- Третья улица, там, где участок сто шесть, - понял, дед? - Ринка переводила с немого на человеческий как заправский переводчик. - Теперь сторож-председатель: "Понял, конечно, все запомнил. Будет вода, не беспокойтесь, днем и ночью, как по часам".
- Ну ты даешь, - с восхищением сказал Рудик. - Тебе в следователи надо - или в частные детективы идти!
Нарядный мужчина достал из кармана бумажки и сунул их в руку Тимофею Игнатьевичу - Женька аж подпрыгнула: деньги! - уверенным шагом пошел к своей машине, изо всех сил хлопнул. Машина рыкнула сердитой собакой и покатилась задом - прочь с улицы.
- Все ясно, - яростно сказал Рудик, - он, типтого, заплатил ему за воду. Теперь на их улице будет вода.
- Это несправедливо, - прошептала Женька так, чтоб Тимофей Игнатьевич ничего не услышал.
А Ринка, неожиданно для самой себя, предложила:
- Надо устроить диверсию. Пустить воду на все улицы.
Тимофей Игнатьевич поковылял к водокачке. Он шел медленно, и поэтому Ринка, Рудик и Женька тихонечко перебегали из смородиновых кустов в заросли ветлы, по-пластунски ползли в густой подлесок из высокого мышиного горошка - чтобы ничего не пропустить.
Через открытую дверь водокачки было видно, как сторож-председатель наклонился и с силой открутил вентиль. Вышел, отдышался - и, прихрамывая, просто ушел к себе в дом.
А дверь водокачки не закрыл. Он, кажется, ее вообще не закрывал.
"Пошли", - шепнул Рудик, и они юркнули в темный проем. Внутри водокачки было странно - как в брюхе у железного великана. Почти у пола на серых трубах бабочками сидели железные вентили, помеченные красной краской: "1 улица", "2 улица". Вентиль с пометкой "3 улица" был самым высоким - таким же, как тот, что обозначал улицу Тимофея Игнатьевича.
"Давайте откроем все", - решила Ринка, помолчав. Женька и Рудик кивнули в сумраке водокачки - казалось, она могла бы обойтись и без слов, и каждый понял бы и так, будто все они принадлежали к тайному братству.
Они потели и пыхтели, висели на вентилях, откручивая их - улицу за улицей, почти чувствуя, как по венам дачного водопровода снова струится вода.
- Вот так, - довольно подытожил Рудик, - вот так.
Потом они бежали по поселку до дома и вопили как резаные: "Воду дали! Воду дали!" - и хохотали, а Рудик даже прошелся по обочине колесом, чуть не потеряв в дорожной пыли очки. Дачники выглядывали из домов, где спасались от жары, спешили к водопроводу, включали брызгалки на газонах и набирали полные бочки.
Они бежали, а за ними - из-за горизонта - бежали непонятно откуда вдруг взявшиеся тучи, сливово-свинцовые, тяжелые, грозовые. Но они ведь могут и обойти дачи стороной - как уже не раз было в эти дни, да и прогнозы погоды всегда теперь одинаковые: "Жара. Жара. Температурный рекорд. Еще один".
Хохоча, добежали они до своей улицы - и сразу стало понятно, что нет, не обойдут на этот раз стороной их тучи, что скоро хлынет дождь - настоящий, летний ливень.
Потому что Бабтоня мыла окна на террасе.
А рядом стоял дед Толик - держал наготове тряпки, воду в тазике, подавал Бабтоне бумагу, чтобы до блеска натирать чистое стекло, будто она была хирургом, проводящим очень сложную операцию. Мыть-то все-таки должна была она сама.
- Привет от старых штиблет! - кивнула им Бабтоня с таким видом, словно она выполняет какой-то только ей известный долг.
И тут начался дождь.
Сначала точно раздумывая - полить, нет, - крупными, с орех, каплями, шлепаясь в траву тяжело и устало, поднимая пыль, потом разгоняясь все быстрее. Небо потемнело, стало почти черным, дождь превратился в мощный, густой водопад - но никого это не пугало, все так соскучились по нему. Ринка прыгала по траве - босиком, раскинув руки, задрав голову, а дождь лил ей прямо в лицо, и можно было его пить, как сок или чай.
"Э-ге-гей!" - кричала дождю Ринка. "А-а-а-а-а-а", - протяжно вторила ей Женька, танцуя с дождем неведомый, первобытный танец. А Рудик просто лег на траву и смеялся, не останавливаясь, потому что дождь тоже не останавливался и хлестал его по животу, мокрым коленкам, путал насквозь промокшие волосы.
Когда они совсем промокли и замерзли, то все-таки пошли в дом и Бабтоня выдала каждому по полотенцу и сухой футболке. Дед Толик вскипятил чай, и они грели озябшие руки о горячие кружки, и пили, обжигаясь, и ели земляничное варенье.
И никто не слышал, как к дому под уже бессильным, накрапывающим тихонько дождем подъехала машина.
А из нее вышли мама и папа.
- Мам! - крикнула Бабтоне мама с веранды. - Мы с вокзала - и сразу к вам, я даже предупредить забыла.
Спины деда Толика и Бабтони странно застыли - будто обоих вдруг разбил радикулит.
Мама вошла в дом - нагруженная сумками из магазина, на лбу блестят капли дождя - и остановилась, разглядев всех, сидевших за столом.
- Папа? - как-то беспомощно спросила мама, глядя в лицо деду Толику. И встала близко-близко к дверному косяку, словно хотела упасть.
- Какой мальчик хороший. Жа-аних? - спросила тетя Маняша, глядя на Рудика, нарочито, издевательски протягивая каждую букву.
Ринка вспыхнула.
- И никакой не жених. Это просто Рудик.
А Рудик отвернулся и пошел собирать малину на свой участок.
Ринка никогда и не думала, что ничейный курятник может вместить столько народу. И тетю Маняшу, и бабу Надю с дядей Федей, его женой Татой, и троюродного брата Вовика, который, увидев Ринку, радостно завопил: "Что, не ждали?" Все они приехали из-за деда Толика. Дядя Федя все время повторял: "Вы совсем не изменились, дядя Толя!" Тетя Маняша охала, а у мамы глаза все время были на мокром месте. Только Бабтоня и дед Толик оставались спокойными - будто два огромных океанских лайнера: вокруг бушует шторм а они упрямо и верно идут заложенным курсом. Получалось, дед Толик и был тишиной для Бабтони - он оставался где-то рядом только для нее, все эти годы. А потом - и для Ринки.
Теперь у Ринки в одночасье появились и дедушка, и дача. Ничейный курятник оказался старой дачей Бабтони и деда Толика, на которой никто не жил с тех самых пор, как он уехал из дома. А в этом году, когда понадобилась дача, мама и Бабтоня решили - зачем дом стоит пустой, пусть девочки поживут там летом. Только мама, конечно, не знала, кто живет на соседнем участке.
И теперь Ринке раздолье - хоть каждый месяц приезжай.
Мама и тетя Маняша перебирали старые фотографии на чердаке, хихикали, как девчонки, и рассказывали истории о куклах - у каждой были свое имя и прошлое.
И в природе все встало на свои места - будто Бабтоня своим волшебством и они втроем, Рудик, Женька и Ринка что-то подправили в небесных весах: снова то и дело грохотали грозы, лил дождь, и сухая жара отступила.
Перед праздником, на который позвали даже Рудика и Женьку, Ринка притащила в дом целую корзину цветов - она самолично хотела украсить стол, совсем по-взрослому, как видела в одной телепередаче.
- Надо быть реалистами, - громко сказал папа на террасе, так громко, что Ринка все расслышала, еще не войдя на нее, замешкавшись на крыльце. - У Анатолия Григорьевича - рак, неоперабельный, и жить ему осталось несколько месяцев. Надо подготовить детей как-то.
- А что будет с его дачей, когда он умрет? - встряла тетя Маняша.
- Маша, побойся бога, - это уже мама.
Ринка похолодела. Забыв про цветы, влетела на террасу.
- Он не умрет! - крикнула она изо всех сил.
Мама, папа и тетя Маняша переглянулись так, словно у Ринки вдруг поднялась температура и по лицу пошли красные пятна.
- Я, конечно, понимаю, это все очень печально, - папа положил Ринке руку на плечо, - но понимаешь, дочь, старые люди рано или поздно умирают. Что ж тут поделаешь…
Ринка вырвалась.
- Ничего ты не понимаешь! Ничего! И вообще! Я его не прогоняла! Это вы, вы за меня все решили! Что мне не нужен дедушка!
Она кинулась на папу, колотила его по рукам, по плечу: "Он не умрет, не умрет". Силы быстро кончились, и тогда она побежала на улицу. Мимо Бабтони и деда Толика, которые оказались вдруг в комнате.
- Рина, нельзя папу бить, - неслось вслед мамино, растерянное.
Бежала, не разбирая дороги - мелькали какие-то участки, деревья, заборы и поросшие мхом поваленные стволы.
Запахло хвоей и распахнулась во всю ширь люпиновая поляна деда Толика. Люпины уже давно отцвели и превратились в темные коробочки-башмачки. Ринка опустилась на поваленную елку - шершавый ствол кололся, но она этого совсем не чувствовала.
Это несправедливо! Она только-только стала привыкать к мысли, что у нее есть родной дедушка. Что он всегда был тут. Что дед Толик - это просто дедушка.
И теперь они говорят, что он скоро умрет. Глупые врачи. Глупые взрослые.
Они думают, что они могут все решать за детей, хотя, ясное ведь дело, - не умеют.
Сердце - комком - застряло где-то высоко в горле, Ринка старалась и все никак не могла проглотить его, чтобы оно встало на место.
Она не услышала, как подошел дед Толик, будто это тишина превратилась в него, - только угадала, что он сел рядом. Вдохнула знакомый острый запах самокруток, замши и зелени и заплакала - от жалости к себе, оттого, что все это скоро закончится и вообще - оттого, что оно так получилось.
- Тебе же ведь просто жалко сейчас? Себя жалко? - спросил дед Толик. - Себя или меня?
Ринка враз перестала плакать и задумалась.
- Наверное, себя. Наверное. И тебя. И Бабтоню. Всех. И от несправедливости. Что папа сказал - вот ты уже старый, так что это ничего, все старые умирают.
- Ну, взрослым тоже страшно… иногда очень страшно. И у каждого своя хитрость, чтобы побороть страх. Некоторые поэтому оправдывают смерть - возрастом, к примеру. Тогда им кажется, что смерть в семье не такая уж и страшная.
- Но они же тебя прогнали! - запротестовала Ринка.
- Нет, не прогнали. Я и сам был хорош. Не бывает так в семье, чтоб кто-то один. Мы все - виноваты.
- И Бабтоня? - подняла на него наконец глаза Ринка.
- И Тоня, - улыбнулся он.
Отцветшие люпины тихо стояли вокруг - молчаливо и строго. Сердце проглотилось и снова встало на место.
- Так ты не умрешь? - настойчиво спросила его Ринка.
А дед Толик молча обнял ее за плечи.
Двадцать второе августа.
С праздника мы с Женькой в самом конце сбежали - сцапали целые карманы конфет и пошли кормить Витьку. Он чмокает, когда ест конфеты. И он снова улыбался и все говорил: "Ге-еня, Геня".
Когда лето кончится, мы все равно будем дружить с Рудиком и Женькой - мы пригласили друг друга на дни рождения, а потом придумаем еще что-нибудь.
Сегодня я решила вот что. Когда я вырасту, буду тратить зарплату на спасение рыб в ресторане - как дед Толик. Или, еще лучше, - открою приют для редких рыб, которых хотели съесть. А еще - посажу сто тысяч деревьев. И мильон полян засажу. Потом.
А сначала я сделаю так, чтобы дед Толик не умер. Женька рассказывала - бабушка ее подружки тоже болела раком, и врачи им сказали, что она будет жить только три месяца. А она только посмеялась, собрала все деньги и поехала вокруг света - она давно мечтала, всю жизнь, объехать весь мир. И не умерла, а даже наоборот поправилась и жива до сих пор, уже десять лет. Врачи удивлялись, а она говорила: "Это потому что я счастлива".
Вот увидишь, скоро у меня будет план. Рудик сказал - я не такая, как все, я слышу тишину, я смогла сделать чудо, чтобы поправилась Бабтоня. Значит, я смогу сделать так, чтоб дед Толик выздоровел. Он мне очень-очень нужен. И я что-нибудь тоже придумаю, чтобы дед Толик был всегда счастлив. А счастливые не умирают - правда ведь?