Через несколько минут сигнальный пост передал: "Противник движется Килен-балкой". Последовал приказ: "Приготовиться к залпу!". Наступила томительная пауза.
Максим, приоткрыв канаты, закрывающие амбразуру, видел, как грозной лавой движутся тёмно-синие мундиры французской пехоты. Семён натянул потуже бескозырку, а Артемий, так и не ушедший в лазарет, докурив самокрутку, торжественно хмыкнул. Застыли в напряжении солдаты в траншеях и орудийная прислуга. Все понимали, что атака будет тяжёлой.
Но, конечно же, никто из них ещё не мог и догадываться, что против уцелевшей горсточки измученных людей французский главнокомандующий Пелисье направил 21 батальон отборных войск, из них два батальона императорской гвардии Наполеона III.
Колонна противника все двигалась и двигалась вперёд, временами давая залпы по нашим ложементам.
Прозвучала команда:
- Левый фас, начинай ядром с дальней картечью!
Плеснуло огнём дуло орудия, а Максим уже подносил новую порцию пороха. Над головой назойливо посвистывали пули, и не прекращали то тут, то там вгрызаться чугунные ядра. У мальчишки побаливало левое плечо, обгоревшее вчера. Он то и дело посматривал на бинт: не сочится ли кровь. Но, видно, травы, приложенные всезнающим Артемием, действовали безотказно.
Наступающая колонна уже перешла на бег. Шквалом огня встретили её ложементы, но через какое-то мгновение французы были уже в них.
Короткая рукопашная схватка - и слегка поредевшие батальоны всего в ста метрах от люнета.
Вскочив на банкет, лейтенант Тимирязев, не переставая, кричал:
- Огонь, огонь, огонь!
Падали, подкошенные картечью, солдаты в синих мундирах. Но новые, переступая их, упрямо лезли вперёд. С правого фланга показались русские солдаты - уцелевшей роты Полтавского полка. Они быстро неслись наперерез противнику. Короткий рукопашный бой. Максим схватил ружьё и хотел было перескочить через вал, но тяжёлая рука Семёна отшвырнула его на землю:
- Стой! Стой, ошалелый!
Мальчишка увидел снизу, как на вал вскочил французский офицер со знаменем в руках, но в то же мгновенье рухнул на спину. Раздалось ожесточённое хриплое "ура!". Это командир люнета с несколькими матросами бросился на французов.
Перемахнул через вал и Семён.
Только сейчас Максимка заметил, что Артемий лежит на земле с другой стороны орудия. Он подскочил к матросу. Тот тяжело дышал, не открывая глаз. Мальчишка быстро осмотрел его. Крови нигде не было. Он поднёс флягу к разомкнутым губам и начал натирать виски. "Контузило, - соображал Максим, - надо бы оттащить в лазарет, но как? Одному не одолеть…"
Он осмотрелся. Вокруг лишь клочья порохового дыма и костры подожжённых корзин, ящиков, брёвен да тела убитых и умирающих. Шагах в двадцати от него пробежали солдаты, он хотел их окликнуть, но за грохотом боя они бы его всё равно не услышали.
Тогда Максим решительно приподнял грузное тело Артемия и, сопя и задыхаясь, потащил дальше от батареи. "Может быть, за горкой кто перехватит, - думал он, - а я ещё возвращусь к орудию…"
В это время из дымовой завесы, перекрывшей пространство вокруг люнета, сигнальные посты донесли, что противник овладел Селенгинским редутом и движется в обход Камчатки.
Павел Степанович Нахимов с самого начала штурма находился впереди идущих в контратаку матросов. В двух шагах от адмирала завязалась отчаянная схватка. На каждого русского приходилось человек по десять французов. Матросы, очертя голову, бросались в это побоище, загораживая своего адмирала.
Раненый, истекающий кровью командир люнета лейтенант Тимирязев отдал приказ заклёпывать орудия, брать с собой принадлежности и отступать за прикрытие.
Матросы бросились исполнять приказание, но было поздно - удалось вывести из строя лишь несколько орудий. Отбиваясь, горсточка солдат и матросов отступала к Малахову кургану…
Изнемогая под тяжёлой ношей, Максим поднял голову и неожиданно увидел справа от себя золотые эполеты Нахимова. Со штыками наперевес на адмирала бежали французы.
Ещё мгновение - и они будут рядом.
Адмирал выхватил саблю. И в эту же минуту плотное кольцо из десятка матросов окружило его. Французы были опрокинуты.
Но задние продолжали наседать. Это была часть вражеских пехотинцев, которые обошли Камчатский люнет с тыла. Отбиваясь штыками, группа матросов во главе с Нахимовым отступала к валу между Малаховым и вторым бастионом. Там завязалась ожесточённая схватка.
Французы, овладев Камчатским люнетом, повернули орудия и уже с близкого расстояния начали обстреливать Малахов курган. Над головой Максимки, лежавшего на земле с распластанным рядом Артемием, завывала картечь. Один из снарядов взорвался рядом, и через мгновение мальчишка почувствовал, как по шее его бежит тёплая струйка крови. Опустив Артемия в какую-то канаву, он понял, что тот убит.
И вдруг неожиданно Максим почувствовал резкую боль в ноге. Он попытался встать, но ноги не удержали, и мальчишка рухнул рядом с мёртвым матросом.
Он лежал на земле, не в силах подняться от жгучей боли. В воздухе проносились ядра - это его Камчатка била уже по своим: на люнете развевалось знамя с французским орлом. Бессильные горячие слёзы текли по измазанному грязью и пороховой гарью лицу…
А в это время с кучкой солдат и матросов Камчатки Павел Степанович Нахимов, превозмогая боль (вражеский осколок зацепил и его), добрался до Корниловской башни, и вскоре Малахов курган вновь заговорил грозными голосами своих мортир.
Максимка, обливаясь потом, пытался ползти по каменистой земле. Он с радостью заметил, как стали пятиться назад ненавистные синие спины, как они откровенно поворачивались и поспешно отбегали к Камчатке, чтобы поскорее укрыться за огнём её орудий. Максим злорадно ухмылялся: он хорошо знал, что, пока французы не сумеют возвести вал, им придётся туго, так как Камчатка, в отличие от редутов, не была защищена с тыла.
Кружилась голова, казалось, вот-вот он потеряет сознание. Максим полз, закрыв глаза и стиснув зубы до хруста. Когда открывал слабеющие веки, видел впереди всплески земли под ядрами, обрывки серых дымков и отступающих французских пехотинцев.
И вдруг раскатистое, невероятно громкое "ура" послышалось впереди. Максим приподнял голову и увидел, как, врубаясь в панически бегущих французов, блестя поднятой саблей, вырвался из-за куртины Малахова кургана всадник на белоснежном коне. За ним лавиной - перекрещенные белыми ремнями русские конники. Мальчишка вскочил на ноги и в то же мгновение потерял сознание.
Это была знаменитая атака генерала Хрулёва, который, собрав резервы, вовремя подоспел на помощь защитникам кургана. Атака была настолько неожиданна, что французы, не успев опомниться, были выбиты с Камчатского люнета и отхлынули в направлении Киленбалочных высот. Над Камчаткой на некоторое время снова взвилось боевое русское знамя.
Максимка очнулся в блиндаже на Малаховом кургане. Женщина с белой повязкой на голове бинтовала ему рану. Когда мальчик стонал, она приговаривала:
- Терпи, родименький, терпи, касатик мой сизокрыленький…
Было неожиданно приятно слышать ласковые слова, даже немного смешно. Губы сами собой растянулись в улыбку, но, наверно, она была слишком жалкой, потому что женщина, поглядев на мальчишку, сочувственно пропела:
- Вижу, галчонок мой сиротливенький, вижу, как губки-то от боли ворочаются. Но ничего, потерпи, голубок-страдалец: в лазарет отправим, там тебе враз осколок вражеский вытащут, как новенький, запляшешь ещё!.. Потерпи маненечко…
Ловкими мягкими руками она перевязывала раненую ногу. У неё было широкое, большое лицо и почти совсем белёсые брови, а чуть правей верхней губы совершенно посторонней прицепилась бородавка. Максим бессознательно наблюдал, как она смешно дёргается над не закрывающимся ни на минуту ртом.
Кто-то стонал в глубине блиндажа и, задыхаясь, просил воды. Кто-то, заглушая боль, пел песню, слова которой трудно было различить. Рядом с Максимкой хрипел солдат, и санитар, в грязном, испачканном кровью халате, тщетно пытался напоить его.
А над землянкой продолжался бой. Ружейная пальба не стихала ни на минуту, слышалось грохотанье мортир оборонительной башни и частые взрывы вражеских снарядов. Когда удар приходился рядом, с потолка осыпалась земля и неприятно лезла в глаза, уши, рот.
Недалеко от входа раненый матрос взволнованно говорил:
- Их благородие генерал Хрулёв как вдарили, как вдарили - так аж одни перья от хранцуза остались! Но до биса ж много их лезет сегодня. Чисто саранча!.. Павел Степаныч контузию, говорят, получил, но на баксионе остался. Значит, нашему брату нияк ретироваться в лазарет нельзя, - заключил он, поднимаясь со скамьи.
И, поблагодарив перевязывавшую его девушку, заковылял к выходу.
- Прасковья, - послышался голос из дальнего угла блиндажа, - подь сюда, милосердная!
Женщина, ласково похлопав Максимку по щеке, отошла от него, а тот же голос продолжал:
- Ты наче Христос исцеляешь, Прасковьюшка… Подтяни бинт потуже, а то кровь не хочет угомониться.
Максимка видел, как в землянку быстро спустился молоденький офицер. Он что-то сказал санитару. Тот кивнул головой и пошёл между носилками. Мальчишка сообразил: "Верно, решают, кого в первую очередь вывозить в лазарет". До него донёсся голос офицера: "…легкораненые могут помочь…".
Снова над ним склонилась Прасковья. Она ласково приговаривала:
- Свезём тебя в лазарет, милёнок. Вот сейчас арба подойдёт, поедешь на излечение…
Максим напряг все силы и медленно проговорил:
- Я ведь… не тяжелораненый, тётенька… я и подождать могу…
- Молчи, - погрозила Прасковья, - это почему подождать-то? Ты - маля, к ранениям не привыкший, тебя в первую очередь уладить надобно… - Максимка хотел возразить, но сил не хватило, и он прикрыл глаза - так было легче.
Потом парнишка услышал, как к Прасковье, захлёбываясь от слёз, подошла другая сестра милосердия. С трудом выговаривая слова, произнесла:
- Офицер сказал… что там… у Будище… Ваню моего, Ваню… ядром.
Дальше она уже не могла говорить, и только через минуту Максим услыхал снова:
- Прасковья Ивановна, дозвольте отлучиться… Я мигом, только взгляну… только…
Глухое клокотание прервало слова. Прасковья сказала:
- Иди, Глаша, иди, миленькая. Да сохранит тебя господь и вселит силу в грудь твою, сиротинушка.
Открыв глаза, Максим увидел, как, согнувшись, поднималась по лесенке молоденькая сестра милосердия Глаша. Вслед ей крестилась Прасковья Ивановна.
Тяжёлые часы переносил в это время правый фланг Малахова кургана. Укрепившись на Селенгинском и Волынском редутах, противник обратил всю огневую мощь против выдвинутой вперёд батареи лейтенанта Будищева. Разрушения были там огромные. Но, поддерживаемая огнём Корниловской башни, она продолжала вести стрельбу по англичанам, которые, используя катакомбы, пытались обойти курган. Сплошной столб огня и дыма повис на правом склоне Малахова. Ничего не было видно шагах в тридцати…
В санитарную землянку то и дело вбегал какой-нибудь солдат или матрос и быстро выкрикивал:
- Федорчук (или другую фамилию) тут?
Раздавался хриплый и тихий голос:
- Тут, братишка!..
- Значит, живой! Ну, давай не скучай, земляк!
И сейчас же убегал…
Подъехала арба. Начали выносить тяжелораненых. Их уже заранее передвинули поближе к выходу.
Два солдата подхватили носилки с Максимом и начали подниматься по ступенькам.
- Ух ты, - произнёс задний, - как пёрышко, лёгонький. - И тут же удивлённо: - Да это ж мальчонок!
Они поставили носилки у арбы и снова спустились в землянку. В это время Максим услышал знакомый голос где-то рядом:
- Пострелёнок такой… Рыбальченкой зовут… Мне сказали ранен, здесь лежит.
Кто-то спросил:
- С Камчатки который?
- Точно, с Камчатки! Белобрысый такой…
Голос Прасковьи Ивановны ответил:
- Есть он, касатик. Увозят его в лазарет… Да ничего, выправят там… Поди, поди, погляди… у телеги он…
Максимка приподнялся и радостно протянул руки навстречу приближавшемуся к нему Петру Марковичу Кошке.
Они не виделись уже с месяц. Матрос сильно похудел за это время, но голубые навыкате глаза горели так же озорно и уверенно.
Кошка подбежал к Максиму и крепко сжал протянутые руки в своих ладонях. Потом наклонился к носилкам и заботливо спросил:
- Куда ранен, браток?
- Нога…
Матрос понимающе кивнул.
- Боль-то, небось, поджаривает?
- Да нет, Пётр Маркович, - попытался улыбнуться Максим, но матрос оборвал его:
- Ну, ну, браток, ты уж мне не сочинительствуй, сам знаю - крепко закручивает.
На прошлой неделе с лазаретом расстался…
Недалеко от арбы плюхнулось ядро, но не взорвалось. Кошка недовольно покосился на него:
- Вот окаянное! Понятие ведь надо иметь, куда падать-то!
Максим улыбнулся на это одними глазами, а матрос деловито поправил на нём шинель, словно она могла спасти от бомб или осколков. Потом Пётр заговорил, присев на корточки у носилок.
- Ты, главное, вертайся поскорее… В гошпитале быстро справят тебя. Там, браток, один Николай Иваныч такие чудеса делает, что даже хранцузы и англичане дивуются! Что рука, что нога, коли надо, отрежет и пришьёт тут же, - он, браток, на всё горазд. Ты вот что, - заговорщическим тоном продолжал Кошка, - когда только внесут в лазарет, сразу объяви: мол, тащите к Николаю Ивановичу, к Пирогову, значит, самому - и всё! Он меня знает - скажешь, от Кошки я, так, мол, и так. Ну, понял?
Максим благодарно закивал головой. Подошёл санитар и сказал:
- Теперь твоя очередь в арбу сигать. Давай-ка перетащу! - Но Кошка отстранил солдата:
- Я сам его снесу.
И, велев Максиму обхватить себя за шею, осторожно приподнял мальчика над носилками.
Уже лёжа на примятой, но всё равно мягкой соломе, Максим спросил Петра:
- Камчатка наша… как?
Матрос наклонился к нему и коротко ответил:
- Наша она, Максим… наша!
Мальчишка удовлетворённо закрыл глаза, и арба покатилась вниз по склону Малахова кургана.
Кошка сказал неправду. Он уже знал, что генерал Хрулёв продержался на люнете не более получаса. Новой контратакой французы вытеснили русских смельчаков, и с этого момента "наша Камчатка" перестала существовать.
Слух о падении Камчатского люнета мгновенно облетел бастионы. Все были уверены, что окрылённые первым значительным успехом враги будут развивать наступление. К передовым позициям подтягивались резервы. Но пока продолжалось затишье. Видно, трудная победа отняла у противника много сил…
…На редут Шварца прибыло подкрепление- - три полевых орудия. Их установили невдалеке от Колькиных мортирок. И как только прислуга уселась отдохнуть, мальчишка подошёл к пушкам.
Он деловито осматривал длинные медные стволы с литыми вензелями, посматривал на торцы цапф, с видом знатока заглядывал в дуло. Потом остановился около одного из орудий и, опершись спиной на колесо, начал водить пальцем по стволу чуть выше запальника. При этом губы его неторопливо шептали.
Старый артиллерист, дядька Мирон, вытачивавший что-то возле своего орудия, посмотрел на мальчишку и пробурчал:
- Новые птички появились, и Николка уж тут как тут, враз от своих мортирок переметнулся.
Степан Ковальчук, мастеривший вместе с Мироном, посмотрел внимательно на мальчика и улыбнулся:
- Це вин, дядько Мирон, колдуе. Бачишь, - Степан хитро прищурился, - лопоче чегось?
- Верно, - ответил Мирон, - шевелит губами. Другой подумает - шепчет молитву, коли не знает, что мальчишка етот ни к одной молитве святой не приучен.
- Чего уж знать-то: его сызмальству ни грамоте, ни писанине не обучали…
А Колька продолжал шептать что-то, всё чаще поглядывая на Степана. Наконец, Ковальчук встал, положил на лафет напильник и подошёл к мальчику. Тот обрадованно улыбнулся.
- Дядя Степан, вот никак разобрать не могу, - заговорил Колька, - вроде на "он" похоже и не похоже… Помогите, дядь Степан!
- Та разве я все буковки ти знаю, Николка? - виновато посмотрел на него Ковальчук. - Их благородие Тополчанова Хведора знова поспрошай.
Фёдор Тополчанов находился невдалеке и услышал слова Ковальчука. Он тотчас подошёл к ним.
- Что случилось, Николка?
- Да вот позабыл чуток…