- Ничего странного, простое совпадение. Между собой мы зовем их "птичий базар". Я просто хотела узнать твое мнение, а у тебя его, оказывается, и нет.
- Как это нет? - возмутился я. - Нормальные люди. Вялые только какие-то. Вроде не выспались.
- Еще бы! - проговорила Соня и вдруг, покраснев, закусила губу.
- А что такое? - спросил я.
- Ничего, - резко ответила Соня и отвернулась. - Отстань!
- Ты что? - удивился я.
Соня молчала.
- Во психопатка!
- С тобой опасно разговаривать, - сказала она.
Я обиделся:
- Да говорят тебе, я не докладывал. Они сами…
- В том-то и дело.
Я задумался. Действительно, я не могу скрывать свои мысли. Для "птичьего базара" я прозрачный насквозь. Значит, мне нельзя доверять секреты. Да, но какие секреты могут быть у этой девчонки?
- Послушай! - Соня схватила меня за рукав и подтянула к себе поближе. Сейчас выйдет Скворцов. Быстро повторяй в уме какие-нибудь два слова и ни о чем больше не думай…
- А о чем я должен не думать?
- О господи! - Соня оглянулась на дверь. - Ну я же сказала тебе, как мы их дразним. Нехорошо. Повторяй что угодно, только быстренько, слышишь? И не думай о "птичьем базаре".
- Ладно уж… - согласился я.
Тут дверь отодвинулась, и вышел Игорь Степанович.
- А, черная молния! - весело сказал он Соне. - За взбучкой пришла? Ступай, тебя ждут.
Соня тревожно взглянула на меня и вошла в учительскую.
- Пойдем, Гольцов, - позвал меня Игорь Степанович.
Мы двинулись по коридору.
Вдруг он остановился так резко, что я чуть не налетел на него, и строго сказал:
- Не делай больше этого, слышишь? Это опасно. Это может плохо кончиться.
Я растерялся:
- А что я такого делаю?
- Ты повторяешь про себя ерунду: "Птичье задание, домашний базар…" Без Виктора Васильевича не смей учиться блокировке, иначе сломаешь себе голову.
Я, собственно, хотел забыть о "птичьем базаре" и думать только о домашних заданиях: задают их здесь или нет. Но, видимо, одного хотения было мало.
Игорь Степанович посмотрел на меня и вдруг улыбнулся:
- Дурачок, да мы давно уже знаем, что ребята нас дразнят "птичий базар". Случайное совпадение фамилий. А что касается домашних заданий, то все твои тревоги напрасны. Заданий на дом у нас не задают. Нельзя учиться думать по заданию.
9
Я ожидал увидеть в классе телевизоры, счетные машины, на худой конец, магнитофоны, но ничего этого не было. Более того, в маленькой комнате с глухими светло-зелеными стеками не было даже доски. В центре комнаты стояли две парты, покрытые черным пластиком, а возле передней стены - учительская кафедра ярко-оранжевого цвета.
Дверь задвинулась, мы сели. На своей парте я увидел плотный лист глянцевитой белой бумаги и стеклянный карандаш без стержня. Я попытался передвинуть лист - он лежал как приклеенный. Взял карандаш и провел им по листу - на нем появилась и замерцала голубая светящаяся линия. Я испугался: а вдруг я что-нибудь испортил? Но догадался сразу: надо провести по линии тупым концом карандаша. Линия погасла.
- Молодец, быстро освоил, - похвалил меня Игорь Степанович. - А ты рожицу нарисуй. Все так делают.
Вместо рожицы я нарисовал самолет. Он вышел кривоватый, но довольно красивый.
- Птеродактиль, не иначе, - сказал Скворцов. - Только беззубый.
Я приподнялся и увидел, что у него на кафедре лежит точно такой же лист бумаги и на нем светится контур моего самолета.
- Подожди, не стирай, - проговорил Скворцов. - Крылья самолета плохо отцентрованы. Они отвалятся в воздухе. Надо так…
Поверх моих дрожащих голубых линий загорелись пряменькие, розовые настоящий чертеж.
- А стабилизатор, прости меня, просто нелеп. Он совсем от другой машины. Понял?
Мое голубое страшилище погасло, остался лишь изящный самолетик, нарисованный розовым.
- Запомни линии, - сказал Игорь Степанович, и рисунок исчез. - А теперь сделай то же самое.
Я старательно принялся рисовать. Всякий раз, когда мой карандаш отклонялся, на этом месте повторялась розовая линия.
- Видишь? - сказал Скворцов. - Я задал программу, а ты ей не следуешь.
С третьего раза у меня получилось.
- Ну хорошо, - сказал Игорь Степанович, и самолетик погас. - Побаловались, и хватит. Ты ошибаешься: у нас не урок рисования. Просто мы осваиваем учебную технику. Начнем с математики.
И Скворцов начал быстро и толково объяснять мне самые азы - то, что известно каждому третьекласснику. Я немного расстроился, но решил потерпеть.
Объясняя, Игорь Степанович не задавал вопросов, он только негромко приговаривал:
- Это понятно. Это тоже понятно… - На моем листе вспыхивали и исчезали ряды красных цифр. - Нет, нет, тут ты путаешь. Смотри сюда… Ясно, да не совсем. Еще раз смотри… Э, голубчик, да ты и в таблице умножения не силен. Знал, да забыл… Ага, вот теперь зацепилось. Ну, тяни, тяни ниточку.
Написанное им исчезло, и в верхней части листа вспыхнул пример. Я принялся пыхтеть над ним, попутно размышляя, что при такой-то технике можно вовсе обойтись без учителя.
- Отвлекаешься, - недовольно сказал Игорь Степанович. - И вот пожалуйста…
Написанная мною семерка начала пугающе расти, толстеть, наливаться ярким красным светом. Я поспешно написал на ее месте девятку. Все стало нормально.
- Ты, Андрей, напрасно меня увольняешь, - сказал Скворцов. - Ни одна машина не может заранее знать, что у тебя семью семь - сорок семь. А вот теперь посиди, порешай примеры, а я пойду погуляю. Что-то мне нездоровится.
10
Скворцова сменил Виктор Васильевич. Он благодушно уселся за кафедрой, устроился поудобнее (ему там было тесновато), зевнул и вдруг, взглянув на меня свиными глазками, произнес:
- Удивительное дело, я совершенно не чувствую себя уставшим!
Голова моя еще гудела от непривычной нагрузки, в глазах мелькали огненные цифры.
"Ну прямо! - не удержавшись, подумал я. - Чего же тогда зеваешь?"
Виктор Васильевич игнорировал мою реплику.
- Ну-ка, Андрейчик, - совсем по-домашнему предложил он, - повтори эту фразу три раза, только молча.
Я добросовестно повторил.
- Для начала не так уж и плохо, - похвалил меня Виктор Васильевич и снова зевнул. Я подумал, что он делает это нарочно, чтобы я не особенно напрягался. А я и действительно сидел как на иголках: ведь именно сейчас начиналось то самое, необыкновенное, по сравнению с чем понятные уроки Скворцова казались мне детской забавой. - Но смотри, что у тебя получается: "Удивительное… м-э… дело… чего тут удивляться, нашел чему удивляться… м-э… как там дальше-то?.. удивительное дело… забыл… чепуха какая-то… удивительное дело, что такой серый валенок…" Это ты меня имеешь в виду?
Воробьев настолько точно воспроизвел все, о чем я успел за минуту подумать, что я покраснел до слез.
- Ну, а о том, как ты второй раз повторил, и говорить не стоит, безжалостно и в то же время добродушно продолжал Виктор Васильевич. - Там пошли чьи-то удивительные глаза и вообще личные дела, которые меня не касаются…
Я готов был провалиться под парту.
- Это, Андрейчик, помехи. Если ты не в состоянии удержать такую пустяковую фразу, что же говорить о серьезном? Ну-ка, постарайся еще три разика, только, пожалуйста, без помех. Я понимаю, слово "удивительно" тебя волнует, но ты не волнуйся, а удивись. Удивись! Я удивился.
- Нет, ты не удивился: ты вытаращил глаза, глупо скривил рот, как двухлетний младенец на горшочке, да еще пожал при этом плечами. Не гримасничай, дорогой, я в кино тебе сниматься не предлагаю. Ведь это действительно достойно удивления: человек занимался математикой два часа - и какие два часа! - и при этом совершенно не устал. Странно и удивительно: совершенно не устал.
Я как раз устал, и даже очень, и фраза не лезла мне в голову.
- Ну да, ну да, - закивал толстяк, - математика утомляет, потому и удивительно. Ну-ка, три раза.
"Удивительное дело, - подумал я небрежно. - Я совершенно не чувствую себя усталым. Странно, я совсем не устал. А ведь действительно…"
И тут произошло первое чудо: звон в моих ушах затих, цифры перестали прыгать перед глазами. Я сидел спокойный, легкий, довольный и удивлялся самому себе. Только рука затекла: я держал карандашик без нужды слишком крепко.
- Да, рука, ручоночка, - озабоченно проговорил Воробьев. - Мы писали, мы писали, наши пальчики устали… Которая? Ну, разумеется, правая. Положи ее на стол и подумай: "Моя рука лежит на столе".
Я подумал.
- Превосходно! - возликовал Виктор Васильевич. - Стол жесткий, холодный и гладкий, а рука теплая и мягкая. Ей нравится отдыхать на столе. Она намного мягче пластмассы, не правда ли?
Я кивнул.
- "Моя рука намного мягче самой мягкой пластмассы". Подумай так. Хорошо. "Она теплая и мягкая".
Наверно, я заулыбался от уха до уха: рука отошла, пальцы благодарно зашевелились.
- Вот видишь, - с удовлетворением сказал Воробьев. - И это сделал ты сам. Одной своей мыслью и ничем больше.
"Ну прямо сам! - подумал я. - Обыкновенный гипноз".
- Ах, Андрюша, Андрюша… - укоризненно произнес Виктор Васильевич. - Ну разве я похож на гипнотизера? Это очень простое упражнение. Надо только подумать. Но подумать без помех. Настойчиво подумать, сосредоточенно. Нет, нет, не так, зачем ты бычишься и пыжишься? Сосредоточенно - вовсе не значит упрямо. Вот учитель тебе говорит: сосредоточься. Ты сделал озабоченное лицо, глаза твои опустели. В голове - салат из картинок, слов и даже отдельных звуков. А почему? Да потому, что нельзя сосредоточиться вообще. Можно сосредоточиться на чем-то, заставить себя думать в данный момент об одном, запретить себе думать о постороннем. А как?
Действительно, как?
- Дело вот в чем, Андрей. У каждого человека есть свое… назовем его так: "запретительное слово". С помощью этого слова, мысленно его произнося, человек гонит от себя ненужные мысли. У тебя тоже есть такое слово. Я его знаю, но необходимо, чтобы ты осознал его сам. Вот ты уже десять раз мысленно произнес одну неприятную для тебя фразу и всякий раз выключал ее одним и тем же словом.
"Какую еще фразу? - подумал я. - Что он мелет? Господи, какой же я тупица! Ай, ладно…"
Воробьев быстро поднял указательный палец.
- Вот, вот.
Я понял.
- Ну-ка, проверь себя, всегда ли ты пользуешься этим словом. Подумай о чем-нибудь неприятном.
"Не так он со мной занимается, - подумал я. - Как с дурачком, по облегченной программе. Ай, ладно…"
- Теперь так, - продолжал Воробьев. - Этим ключом ты можешь пользоваться для самоконтроля. Допустим, тебе надо ответить на вопрос…
Довольно быстро я понял, как надо обращаться с "ключом", как прерывать себя в уме, как возвращаться к тому, что подумал раньше. Мы поиграли в забавную игру "А собственно с чего это пришло мне в голову?". Все это было легко, я бы сказал - слишком легко для начала.
- Именно для начала, - успокоил меня Виктор Васильевич. - Потом я научу тебя, как избавиться от этого слова. А не то в голове будут сплошные ладушки: "ладно" да "ладно". Ну, утомился? А теперь повтори: "Удивительное дело, я совершенно не устал".
"Удивительное дело… ай, ладно!.. я совершенно не устал!" - подумал я.
Это было несложно, но до полетов под куполом еще ой как далеко!
11
В столовой после уроков я наконец увидел всех ребят вместе. Славка и Лена сидели за одним столом с круглой толстенькой девчонкой, которую я раньше не видел. Как я понял, это и была та самая невидимая Рита Нечаева. Ее внешность меня разочаровала: было бы намного лучше, если бы она была похожа на Соню или хотя бы на Лену. Я сразу прозвал про себя Риту "Черепашкой". А она, увидев меня, порозовела и низко наклонилась над тарелкой. Славка с Леной переглянулись и стали смеяться. Бедная Черепашка, она не умела блокироваться! Ей не помогло бы, даже если бы в эту минуту она стала невидимой.
Соня Москвина сидела с двумя переростками, которых я тоже видел впервые. Один из них, широкоплечий, со светлыми глазами и наголо остриженной головой, усердно кушал. Другой, кудрявый, с русыми волосами до плеч ("сердцеед", сказала бы моя мама), разглядывал меня с любопытством.
Я подошел к столу, назвался:
- Андрей Гольцов, - и протянул руку сперва стриженому (он мне показался заводилой), потом кудрявому.
- Олег Рыжов, - сказал стриженый.
А кудрявый манерно привстал и произнес:
- Боря.
- Ну что, Софья, попало? - спросил я.
Соня пожала плечами.
Мой вопрос ей, как видно, не понравился. Но не обязан же я подлаживаться под любое настроение.
Сесть рядом с ними мне никто не предложил, поэтому я устроился за отдельным столиком. Это было, разумеется, неприятно, но я не люблю напрашиваться.
В столовой было тихо, все ели молча, время от времени вопросительно поглядывая друг на друга. Потом вдруг Славка сказал что-то вслух Черепашке. Лена фыркнула, а Черепашка расстроилась.
- Вредина ты! - сказала она Славке, взяла свою тарелку и встала.
Я решил вмешаться, и у меня были на то причины.
Я поднялся, подошел к Черепашке и сказал:
- Садись ко мне.
Она колебалась.
- Садись, чего там, - повторил я и помог ей перенести вилки-ложки и стакан с компотом на свой стол.
- Меня зовут Андрей, - сказал я, когда мы сели. - А тебя?
Она недоверчиво посмотрела на меня, но, в конце концов, я не так уж и фальшивил: я же не видел ее в лицо, всё были только догадки.
- Рита, - ответила она. - Рита Нечаева.
- Давно ты здесь?
- С мая.
- Нравится?
- Ничего.
- Что-то у вас здесь ребята недружные, - заметил я.
- Почему? - тихо отозвалась Рита. - Мы дружим.
- На каникулы домой ездила?
- А у меня нет никого.
Мы помолчали. Рита, потупясь, ковыряла вилкой в тарелке. Я испугался, как бы она не заплакала.
- Послушай, а что они все как в рот воды набрали?
- Это они так разговаривают.
- А ты?
- Я не умею, - призналась Рита.
- Ну и что? Зато ты другое умеешь, - утешил я ее.
И дернуло же меня за язык! Я ей напомнил, сам того не желая, как в нее кидали численником.
- В смысле - у каждого свои способности, - поторопился я объяснить. - Я тоже не умею… пока. Вот мы и будем с тобой как люди. А они пускай хоть на пальцах разговаривают. Ты в какой комнате?
- В пятой.
- А я в седьмой. Заходи ко мне после обеда, поговорим. Кстати, здесь это можно?
- Что "можно"?
- Ну, вместе собираться.
- Конечно, можно.
- Тогда приходи. А то скучно.
- Лучше ты ко мне, - сказала Рита.
- Ладно.
В это время Соня встала и быстро пошла к выходу. Борис и Олег переглянулись и продолжали есть.
Славка и Лена тоже поднялись.
- Совет да любовь, - сказал нам Славка.
- Послушай, ты, мотылек… - Я приподнялся.
- Андрей, не надо. - Рита положила руку мне на локоть. - Не обращай внимания. - И тоже встала.
- А ты куда?
- Домой.
- Так я приду.
- Приходи.
12
После обеда, повалявшись немного в постели, я сбегал в бассейн, искупался и пошел в пятую комнату к Рите. Она, наверно, меня ждала: сидела в кресле и читала книжку. Комната у нее была такая же, как и у меня, только девчачья. На стенах развешаны были цветные открытки, в книжном шкафу, за стеклом, лежали вышитые салфеточки.
- Ну и скукота здесь, однако! - сказал я, садясь рядом с ней. - Все по комнатам попрятались и сидят, как тараканы, поодиночке. Хоть бы стенгазету какую выпускали!
- Почему поодиночке? - Рита захлопнула книгу и потянулась. У себя в комнате она держалась свободнее. - Все сейчас у Сони, там у них дискуссионный клуб.
- Ну, и что они обсуждают?
- Не знаю. Соберутся все и молчат. Я сначала ходила, а потом перестала. Они от меня скрывают.
- Что скрывают?
- Откуда я знаю? Соня говорит, что со мной опасно разговаривать. А я не болтливая. Я просто мыслей прятать не умею. Воробьев со мной бился-бился и перестал.
- Зато ты исчезать умеешь.
Рита промолчала.
- Послушай, - спросил я, - а это трудно - исчезать?
- Легче легкого.
- Исчезни, пожалуйста, - попросил я.
Она взглянула на меня - и исчезла. То есть совершенно пропала, ни облачка. Потом появилась снова.