В повести "Река моя Ангара" рассказывается, как мальчишка из маленького городка на Смоленщине, внезапно очутившийся в палаточном городке строителей на берегу Ангары, постепенно, шаг за шагом, учится пользоваться "нравственным компасом", открывает для себя много неожиданных и важных истин.
Журнальный вариант повести Анатолия Мошковского (журнал "Пионер" №№ 3–6, 1962 год).
Анатолий Иванович Мошковский
Река моя Ангара
Дорогие ребята, в Сибири, на Ангаре, на Байкале, на Братской ГЭС, я встречал много замечательных людей, мужественных и сильных, тех, кто создает новую Сибирь. Встречал я и ваших сверстников, мальчишек и девчонок. И, когда я вернулся домой, мне очень захотелось как можно правдивее рассказать вам о них. Вот я и написал эту книгу.
Я посвящаю ее вам, ребята, в день вашего славного пионерского праздника.
Анатолий МОШКОВСКИЙ
1
Если я сразу начну про Ангару, вы ничего не поймете, поэтому вначале я должен хоть немного рассказать про нашу жизнь до отъезда.
Вообще-то во всем были виноваты только два человека: Колька Дугин и я (а мне в те незапамятные времена было десять с хвостиком).
Все началось в тот день, когда Колька втравил меня в строительство своего космического корабля. Десять лет жил я в нашем городке и даже не подозревал, что на окраине в деревянном домишке под зеленой крышей проживает человек, строящий космический корабль…
Помню, Варя - это жена старшего брата, Степана, - утром всучила мне большой вонючий бидон и погнала в лавку за керосином. Керосина в ближней лавке не оказалось, и я потащился на другой конец города.
Покрепче заткнув деревянную пробку в бидоне, я двинулся назад и, как назло, наступив на доску, вогнал в пятку занозу.
Я присел на траву, подогнул ногу, уцепил ногтями кончик занозы и выдернул.
На землю передо мной упала тень.
- Привет! - сказала тень.
Надо мной стоял Колька Дугин, тот самый Колька, котором я говорил вначале и который, можно сказать, перевернул всю мою жизнь.
- Здорово! - ответил я и приложил к ранке от занозы холодный листок подорожника. - Чего нового?
- У меня есть к тебе предложение, - сказал Колька. - Не хочешь строить ракету?
- Что-о-о?
- Космический корабль, экспериментальный экземпляр, - спокойно сказал Колька.
Я внимательно посмотрел на него. Все ли у него дома? Он был не босиком, мак я, а в ботинках, в коричневом вельветовом костюмчике, вытертом на коленях, локтях и на том месте, на котором сидят. Лицо у него было очень серьезное. Загорело оно мало. Не то что у меня. У меня оно все сожжено солнцем, шкура на носу облезла, покраснела, а на плечах слезала уже раза три и висит клочьями. И все потому, что я редко торчу дома и хожу без всяких рубах, даже без майки.
- Ну, так как? - спросил Колька.
Я понимал, что он, конечно, врет, но смеха ради не отказался. К тому же, как я слыхал от ребят, у Кольки в огороде было полно всего, а я, говоря по совести, просто обожаю горох в стручках, особенно сахарный, неплохо отношусь к огурцам, даже морковку и ту не очень презираю.
- Можно, - сказал я, - только вначале мне нужно бидон домой дотащить. Ух, и тяжелина! Донесу ли…
- А я на что? Только палку найдем.
Я выломал из заборчика сквера дощечку, просунул ее под ручку бидона, и мы за каких-нибудь двадцать минут добрались до моего дома. Потом налегке пошли назад, и всю дорогу Колька посвящал меня в свою затею.
Я старался не возражать ему, больше помалкивал.
Двор у них был аккуратный: подметенный, с клумбами и лавочкой у террасы, не то что у нас. Против дома - сарай и какие-то курятники; ниже, до самой реки, тянется огромный зеленый огород. Чего в нем только нет!
Мой глаз сразу определил, где что растет. Но я понимал: сразу туда не сунешься, вначале нужно и его ракете уделить внимание.
Мы вошли на террасу, присели за столик.
Колька принес свою старую тетрадку по арифметике с несколькими чистыми листами, вырвал один. Поплевал на лист, размазал пальцем и химическим карандашом вывел: "РАКЕТОСТРОЙ".
Закинув ногу на ногу, я наблюдал, как он старательно обводил каждую букву. Я смотрел на его строгое, немного надменное лицо, деловито сжатые губы, и мне хотелось со смеху лопнуть. Но я терпеливо молчал, ожидая, что будет дальше.
Покончив с надписью, Колька принес фанерку, хлебным мякишем приклеил к ней листок и потом приколотил к двери сарая.
- Ну как? - спросил он.
- Нормально.
- Это наш завод, - сказал Колька, показывая черенком молотка на сарай.
Я кивнул головой.
- Я директор завода и главный инженер.
- А я кто?
- Ты рабочий класс.
Я хихикнул и принялся отгонять от себя пчелу.
Далее Колька взял с меня клятву, что я никому не проболтаюсь, так как наш завод секретный. Только после этого я был впущен на секретный завод.
Ничего особенного он не представлял. Обыкновенный сарай. У стены стоят рассохшиеся бочки, треснувшее корыто, санки, ломаные стулья и еще какая-то рухлядь. Но порядок в сарае был образцовый. И еще я не сказал вот о чем.
Возле стенки стоял верстачок с тисками и небольшой наковальней, ящик с инструментами. Здесь, как я сразу понял, был главный цех ракетного завода. Снаружи светило солнце, щебетали воробьи, в клетках смешно, по-птичьи попискивали кролики.
- Приступим сегодня? - спросил Колька.
- А как же, - сказал я, - приступим немедленно.
Мой энтузиазм, видно, пришелся Кольке по душе, потому что он сказал:
- Отлично.
Он вытащил из ящика над верстаком папку с бумагами, разложил их и сказал, что это чертежи космического корабля. Их было штук десять. На одном - общий вид ракеты, на втором - устройство стартовой площадки, на остальных - части ракеты: хвост, двигатель, нос и тому подобное.
Чертежи были сделаны тушью. Меня просто поразила точность линий, аккуратных надписей и цифр. Я б, кажется, за целый год не сделал таких. Просто терпения не хватило бы!
Я боялся даже прикоснуться к этим бумагам, потому что со вчерашнего вечера забыл помыть руки, а от керосинового бидона и всего, что я брал сегодня в руки, они не стали чище.
Колька показывал чертеж за чертежом, объяснял устройство двигателя и прочего. Я скоро устал от его голоса и слушал не то, что он говорит, а щебет воробьев за сараем и писк кроликов в клетках.
2
Колька дал мне полоску жести, а говоря точнее, консервную банку с отрезанным дном, и велел выпрямить ее на наковальне.
Я принялся изо всех сил колотить по жести, которая должна была в скором времени стать частью обшивки корпуса корабля.
- А тише нельзя? - спросил Колька. - Ведь оглохнуть можно. Я уже плохо слышу на левое ухо.
- Пожалуйста, - сказал я. - Можно и потише.
Потом он велел мне нарубить зубилом толстую проволоку на куски. При этом он добавил:
- Только осторожней. Не поранься…
Каждый кусок проволоки, отрубленный мною, он измерял железным метром. Узнав, что я в одном случае перебрал три миллиметра, а в другом срубил два лишних, Колька набросился на меня:
- Эге-е, браток, так не пойдет! Брак даешь.
- Подумаешь, каких-то два миллиметра!
- А ты что думал? Здесь особая точность нужна. Вот возьмет ракета и не взлетит.
Пока я орудовал молотком и зубилом, Колька занимался более тонкой работой: по чертежу вырезал из жести листы обшивки.
Часа через два в сарае стало невыносимо душно, и мне захотелось пить. Я сказал об этом Кольке.
- Сбегай в огород и нарви огурчиков, - разрешил он. - Только плети не помни.
Ух как я обрадовался, выскочив из этого сарая! Оглянулся на окна дома - там вроде никого. Пригнувшись по привычке, я нырнул в огородные грядки, нарвал с десяток холодных, колючих, как ежики, огурчиков, сунул в правый карман.
Потом пробрался к гороху. Он рос густой чащей, овеивая воткнутые в землю палочки. Горох не поспел; большинство стручков были плоские, и я жевал их, не раскрывая. Времени у меня было в обрез, и я очень торопился. И все-таки успел наесться до отвала и набить карманы.
После часа работы Колькина мать позвала нас обедать. Обедал я с превеликим удовольствием, потому что Варя не умела варить таких вкусных щей и никогда не клала в них столько сметаны, а жаркое из кролика прямо так и таяло во рту, и я не помню, когда ел что-нибудь похожее.
Впрочем, Колька не замечал, какой у них обед. Даже за столом он рассуждал о своей ракете. Размахивая кроличьей ножкой, он возмущался, почему в охотничьем магазине не продают всем порох, придется-де использовать для горючей смеси двигателя серу от спичек. Для этого нужно достать тысячу коробков, потому что на спичечных фабриках работают последние скряги: забывают о насущных нуждах ракетостроителей и едва обмазывают серой кончики спичек - просто возмутительно!
Часов в шесть вечера я стал замечать в поведении Кольки некоторые странности. Он то и дело вытягивал шею и прислушивался ко всем шумам, долетавшим к нам извне. В его движениях появилась недостойная его служебного положения нервозность.
И даже когда сверху капнуло и на чертеже хвостового оперения космического корабля появилось отвратительное белое пятно, а я с криком бросился за рябой курицей, неизвестно как пробравшейся в сарай, и хватил ее изо всей силы палкой, Колька не сказал ни слова. До того у него, видно, были натянуты нервы.
А я ничего не понимал.
Ровно в половине седьмого во дворе громко стукнула калитка, и Колька сказал:
- Пришла.
Голос у него был, как у смертельно больного.
- Кто пришел? - спросил я, крайне заинтересованный.
- Она.
Нет, Колька, наверное, и правда немного тронулся от этой ракеты.
Он перестал лязгать ножницами по железу, нахмурился, и его черные брови мрачно сошлись на переносице.
Умолк и я. На минуту завод прекратил работу, и тогда в напряженной тишине вечера стали слышны скрип туфель во дворе, легкое постукивание их на ступеньках и громкий стук входной двери.
Потом ничего не было слышно, кроме оглушительного петушиного "ку-ка-реку" и глупых куриных "ко-ко".
Колька начал собирать чертежи, прятать инструменты, и лицо его по-прежнему оставалось мрачным и жестким.
- Чего там такое? - спросил я. - Еще можно поработать.
- И поработаешь, - уронил Колька. - Марфа пришла.
Скоро в доме опять хлопнула дверь, во дворе раздались шаги.
Дверь сарая открылась, и на солнечном полу появилась тень.
Я перестал дышать.
На пороге появилась девушка в выцветшем сарафане и брезентовых туфлях на босу ногу. Хотя вечернее солнце светило у нее за спиной и лицо ее было в тени, я заметил, что она очень симпатичная, можно даже сказать, красивая. Ее руки, шея и лицо загорели, и она была как негритенок, только зубы и белки глаз поблескивали белизной… Она брала из горсти семечки и громко щелкала.
- А… ты не один? - сказала она. - Здравствуй, мальчик.
Голос у нее был мягкий, певучий, совсем не страшный.
- Здравствуйте, - сказал я.
Она оглядела сарай, вошла внутрь, хотела, видно, что-то сказать, но не сказала. Я помешал, что ли. Все-таки в конце концов она сказала, но, наверное, не то, что хотела.
- Очень трудно было кроликам отравы подбросить? Скажи, мальчик, - обратилась она вдруг ко мне, - это очень трудно?
Я не хотел вредить Кольке.
- Не знаю, - сказал я, - у нас нет кроликов.
- Ну, а огород у вас есть? Трудно было полить помидоры? Ведь сохнут же…
У нас на огороде не было помидоров, одна картошка, но признаться в этом мне почему-то стало стыдно, и я сказал:
- А чего там трудного, взял воду и полил.
- Ты это Коле скажи, а не мне.
Я почесал пяткой лодыжку другой ноги. Положение у меня было дурацкое. Ясно, что я должен держать сторону своего дружка.
Здесь Колька нервно зевнул, потянулся, хрустнув косточками, и полным равнодушия голосом сказал:
- Порвем травы кроликам, что ли?
- Можно, - сказал я.
И мы пошли в огород рвать траву.
- А может, немного воду поносим? - спросил Колька.
- Давай.
Я, признаться, не такой уж любитель таскать воду и вообще быть ишаком у взрослых, но сейчас я был в гостях и не мог отказаться.
Колодец находился метрах в двухстах от дома. Вода была нужна не одним нам, и мы дожидались очереди, надрываясь, вытаскивали из глубины бадью, наскоро разливали воду в ведра и мелкими шажками бежали к огороду.
Дужки резали руки. Я ужасно устал, но вида не показывал. Я выливал свою воду в лейки, и Марфа поливала подвязанные к палочкам помидоры и другие овощи.
Мне она в основном улыбалась, а на Кольку только покрикивала:
- Чего как неживой?
А ведь Колька куда сильней меня и шевелился гораздо быстрей.
Я твердо решил, что больше не приду в этот дом, - нашли дурака!
3
Летом темнеет поздно, и работали мы до тех пор, пока на небе не появились первые звезды. Я не мог дождаться, когда наконец Марфа скажет: хватит. Но она все не говорила и продолжала поливать нашей водой свои бесчисленные помидоры, огурцы и морковку.
Руки у меня повисали, как плети, коленки ныли, дыхание стало прерывистым. Словом, я здорово устал. Не помню случая, чтоб меня заставили так работать дама.
И все-таки я дождался конца работы.
Мы помыли ноги, ополоснулись из рукомойника во дворе, и Колькина мать стала звать нас домой ужинать.
Никогда я так не ужинал. Может, все дело в том, что в нашем доме не было настоящей хозяйки: мама умерла давно, и я едва помнил ее, а у Вари не было в голове, как выражался папа, каких-то хозяйственных винтиков.
После ужина Колька повел меня в другие комнаты и стал показывать свои книжки о ракетах и подводных лодках. Техника, признаться, меня не очень волновала, и один мой глаз скользил по картинкам, а другой - по комнате.
В комнате было очень чистенько. Полы застланы разными ковриками, стены увешаны белыми дорожками, вышитыми лебедями, зайцами и петухами. Даже в глазах с непривычки пестрило.
Как только мы кончили ужинать, Марфа сразу принялась что-то вышивать на круглых пяльцах - не то белую лошадку, не то еще одного лебедя, и я сразу догадался, чьих рук дело все эти коврики и вышивки.
Она, сгорбившись, сидела на стуле у окна, вся смуглая от загара, тихая и совсем негрозная, мурлыкала что-то про себя. И я пожалел, почему наша Варя нисколечко не похожа на нее…
Мне не хотелось покидать этот дом, а покинуть его, наверное, было пора, потому что отец и мать Кольки пошли спать и за окнами было темно.
Однако меня никто не выгонял из дому, и я не уходил. Правда, время от времени я вспоминал слова Степана, что всякий гость не должен злоупотреблять гостеприимством. Но откуда же я мог знать, когда время смотаться: сейчас или часика через полтора? И я решил зорко следить за поведением Кольки, наверное, он намекнет, когда пора убираться…
Он дернул меня за руку и потащил в кухню.
- Спать ложишься? - спросил я.
Он удивленно посмотрел на меня.
- Вышел из того возраста.
И о чем, вы думаете, завел Колька разговор?
Все о тех же ракетах. Честное слово.
У меня даже уши стали вянуть от всех этих разговорчиков. Ну какое мне было дело до того, преодолеет его ракета какое-то там земное притяжение или не преодолеет, выйдет на орбиту или нет!
В дверь постучали.
Мы с Колькой переглянулись. Он встал, чтоб открыть, но тут из столовой быстро вышла Марфа, и с террасы донесся ее голос:
- Кто там?
Я почему-то побледнел. От стука в дверь поздней ночью меня всегда немножко бросает в дрожь. То ли от рассказов про грабежи и убийства, то ли еще отчего. Не знаю.
- Простите, мой оголец не у вас? - донеслось снаружи, и я сразу страшно покраснел, потому что узнал голос.
- Это Боря, - сказал я. - Открывайте, не бойтесь.
Марфа недоверчиво посмотрела на меня, положила руку на щеколду, но не открыла ее.
- А кто это такой?
И тут я понял, что они и не знают о существовании моего брата по имени Борис, который гораздо лучше Степана и всегда держит мою сторону.
- Это брат мой, - сказал я, - родной.
Марфа открыла, и на пороге кухни появился Борис, высоченный, улыбающийся, в синей ковбойке с закатанными по локоть рукавами. Волосы на его макушке торчали вихром, ворот рубахи был небрежно распахнут чуть ли не до самого живота.
С минуту он жмурился от яркого света. Потом, увидев Марфу, стал быстро застегиваться и приглаживать вихор.
Вначале я было удивился, откуда он узнал, где я, но потом вспомнил, что сказал Варе, куда пойду.
- Простите за позднее вторжение, - сказал он очень вежливо, - я родственник вот этого типа. - Он указал пальцем на меня, и я подумал, что он мог бы выразиться и помягче.
Хорошо, хоть Марфа не придала этому никакого значения, а только рассмеялась, и лицо у нее стало очень оживленное, совсем как у девчонки, хотя она уже, по словам Кольки, была почтовым работником, и не простым почтальоном, а куда важнее: она продавала марки и принимала заказные письма…
- Садитесь, пожалуйста, - сказала она.
- Спасибо.
Он вел себя не так, как всегда. Нельзя сказать, чтоб "спасибо" было его любимым словом, а здесь он повторил его раза три за две минуты. Вообще-то Борис страшно безалаберный, легкомысленный и какой-то весь непричесанный.
Он снова сказал свое "спасибо" и все равно не сел. И я понимал его. Он привык махать руками, двигать во время разговора ногой, хвататься за голову, выделывать пальцами черт знает что. Хорошо себя чувствуешь стоя. А как сядешь, тебя словно скует что. По себе знаю.
Сидя и смеешься по-другому, и мысли в голову идут не так охотно, и делаешься более робким, вялым и вообще совсем иным человеком. Уж можете поверить мне.
- А домой ты идти думаешь или нет? - спросил у меня Борис, а сам смотрел в пространство между Колькой и Марфой.
- Придется, - сказал я.
- А что они у вас такое делали? - спросил он у Марфы.
- На Луну собираются. Из консервных банок ракету сооружают.
Тут Колька не выдержал.
- На Луну нам неинтересно. Мы с ним на Марс.
Серьезно так ответил, и я едва удержался, чтоб не прыснуть.
- Ого, - сказал Борис, сунув руки в карманы своих мятых брюк и покачав плечами, - вы, я вижу, дельные ребята.
- А чего нам, - сказал Колька.
Дальше Борис стал просто издеваться над нами.
- Только я очень прошу вас, - обратился он к Марфе, - пожалуйста, не пускайте их дальше Марса, а то далековато, домой не докличешься.