- Снимай штаны и залезай на ящик! - скомандовал Фигуран. - Выжми да к огню - разом просохнут. Ну, что ты глаза выпучил?
- Да-а!.. А как же я без штанов? - покосившись на образа, завопил опечаленный Степашка. - Разве же здесь баня?.. Тут церква…
Фигуран плюнул.
- А что тебе церковь? - возмутился Кирюшка. - Бога нет. Святые - обманщики. Попы - жулики. У нас на заводе - в церкви кино, а на колокольне - прожектор.
- Да ведь то кино… а то штаны скидывать, - засомневался Степашка. - Ну я скину, а в чем же? Так, что ли, голый?
- В мое пальто завернешься, - позволил Кирюшка. - А мне и так возле огня тепло… В бога только глупые верят. Да которых попы обманули, - усаживаясь рядом со Степашкой, продолжал Кирюшка. - Ну-ка, скажи, если бы был бог, разве позволил бы он советскую власть? Он грохнул бы молнией, да громом, да ветром затряс бы землю. Так бы все и повалилось. А то ничего не валится.
- А учитель рассказывал, что где-то на Кавказе один раз земля дрогнула и что-то там повалилось.
Кирюшка насупился:
- Так это что? Ну, дом какой-нибудь повалился, заборы. Так на их месте новые еще могут построить. Это просто землетрясение. А советскую власть все равно никогда не стрясет.
- А у нас к одной бабке пришел монах, попросил милостыню, а баба его тронула, - не унимался Степашка. - Вот он обернулся и говорит: "Баба, баба, не будет тебе теперь житья от бога!" И что ты думаешь? Прошло года три или четыре. Она уже совсем и позабыла. Пошла баба на свадьбу. Песни пела, с мужиками плясала. Одного только вина почти целый литр выпила. А ночью схватило у нее живот, да на другой день и померла. Вот он ей как правильно предсказал!
Но тут же Кирюшка совсем рассердился. Он облизал губы и сунул Степашке фигу:
- Вот еще предсказатель!.. Кабы она сразу грохнулась, а то через четыре года… Э, так и я тебе сколько хочешь давай предскажу.
- А ну, предскажи, - ухмыльнулся Степашка.
- И предскажу. Все в точку. Ну вот… Вернешься ты сегодня домой, а мать увидит мокрое пальто да взбучку задаст. Не правда, что ли?
- Может, не заметит, - поеживаясь, возразил Степашка.
- Обязательно заметит, - злорадно продолжал Кирюшка. - Ну вот… придет лето - будешь ты по чужим садам да огородам лазить. Хозяева поймают да крапивой, да крапивой хорошенько. Ну, потом вырастешь, а потом обязательно помрешь. Всё, всё в точности предсказываю! - с азартом закончил Кирюшка. - Об чем хочешь давай спорить, что все так и будет. А ты мне "монах да монах"! У нас из города всяких монахов давно повыгнали. Это вот возле таких дураков, как ты, только им и житья осталось.
Взглянув на Фигурана, Кирюшка замолчал. Фигуран насторожился, приложив ладонь к оттопыренному уху, и показал ребятам кулак.
- Что ты? - шепотом спросил, испугавшись, Степашка и поспешно двинулся к костру за своими штанами.
- Кажись, Санька у решетки возится, - тихо ответил Фигуран. - Пусть попробует, все равно снаружи не отпереть.
Фигуран поднялся и на цыпочках, размахивая длинными руками, пошел к лесенке. Он спустился до половины, постоял и вернулся назад.
- Нет никого, - успокоил он. - Должно быть, кто-то торкнулся и ушел.
- Фигуран, - добродушно спросил Кирюшка, - а если твоя мать выздоровеет, ты все равно у деда будешь жить?
- Какой он мне, к черту, дед! - тихо и злобно ответил Фигуран и отошел прочь.
Ходил он долго, выбирая из рухляди чурки и щепки, а когда вернулся, то сел рядом со Степашкой и неожиданно предложил:
- Давай, брат Степашка, споем военную песню. А если он слов не знает, то пусть подхватывает.
- Да… А в церкви-то… - опять заколебался Степашка.
- Ну, балаболка, заладил: в церкви да в церкви… - И, чтобы подзадорить Степашку, Фигуран похвалил: - Ты, брат Кирилл, не смотри, что он с лица такой, как будто бы его чурбаком по макушке стукнули. А голос-то, голос… соловей-птица. Ну, запеваем! Как за синим лесом гром-гроза… - затянул Фигуран и резко подтолкнул Степашку локтем.
- Командир Буденный красным сказал, - даже неожиданно до чего звонко подхватил Степашка и, сощурив подслеповатые глаза, грозно нахмурился:
- Все ли вы на месте?
Скоро бой.
Трусы, с коней слезьте!
Храбрые - за мной!
Хорошая это была песня. Всегда от таких песен смелее шагал и прямее смотрел Кирюшка. А однажды, в первомайский праздник, залез он на высокую стену, чтобы расправить красный флаг. И упал. И больно расшибся. И не плакал.
"Что плакать? Люди не от такого и то не плакали".
Под конец Степашка взял так высоко, что зазвеневшее эхо метнулось к самому куполу и вместе с парой испуганных ласточек стремительно умчалось через солнечный пролет разбитого окошка.
- А ты еще наврал мне, что кулак, - пристыдил Фигурана раскрасневшийся Кирюшка. - Это хорошая песня, советская. А кулак хоть сто лет пой, все равно у него такая не споется.
Внезапно Степашка взвизгнул и, выскользнув из-под пальто, кинулся к своим штанам.
- Черти! - отчаянно завопил он. - "Давай песню… песню"! А на заду углем вон какую дыру прожгло. Теперь уж мать обязательно заметит.
- И что ты за несчастный человек? - опять удивился Фигуран. - И всегда тебе если не в лоб, то по лбу. А ну-ка, надень штаны.
Степашка натянул еще сырые, но уже теплые штаны и повернулся спиной к свету. Действительно, не заметить было трудно. Подштанников на Степке не было, и сквозь дыру очень ясно просвечивало голое тело.
- Гм, - откашлялся Фигуран. - Это действительно… - Он облизал языком губы, приумолк и вдруг придумал. - А мы возьмем да намажем под дырой сажей. Штаны черные, и кожа будет черная. Вот и не заметно. Потом придешь да потихоньку зашьешь. Наскреби-ка, Кирюшка, сажи. Дай я ему сам смажу.
- Да-а! По голому-то! А все ты… "Песню да песню"! А теперь - сажей, - растерянно бормотал Степашка.
- Так оно надежней будет, - успокоил Фигуран. - Ну вот и готово, совсем как у негра. Айда, ребята! Теперь домой можно.
Затоптали костер, и в церкви опять стало темно и холодно.
- Завтра опять соберемся, - предложил Кирюшка, - игру какую-нибудь выдумаем, шайку!
- Завтра мне никак нельзя, - твердо отказался Фигуран. - К завтрему дед проспится, а я еще дратвы да деревянных гвоздей не наготовил.
- И мне нельзя, - добавил Степашка, - завтра в Каштымове ярмарка. Отец с собой взять обещался.
Фигуран остановился. По-видимому, такое Степашкино сообщение отчего-то ему совсем не понравилось. Он помолчал, потом молодцевато присвистнул:
- Подумаешь, ярмарка! Ну что там интересного, на ярмарке? Грязища, мужики все на работе, какая там ярмарка - одни семечки! Я лучше завтра скоренько отделаюсь, а потом махнем все втроем к кривому Федору, на рыбалку: он ухой накормит, Кирюшка дома сахару стырит, чаю попьем - интересно…
- Карусель на ярмарке! - возразил заколебавшийся Степашка.
- Нету там никакой карусели, я вчера еще одного каштымовского спрашивал. И карусели нет, и тира нет. Говорю тебе, одни семечки. А не хочешь на рыбалку, так черт с тобой. Мы с Кирюшкой сами сбегаем. Ты только, Кирюшка, стащи побольше сахару, мы там с тобой уху, чаю, а он - пускай за семечками по пузо в грязи шлепает. Сегодня штаны прожег, завтра вовсе сапоги потеряет, а послезавтра пускай ему Санька шею наколотит. Раз он от нашей компании отбивается, значит, и мы за него заступаться не будем.
- Да я не отбиваюсь, - уныло запротестовал Степашка. - Тогда и я тоже на рыбалку.
- Ну, раз тоже, значит, нечего и рассусоливать. Пошли, ребята.
Кирюшка немножко удивился тому, как быстро передумал Фигуран засесть завтра за работу. Однако на рыбалке он никогда еще не был и поэтому остался очень доволен.
Они спустились по лесенке, и Фигуран потянулся к решетке. Он постоял, посмотрел на ржавый засов и что-то пробормотал. Потом он обернулся и недоуменно взглянул на ребят, опять сунулся к решетке, запыхтел, присвистнул и развел руками.
- Ну, что ты? - нетерпеливо крикнул Степашка. - Давай вылазь поскорее.
- Кирюшка, - спросил Фигуран, - я в своем уме или без памяти?
- Н-не знаю… Должно быть, в своем, - не очень уверенно ответил Кирюшка, с удивлением поглядывая на точно обалдевшего Фигурана.
- Когда мы спрыгнули, я засов задвинул?
- Задвинул.
- А ты, Степашка, видал, что я задвинул?
- Да видал же, - уже с дрожью ответил Степашка. И опасливо оглянулся в сторону темного коридорчика, который вел от заколоченного хода прямо за алтарь.
- Ну, так скажите мне, если все видели, что я задвинул, почему же сейчас засов стоит отодвинутый? Кто его трогал: бог ли, черт ли, ангелы?
Не дожидаясь ответа, Степашка распахнул решетку и одним духом вылетел наружу. Поспешно выбрался вслед и встревоженный Кирюшка.
- Бежим скорее! - подскакивая на месте и размахивая кулаками, торопил товарищей Степашка.
Но Фигуран не спешил. Он захлопнул решетку, лег на живот и просунул руку, примеряясь, можно ли внутренний засов отодвинуть снаружи. Оказалось, что нельзя никак. Тогда он поднялся, отряхнул с живота репье, мусор и, подойдя к глупому Степашке, постучал ему пальцем по взмокшему лбу:
- Ты, брат Степашка, не робей. Он верно говорит: и бога нет и черта нет, а чертовщина и от людей случается.
* * *
К обеду из Каштымова прикатил Калюкин. Он слегка прихрамывал, но под испытующим взглядом Калюкихи молодцевато прошел к столу.
- Это пустяки, мама. Там машина новая. А шофер молодой, глупый, как рванет да чуть не на зубья бороны. Ну, я, конечно, скорей… Ну, она, конечно, меня… Да что ты, мама, уставилась? У них керосину двадцать тонн не вывезено, а он покрышки прорежет… Любанька! Уважь отцу, истопи баню. Мне завтра с утра опять обратно, а все тело зудит, да и шею я дегтем где-то измазал.
Вошел Матвей. Увидев Калюкина, он улыбнулся:
- Здорово, ударник! Ну как, кончили?
- Завтра к вечеру всё кончим. Еще кое-что забрать осталось: фонари, провода, ключи, свечи, магнето… Здорово, дедушка Пантелей! Давай заходи! - высовываясь в окно, закричал Калюкин.
Тут он насупился и потянулся свернуть цигарку. Но Калюкиха отодвинула пачку с махоркой и сунула ему ложку.
- Оно, конечно, слов нет, Сулин - человек башковитый. А я с ним не работник, - неожиданно заявил Калюкин. - Характеры у нас разные. Только сегодня каштымовский кладовщик со склада на минуту выскочил, а он мигнул да из ихней кучи связку поршневых колец выхватил, а им из нашей что похуже сунул. Тут вошел кладовщик. Я стою, лицо горит. И ругаться - себя срамить - неохота и совестно. Так я, будто бы у меня живот схватило, повернулся - и за ворота. А потом Сулин моими же словами смеется: "Что взбеленился? Не для себя взяли. Что у них для государства, то и у нас то же". А я ему отвечаю: "Вот именно, что у нас для государства, то и у них то же. А тебе, как и по-старому: только бы свой кусок засеять". Плюнул да и пошел, а рассердился он на меня, видать, крепко.
- Вам хватит, - успокоил дед Пантелей. - Нынче время такое быстрое, богатое. Сегодня нет, а завтра - на, получай - работай. Трактор у нас первый давно ли прошел? Как загрохотал, моя старуха на крыльцо выскочила, плюнула, три раза перекрестилась. А теперь их вон сколько. Я это-то сижу, спрашиваю: "Посмотри-ка, Ариша, Васька, что ли, на "фордзоне" поехал?" А она высунулась да и отвечает: "Эх, старый, старый, какой же это "фордзон"? Он на "хетезе" либо на "сетезе" поехал. Видишь, что труба высокая". - Дед Пантелей покачал головой и тихо рассмеялся.
- Сулин у вас раньше председателем был? - спросил Матвей. - Дома у него кто остался? Семья, что ли?
- Никого не осталось. Сын у него на Сахалин уехал. Жена померла. Дом он как раз перед самой коллективизацией продал. Поеду, говорит, Днепрострой строить. А он по кузнечному мастер. Кузница наша раньше костюховской была. А он у него вроде как бы исполу работал. Ссорились. Костюх напьется: "Моя кузница". А Сулин: "Мало что твоя, да я в ней хозяин". Один раз Костюх чуть ему шкворнем башку не просадил. Зато уж потом, когда попал Александр Моисеевич в председатели, так он на Костюха с налогами насел, что Костюх взвыл только. Сразу за сулинского сына дочку свою замуж отдал. А раньше было ни в какую…
Разговор был прерван неожиданным шипеньем и грохотом. С печки слетел деревянный ушат, за ним с жестянкой на хвосте скакнул на спину Матвея ошалелый котенок, а вслед высунулось сконфуженное лицо Кирюшки.
- Все балуешься, дьяволенок! - сбрасывая котенка, крепко выругался Матвей. - Тебя доктор со мной для баловства послал? Тебе сказано, чтобы спокой, а ты - вон что.
Ошалелый от звона жестянки, котенок птицей метнулся на шкаф, не удержался и, зацепив когтями старые калюкинские штаны, вместе с ними свалился в порожнюю кадку из-под капусты. А покрасневший, как пареный бурак, смущенный и оскорбленный Кирюшка выскочил в сени. Все рассмеялись.
- Вот еще золото! - пробурчал Матвей и позвал Кирюшку.
Кирюшка не откликался.
- Не идет! Как бы реветь не начал, - забеспокоился Матвей. - Кирюшка! Поди сюда. Сейчас вместе в кузню пойдем… - И, как бы оправдываясь, он объяснил. - С ним нельзя строго. Доктор не велел. Да и так жалко мальчишку. Отец у него хороший человек был, свой, рабочий… Пойди сюда, Кирюшка, - уже совсем мягко позвал Матвей. - Вон Калюкин говорит, чтоб я тебя в Каштымово на ярмарку отпустил.
- Врать-то! - после некоторой паузы послышался из-за двери недоверчивый голос.
- Зачем врать? - подтвердил Калюкин. - Я и на самом деле возьму. Утром поедем, к вечеру вернемся. Ярмарка большая. Сегодня видал: карусель налаживают.
Это становилось интересным. Особенно после того, как Фигуран уверял, что никакой карусели не будет.
Кирюшка тихо высунулся из-за двери и, надувшись, не глядя ни на кого, подошел к Матвею.
- Рева! - удерживая его за руку, укоризненно сказал Матвей. - Не в отца пошел. Тот человек был крепкий… камень. Ну, иди. - Отпустив Кирюшку, Матвей повернулся к Калюкину: - Мы с его отцом в германскую в одном полку служили. Так, поверишь ли, окопы, грязь, тоска, голод, холод… Иные совсем обалдели, как скоты. Куда идут? Куда ведут? А он, бывало, хлопнет меня пятерней по плечу - а пятерня здоровая: "Не робей, Матвей! Шагай крепче, а наша правда все равно наружу выйдет". Смелый был человек. Вот однажды послали нас с ним в соседнюю роту для связи. А погода была темная, грязная… Вдруг окликает нас офицер…
Почувствовав, что кто-то сжимает ему локоть, Матвей обернулся, поперхнулся и почти испуганно замолк.
Побледневший Кирюшка стоял рядом и, широко открыв глаза, с огромной жадностью ловил каждое сказанное слово…
- Да… Гм… Вот идем это мы, значит… Гм!.. А подай-ка мне, друг Калюкин, табачку… закурить… Что-то нынче табак плохой пошел, слабый: куришь, куришь - как солома… О чем это я… Да! Так пускай, Калюкин, он с тобой завтра на ярмарку поедет. Там то да се… Карусель. Беги-ка, Кирюшка, посмотри: кажись, чужая собака во двор забежала… Ду-рак! - выругался Матвей, когда Кирюшка тихо и послушно вышел за дверь. - Нельзя при нем про отца рассказывать. Болеет. Видали, как он глаза-то разинул?.. Хороший у него отец был, - скороговоркой докончил Матвей. - На таких-то людях советская власть строилась.
* * *
Кирюшка был очень обрадован. Правда, сначала смущал уговор идти завтра на рыбалку. Но он успокоил себя тем, что, во-первых, на рыбалку можно каждый день, а на ярмарку - не каждый. Во-вторых, Степашка и Фигуран бывали, конечно, на ярмарке уже сто раз, а он - еще ни разу.
Ему не терпелось, и он хотел, чтобы ночь пришла поскорее. Тотчас же после обеда он вычистил сапоги. Потом развязал узелок, достал чистую рубаху и раз десять вытаскивал подаренную матерью пятерку.
Калюкиха попросила его купить на ярмарке три иголки, а Любка наказала поискать полметра резиновой тесьмы и взять на почте два конверта.
Гордый оказанным доверием, Кирюшка важно переписал все поручения на листок и деловито сунул его в свой клеенчатый бумажник.
* * *
Вечером, уже после того как вымылся Калюкин, пришел Матвей и позвал Кирюшку в баню.
После бани, когда Матвей еще одевался, Кирюшка выскочил в сад.
Вечер был тихий, сырой, теплый.
На пригорке мерно поскрипывала старая мельница, и ее распластанные крылья показались Кирюшке лохматыми и такими длинными, будто бы доставали они до самого неба.
"Как в сказке про великанов", - подумал Кирюшка и покосился на черную гущу кустарника, где что-то хрустнуло, пискнуло и замолкло.
Рядом жалобно свистнула ночная пичужка, и, точно в ответ ей, совсем из другого угла три раза сердито каркнула чем-то потревоженная ворона.
И эта длиннокрылая мельница, и птичий разговор, и черный кустарник, и запах прелых листьев, и наполненная незнакомыми шорохами тишина - все было еще ново, непривычно и даже немного страшновато.
"А что, если бы и на самом деле были черти, ведьмы, разные страшилы? - подумал Кирюшка. - В городе им негде: там светло, трамваи, милиционеры. А здесь темно, тихо".
Он запахнул пальтишко и негромко позвал:
- Дядя Матвей, ты скоро?
Матвей не отвечал.
"А как открылся железный засов… - вспомнил охваченный страхом Кирюшка. - Разве же засовы сами открываются?"
Кирюшка быстро скакнул назад к бане, но тотчас же остановился, потому что под ногами громко треснула сухая ветка.
Вдруг через просвет кустарника он увидел в поле далекие движущиеся огоньки и услышал слабый, но очень знакомый шум.
- Трактора на пашне, - сам не зная почему, обрадовался Кирюшка. - Смотри, какие хорошие! - улыбнувшись, прошептал он. - С фонарями пашут.
И, прислушиваясь к ровному бодрому шуму машин, машин, к которым он привык на заводе с глубокого детства, Кирюшка рассмеялся над своими пустыми и случайными страхами.
- Может быть, это Фигуран нарочно отодвинул, чтобы попугать Степашку. Он, Фигуран, хитрый. Бога нет, черта нет. Степашка трус. А я буду смелый… Как папа… - добавил Кирюшка, вспомнив обрывок из недоконченного Матвеева рассказа.
- Ну! Что кричал? - появляясь из-за кустов, спросил запарившийся и отдувающийся Матвей.
- Так… ничего, - уклонился Кирюшка. Он взял Матвея за руку и, шагая с ним рядом, неожиданно спросил: - А что, дядя Матвей! Ведь скоро у нас всего много будет. И отец мне говорил, что много, много…
- Чего много? - не понял Матвей.
- Ну всего: машин, аэропланов, стратостатов.
- Конечно, все будет. И машины и стратостаты. А главное, чтобы жизнь хорошая была.
- И будет!
- Обязательно будет! - подтвердил Матвей. - Сам видишь, как кругом люди стараются.
И хотя Матвей сказал это так, вообще, но Кирюшка понял его по-своему и обернулся туда, где мерцали далекие огоньки и откуда все ясней и ясней доносился ровный, несмолкающий шум.
Под однотонное ворчанье Калюкихи, которая не переставая поругивала опять запропастившуюся Любку, скоро и тихо заснул раскрасневшийся и усталый Кирюшка.