажирского судна и смотрели, как расширяется между его бортом и бетонной стенкой причала маслянистая полоса воды. Мы прощались с Сахалином.
Синий берег плыл за кормой. Мы спрятались от холодного, пронизывающего ветра за корабельную шлюпку. По левому борту приближался мыс Анива. Охотское море гнало на пароход длинные злые волны. Белая пена, взметнувшись у борта, обрушилась на нас. Мы ушли с палубы и, лежа в деревянных коробчатых койках, стали размышлять, каждый о своем.
- Ты знаешь, - сказал Аркадий, - последнее время я все чаще думаю о "Минине". Мы найдем его. Представь себе остров, около него на морском дне лежит корабль. На его палубу опускаются водолазы. Они медленно плывут по коридорам и открывают двери кают. Одна… Вторая… Третья. И, наконец, в последней на полу - пенал. Вот увидишь - будет именно так!..
Томительное непрекращающееся движение койки вверх-вниз отвращало от беседы. Перевернувшись несколько раз с боку на бок, я уснул тяжелым, не расчлененным на эпизоды сном.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Остров Кунашир
Вместо обещанных расписанием суток с четвертью мы шли два дня и две ночи. Встречный ветер и пятибалльная волна уменьшили скорость "Крильона" до трех узлов. Пароход шел настолько медленно, что шипящая вода, возникнув у его носа, успевала погаснуть, не пройдя расстояние до первой мачты.
"Крильон" был переоборудован из сухогруза. Аккуратно выкрашенные белой краской огромные каюты не могли скрыть свое прошлое. Признаки трюмов обступали нас со всех сторон. На потолке ряды заклепок выдавали места, где раньше крепились подъемные механизмы, коробчатые койки стояли, как стеллажи.
Нам досаждал буфет. Мы не купили ничего на берегу и были отданы волей случая на милость двух немолодых девушек, изредка открывавших дверь с обманчивой табличкой "обед и ужин".
Девушки укачались. Вместо вожделенных супов и котлет в буфете продавали сырые яйца.
Мы привыкли к ним только у берегов Итурупа. Мы пили сырые яйца, собирая соль, как подаяние, у Итурупа, и бегали на палубу смотреть, как проплывают мимо берега.
Вдоль охотского, зеленого и туманного, берега мы вышли к проливу Екатерины. Ночью огромный вулкан надвинулся на теплоход. Он навис над палубой, как наваждение. Стеклянные звезды обрамляли его вершину. Вершина была двуглавой. Даже в черной синеве ночи угадывалась первая, плоская как стол, над которой торчал еще один конус.
- Тятя! - назвал Аркадий вулкан, сверившись с книгой. - На рассвете придем в Южно-Курильск.
Кунашир встретил нас солнечной погодой. Над яркой, омытой дождем зеленью синело сверкающее небо. С бурых скал свисали белые ниточки водопадов. Одинокий клок тумана дрожал, зацепившись за косматый склон сопки.
Южно-Курильск оказался маленьким городком на берегу неглубокой бухты.
Мы сошли на причал, расспросили дорогу и по шаткому, в три доски, тротуару добрели до главной улицы.
Она была посыпана мелким шлаком. Невысокие деревья, кусты за низенькими заборчиками, высоко поднятые деревянные тротуары, одноэтажные домики… Он был чистым и даже щеголеватым, этот маленький поселок, приютившийся у подножия плоской каменистой возвышенности, выступающей в море, и ограждающей с востока бухту.
Найти музей в таком городке было несложно.
По внешнему виду он ничем не отличался от окружающих домов - дощатое одноэтажное здание, судя по керамическим составным трубам, построенное еще при японцах. Аркадий поднялся на крыльцо и постучал.
Дверь открыла невысокая полная женщина.
- Василия Степановича нет, - сказала она. - Вышел.
- Скоро придет?
- Может, и скоро.
Она держала в руке тряпку. Решив, что перед нами уборщица, Аркадий сказал:
- Дорогая, мы приехали к нему. Подождем его в музее, а?
- Ждите.
- Простите, - сказал Аркадий. - Можно войти?
- Бумаги у вас есть?
- Бумаг у нас больше чем нужно.
- Я супруга Василия Степановича, - строго сказала женщина и приняла из рук Аркадия командировочное удостоверение.
Затем она провела нас в маленькую комнатку с письменным столом, плоским стеклянным шкафом и тонконогим креслом - кабинет директора, но одних не оставила, а принялась тут же протирать тряпкой окно, охотно отвечая на вопросы.
- Вы давно на острове? - спросил я ее.
- С сорок седьмого.
И мы услышали удивительную историю о том, как она попала на остров. Рассказ заслуживает того, чтобы быть переданным со всеми особенностями присущей женщине манеры говорить и мыслить.
История супруги директора музея, рассказанная самой женщиной
Ехала я сюда с мужем, он - по вербовке. Морем мы шли. А брали, вишь, у кого все бумаги. А я их выправить не успела, вербовку-то. Никто и слышать обо мне не хотел. Ночью провел он меня на пароход, а утром дежурный заметил. Вывели меня, весь день до вечера на причале просидела. Сижу, на пароход смотрю, дышать нечем - плачу: "Вот-вот, думаю, отойдет!" Ничегошеньки не ела. К вечеру пароход загрузили, сходни убрали, только сено для лошадей осталось. Грузят его: свалят в сетку, скомандуют и - пошла! Стрелой сетку поднимут - и в трюм. Вижу, идет мимо меня старичок, морской человек, в фуражке. "Ты чего, дура, - говорит, - ревешь?"- "Мил человек, - отвечаю, - скоро отойдет?". А старичок был вроде главного, все, кто грузил, его слушались.
"Сейчас, - говорит. - Вишь, сходни убрали. Никого на корабль, никого с корабля. Теперь, говорит, и хочешь на него, не попадешь".
Я в рев - опять вся в слезах сижу.
"Ты чего?" - опять спрашивает. Я ему - так и так, рассказала - жена, мол, хоть и невенчанная. Не берут!
И опять в слезы.
"Ну, ладно, - говорит старичок, - посиди, я сейчас придумаю. - Подошел к работягам, потолковал с ними, рукой машет, зовет. - Вещей много? - спрашивает. - Собирай скорее".
А какие вещи? Кошелки две да узел-постель. Повел он меня к сену. Как сетку опустили, сена пакеты положили. "Лезь, говорит, сверху. Лезь - не бойся".
Прикрикнул он на меня, я и полезла. Как поднимали, выше домов, под самое небо, как над водой несли - не помню. Открыла глаза, внизу люди на пароходе хохочут. Опустили меня на палубу, вынули из сетки, гляжу - рядом одни кошелки.
"Узел-то твой - тю-тю, - говорят, - в воду упал".
Стою, разинув рот, а прямо на меня Вася идет. Подбежал, за руки схватил и в трюм тащит. Спрятал меня, считай, на самое дно. Говорят, меня долго искали: видел кто-то, как я из сетки вылезала. Да не нашли, а пароход через час в море вышел. Вывел меня Вася, а назад пароход не повернешь. Всю дорогу, пока шли, Васю ругали кому не лень. Начальников-то много. Но зато вместе приехали. Сначала судомойкой в столовой работала, потом в магазин пристроили: все по торговой части. Мой институт кончил, а все равно здесь остались. Так и живем…
Хлопнула входная дверь.
- Вот и он.
В кабинет вошел пожилой мужчина.
- Вот вы какой! - сказал он Аркадию. - А это ваш товарищ?
- Да.
- Ну что ж, выкладывайте новости - жду.
Я понял, что предприятие с "Мининым" директору по душе.
Аркадий рассказал о том, что удалось нам узнать за последние месяцы.
- Изменный? - удивленно протянул Василий Степанович. - Так это рядом! У меня там бригадир знакомый. И добираться несложно.
Обсудив, что и как, они решили, что, закончив работу в музее, Аркадий отправится со мной на Изменный. Если обломки "Минина" и "Аяна" там, Василий Степанович вызывает с Сахалина водолазов.
- А теперь я покажу вам музей, - сказал директор. - Народу раз-два и обчелся - я, два научных сотрудника и уборщица. Посетителей мало. Обещают ввести вторую туристскую линию Владивосток - Курилы. Вот тогда хлопот прибавится!
- Рановато музей открыли? - сказал Аркадий.
- Ничего. Место нужное. Пошли, что ли?
Музей размещался в двух комнатах. В одной висели на стенах карты, на полках стояли вырезанные из камня и кости фигурки, лежало айнское рукоделие, вещи, завезенные зверопромышленниками с Камчатки. Тут же в углах грудились сухие брикеты анфельции - водоросли, добываемой на юге Кунашира, лежали образцы пемзы. Директор показал доску из обшивки русского коча, найденную при строительстве. Рядом стояло ружье. Ствол его был покрыт зеленью.
- Подарок Краевого музея, из Хабаровска. Подлинное, восемнадцатый век.
Вторая комната была заставлена чучелами птиц, на полках лежали засушенные звезды, ежи и крабы. Несколько плохо сделанных муляжей изображали рыб - горбушу, сайру.
- И это всё? - удивился Аркадий.
- Не сразу, - спокойно ответил директор, - Дайте встать на ноги. Потом я покажу запасник, там у меня скелеты…
Отправив меня искать место в гостинице, Аркадий с директором остались составлять списки необходимых музею животных.
В маленькой гостинице мест не оказалось. Я вернулся. Решено было разместить нас в кабинете Василия Степановича.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой с помощью вертолета мы достигаем острова Изменного
Аркадий закончил работу: в музее, и Василий Степанович первым же рейсом отправил нас на Изменный.
Аэродром. Мы влезли по узенькому трапу в машину. Загремел мотор. Кабина наполнилась щелканьем и дребезжанием. Затем звук двигателя перешел в грохот, пол качнулся, за окном качнулась и начала валиться набок земля. Летное поле превратилось в узкую коричневую полосу. Вертолет несло в сторону синего искрящегося моря.
Мы с Аркадием сидели на лавке и, подавленные шумом, молчали.
Не успел отойти Кунашир, как на синей поверхности океана возник небольшой зеленый остров. Он был подобен опухоли - края приподняты, середина вдавлена. Туман испарений курился над ним.
Остров стремительно приблизился, остановился, и стало видно, что это вершина затонувшего вулкана. В кратере светилось голубое озеро. Ручей, синей лентой вытекавший из него, резал край горы и с отвесной стены падал дымной полосой в море. Белая пена водопада казалась неподвижной.
- Вот он какой - Изменный! - пробормотал Аркадий. Я понял его по движению губ.
Мотор невыносимо ревел. Пилот открыл дверь и, обращаясь к нам, крикнул:
- Собирайтесь!
Машина пошла вниз.
Земля стала медленно подниматься. Отчаянно, из последних оборотов, взревел двигатель. Ноги ощутили удар, мотор чихнул и остановился. Тишина, как обвал, придавила нас.
В кабину вошел пилот и открыл дверь.
К вертолету сбегались люди в ватных куртках.
"Добрались!" - с удивлением подумал я.
Сопровождаемые кучкой рыбаков, мы вошли в поселок.
- Их надо к бригадиру! - сказал кто-то.
Нас провели в маленький барак.
В низкой и тесной комнатке сидел за столом худой чернобородый человек. Он сидел, согнувшись в три погибели над громадным, разграфленным на мелкие клеточки листом, и с ожесточением вписывал в них тупым карандашом неуклюжие большие цифры.
- Совсем задурили голову, - сказал чернобородый, поднимая от листа невидящие глаза. - Кому это, скажи пожалуйста, нужно? Вот сижу. Нет чтоб в море ходить.
Мы с Аркадием вежливо слушали.
- Без статистики нельзя, - сказал я, поняв наконец, о чем идет речь. - Это у вас данные по улову?
Чернобородый кивнул.
- Матевосян, - сказал он. - Моя фамилия Матевосян. Жить у нас будете? Туристы?
Мы объяснили, кто такие и что будем делать на острове.
- У нас свободно. Живи где хочешь, - сказал усталый Матевосян. - Раньше народу было много - комбинат хотели строить. Не стали - народ разъехался. Теперь от Кунашира работаем.
Аркадий вежливо наклонил голову.
- Вот наши документы, - сказал он.
Матевосян читать их не стал.
- По радио про вас сообщили. С пограничниками вы как?
- Вот разрешение.
- Со мной беседовать хотите?
- Да.
- Но терпит?
- Терпит.
- Если можно, день-два. Совсем пропадаю. Тьфу! - Он плюнул и сказал, обращаясь к рыбаку, который привел нас: - Григорьев, покажи им пустые дома. Пусть выберут. Если стекол нет - фанеркой забей. Дров пускай принесут…
Дом, к которому привел нас Григорьев, был собран из щитов, привезенных с материка.
- Вербованный один ставил. Семья не приехала, - объяснил наш провожатый. - Он за нею во Владивосток махнул, там и остался.
В доме были две комнатки и кухня. По углам зияли черные пятна плесени. В щелях гулял ветер.
- Считай, два года пустой стоит, - задумчиво сказал рыбак. - Может, вас к себе пустить? У меня посуше. Одну комнату мы с женой освободим.
- К нам, наверное, еще народ приедет, - сказал Аркадий. - И вещей тогда будет много. Так что мы тут. Тепло ведь сейчас.
- Бывает тепло, - согласился рыбак.
Не говоря больше ни слова, он ушел. Мы остались одни в пустом доме с чемоданами и рюкзаком.
- Знаешь что, - сказал Аркадий, - не терпится посмотреть. Пошли?
- Айда!
Мы вышли из поселка и витой, неровной тропинкой стали подниматься в гору. В густом, насыщенном запахами прели и сырости лесу было тихо. Голубые кисточки - листья бамбука шелестели у наших колен. Тонкие лианы свисали с деревьев.
После утомительного подъема мы достигли наконец вершины горы.
Под нами, зеленый и покатый, поднимался из моря остров. Он поднимался, круто взметая вверх отвесные, коричневые скалы.
- Фу, какая красотища! - сказал, отдуваясь, Аркадий.