Мимо них прошел хорошо одетый человек, остановился, глянул и процедил сквозь зубы:
- Хулиганье!
- Пане, подайте, Бога ради, несколько грошей, - жалобно затянул один из ребят. - А то нам есть нечего.
- На сигареты у вас небось деньги находятся! - злобно сказал человек и прошел мимо.
Мало-помалу улица опустела. Можно было приступать к намеченному делу. Магазин, в который они собирались залезть, находился в самом конце узкого переулка. Они поодиночке пробрались туда. Там, в глубине стены, виднелось маленькое окошко.
- Кричите, - приказал ребятам Янкель.
Ребята, не сговариваясь, подняли громкий крик, как будто затеяли серьезную ссору. Под этот шум Янкель камнем разбил стекло в маленьком окошке. Вверху над ними распахнулось окно, и какая-то женщина закричала оттуда:
- Хулиганы! Немедленно убирайтесь!
- Хорошо, хорошо, пани, - успокоительно сказал Мойшеле. - Мы уже уходим.
Они отошли чуть подальше, подождали несколько минут и опять вернулись к магазину. Янкель всунул руку в разбитое окошко и открыл его настежь. Потом он обвязал Давида вокруг пояса веревкой и помог ему влезть в окно. Давиду действительно удалось протиснуться внутрь. Тогда Янкель расслабил веревку, и он спустился вниз, на пол магазина.
- Не снимай веревку, Рыжий, - прошептал Янкель сверху. - Просто обмотай ее вокруг себя, понял? Что ты там видишь?
Давид огляделся по сторонам. В магазине было совершенно темно.
- Я ничего не вижу, - растерянно сказал он.
- Мойшеле, ты почему не дал ему спички? - рассердился Янкель.
- А ты сам почему не дал?
Коробка спичек, прошелестев, упала на пол возле стенки. Давид пошарил по полу, нашел ее и зажег спичку.
- Колбасу видишь?
- Нет, - шепотом ответил Давид. - Только бутылки.
- Водка?
- А как узнать?
- Там написано.
- Я не умею читать.
- Поднеси одну к окну.
Давид нашел стул, поставил его под окном, встал на него и поднял бутылку высоко над головой.
- Очень хорошо! Сколько там таких?
- Я вижу еще две. Может, внутри есть еще, но там закрыто на замок.
- Поищи сигареты! - прошептали сверху.
Эта работа немного походила на ту, к которой Давид уже привык, когда мама стояла снаружи, а он заполнял корзинку остатками еды, которые находил в мусорном ящике. Только сейчас это был не мусорный ящик, а продуктовый магазин и не кожура да огрызки, а сигареты, спички, несколько бутылок водки и два непочатых круга колбасы. Эту колбасу он нашел под прилавком. Собрав всю добычу, Давид поднялся на стул и передал ее ребятам. Янкель велел ему положить спичечные коробки в карманы, а конец веревки протянуть обратно в окошко.
- Побыстрее! - поторопил он Давида. - Давай побыстрее!
Давид подал ему конец веревки, Янкель с силой потянул ее наверх и вытащил Давида из магазина. Они успели буквально в последний момент. За углом уже слышны были шаги полицейского караула. Ребята бесшумно и быстро выбрались из переулка и растворились в темноте.
Давид шел вместе с ребятами по ночной улице. Темнота им не мешала, потому что они знали тут все дома, в особенности те, где не было сторожей на входе. В таких домах, сказал Давиду Мойшеле, они поднимались по лестницам на чердаки и там устраивались на ночлег. Чердаки выбирали такие, где было набросано много тряпья, а порой валялись даже брошенные старые матрацы. А в тех домах, где чердак оказывался заперт, можно было переночевать на лестничной площадке.
Они прошли немного, а потом Янкель подал условный знак, и они вошли в какой-то подъезд. Ребята поднялись по лестнице на самый верх и забрались на чердак. Давид услышал звук чиркнувшей спички. Загорелась свеча.
- Мойшеле, у меня в карманах есть еще несколько коробков, - сказал Давид.
- Мои карманы и так скоро лопнут, - откликнулся Мойшеле. - Держи свои у себя.
Мойшеле вытащил спрятанный хлеб, и все уселись за еду. Меню осталось прежним: та же колбаса, только хлеба на этот раз было больше. Еду запивали холодной водой. Потом все стали устраиваться на ночь. Давид тоже притащил себе рваный матрац. Он положил его рядом с постелью Янкеля. Один из мальчишек вдруг оттолкнул его.
- Это мой матрац, Рыжий! - заявил он.
- Не толкай Рыжего, - угрожающе сказал Янкель. - Теперь это будет его матрац.
Янкель подошел к стоявшему в углу ящику и вытащил оттуда какие-то рваные лохмотья. Это были остатки длинной военной шинели.
- Возьми, укройся, - сказал он Давиду.
"Хорошо, что Янкель взял меня под свою защиту", - с благодарностью подумал Давид.
- Я тушу свечу! - объявил Мойшеле.
- Минутку, минутку… - послышалось несколько недовольных голосов.
- Туши! - приказал Янкель.
Мойшеле послюнявил два пальца и пригасил свечу. На чердаке воцарилась глубокая темнота.
Такая же глубокая темнота царила в эту минуту по всему Варшавскому гетто, на всех его улицах и переулках. Уличные фонари в гетто давно бездействовали, а окна домов были затемнены по приказу немецких властей с того самого дня, когда началась война Германии с Россией. В зимние месяцы, когда серые тучи застилали небо, а сумерки наступали раньше, чем начинался комендантский час, люди на улицах в темноте буквально натыкались друг на друга. Поэтому кто-то хитроумный изобрел брошку-заколку, смазанную фосфором, размером с очень большую пуговицу. Каждый, кто мог себе позволить, покупал такую светящуюся брошку и прикреплял к отвороту своего пальто. Эти брошки имели форму животных - собак, кошек, бабочек, птиц, а некоторые даже изображали трубочистов. Давиду очень хотелось иметь такую светящуюся брошку, но как он ни умолял отца, у того не было денег ее купить. Но Давиду посчастливилось. Однажды он сам нашел такую брошку прямо в мусорном ящике. Кто-то уронил ее, не заметив, и она попала в мусор. С тех пор Давид с ней не расставался. Он открыл, что, если оставить эту бабочку на весь день на свету, она ночью будет светиться сильнее. Утром, когда солнечные лучи на короткое время пробирались под крышу и заглядывали в окна их комнатки, Давид клал брошку на подоконник, а ночью она возвращала ему эти лучи в виде зеленоватого света. Даже в полной темноте можно было разглядеть в этом свете кончики своих пальцев.
Когда Мойшеле загасил свечу, на чердаке наступила тишина. Только откуда-то издали доносились приглушенные голоса жильцов дома, невнятный звук разговоров, плеск воды, в которой мыли посуду и кастрюли, скрип и стук дверей да шаги редких прохожих во дворе дома. Давид вытащил из кармана свою бабочку, чтобы ее свет немного рассеял тяжелую, давящую темноту. С тех пор как он нашел эту бабочку, он всегда так делал перед тем, как заснуть. Когда он, посмотрев на бабочку, закрывал потом глаза, ему уже не было темно. В его мыслях и даже во снах оставался тот свет, который собирался в ней за все часы, пока она лежала на солнце. И этот свет освещал все, что запечатлелось у него в памяти.
- Что это у тебя в руке? - тихо спросил Янкель.
- Светящаяся брошка, - сказал Давид.
- Покажи.
Давид нащупал протянутую руку Янкеля и вложил в нее брошку.
- Откуда это у тебя?
- Нашел в мусоре.
- Красивая, - сказал Янкель и вернул ему брошку. - Ты хорошо поработал сегодня, Давид.
- А что вы будете делать с водкой?
- Продадим. - Янкель помолчал немного, а потом спросил: - Как тебя к нам занесло?
- Я искал еду в мусорном ящике, а мама ждала меня снаружи. И вдруг ее не стало.
Янкель от удивления даже привстал на постели.
- У тебя есть мама? - недоверчиво спросил он.
- Да, - сказал Давид, не понимая, чему он удивляется.
Другие ребята тоже услышали, что у рыжего новичка есть живая мама. Они стали пробираться поближе к нему. Им хотелось услышать мальчика, у которого есть живая мама. Как она выглядит? А чем она его кормит? Они никак не могли поверить, что у него есть еще к тому же два брата и сестра.
- Она красивая, твоя мама?
Давид не мог объяснить, как выглядит его мать. Он как-то никогда над этим не задумывался. Мама была мама, и этим все сказано.
- Да, красивая, - сказал он.
- И она еще жива?
- Да, - уверенно сказал он.
- Так где же она?
- Наверно, дома, - сказал он.
- А почему же тогда ты здесь?
- Я не знаю, где мы живем.
- Ты не знаешь, как называется ваша улица?
- Нет, не знаю, - печально сказал Давид.
- Вы не варшавские?
- Нет, мы из Блонье.
В Варшаве гетто было очень большое, не то что в их маленьком городке. Здесь все было большое - и дома, и улицы. Много улиц, без конца. И всех его новых товарищей, как оказалось, тоже переселили сюда с их родителями из таких же городков в окрестностях Варшавы. Сначала они жили в кварталах, отведенных специально для таких переселенцев. Но потом их родители погибли или поумирали, и все эти ребята стали беспризорными сиротами и с тех пор жили на улице и на чердаках.
- Попробуй подумать, - сказал Янкель. - Если ты вспомнишь, где вы живете, мы поможем тебе найти твою маму.
- А твоя мама где, Янкель? - спросил Давил.
- Она умерла. И отец тоже умер. От голода. Но он умер потом, когда нас перевезли в Варшаву.
Янкель замолчал. Наступила тишина. Давид вытянулся на своем рваном матраце. Для него было в новинку лежать одному. Как он был бы рад снова оказаться сейчас рядом с Иоси, пусть даже брат, как всегда, толкал бы его во сне и стягивал с него общее одеяло. Давид ясно видел перед собой тот дом, в котором они жили в здешнем гетто, его ворота, шаткие деревянные ступеньки. Он видел входную дверь их комнатки, всегда открытую днем, потому что все время кто-нибудь входил или выходил. Но ему никак не удавалось увидеть, какой дорогой они с мамой шли назад к этому дому. Он видел только, как мама ходит по их комнатке, туда и обратно, туда и обратно. Он видел ее очень ясно, как будто она была здесь, рядом. И его ужасно удивляло, как это может быть, чтобы ты видел человека так близко и ясно и не знал, как до него дойти.
И вдруг наступило утро.
Старшие ребята встали, отправились на улицу и вскоре вернулись. Они продали там украденную водку и сигареты и купили на эти деньги хлеб и сахар. В гетто еще были лавки, где за деньги можно было купить еду. Давид отломил себе кусок хлеба от целой буханки, намочил его в воде и окунул в горку сахара. Дома мама всегда нарезала хлеб красивыми, ровными кусками, но вкус и здесь, и там был один и тот же.
После завтрака новые друзья повели Давида к своему взрослому другу, которого они называли "Иона-сапожник". Иона всегда приглашал ребят к чаю, если они приносили ему немного сахара. Сапожник сидел у входа в нишу, которая служила ему мастерской, и чинил чью-то обувь.
- А у нас со вчерашнего дня новенький, - сказал Янкель. - Его зовут Давид.
Иона глянул на Давида, и Давид улыбнулся ему в ответ. Старик посмотрел на него, протянул мозолистую руку и осторожно взял за подбородок.
- Бог дал тебе такое лицо, малыш, какое Он дает только немногим людям, - серьезно сказал он, глядя на Давида. Потом перевел взгляд на его туфли. - Знаешь, сегодня у меня, к сожалению, нет времени, но в следующий раз я обязательно починю тебе туфли.
- У него есть мама, - сказал Янкель. - Но он не знает, где живет.
Иона задумался. Потом он усадил Давида напротив себя.
- Скажи мне, как выглядит твоя улица?
- Обыкновенно, - сказал Давид. - Как всякая улица.
- А номер ты помнишь?
- Да, - сказал Давид, - номер я помню. Десять.
- А название?
- Нет.
- Ну-ка, посмотри сюда, - сказал Иона и показал на уличную табличку над своей головой. - Может, ты помнишь такую табличку на своей улице?
Давид посмотрел на табличку и с огорчением покачал головой. Нет, никакой таблички он не помнил.
- Знаешь что, - сказал сапожник, - я схожу в полицию нашего гетто. Может быть, кто-нибудь заявил, что ищет пропавшего мальчика. А ты, - обратился он к Янкелю, - ты на всякий случай походи с ним немного по гетто. Вдруг вы случайно найдете его дом.
После чая Янкель долго бродил с Давидом по тесным улицам, то и дело спрашивая его:
- Может быть, здесь, а?
- Нет, не здесь, - с огорчением отвечал Давид.
Кончилось тем, что Янкель отчаялся и они вернулись к ребятам.
Шли дни. Давид уже начал привыкать к новому образу жизни - к ночлегам на чердаках, к скитаниям по улицам, к мелкому воровству с прилавков при свете дня и кражам из закрытых магазинов затемно, после наступления комендантского часа. Время от времени они приходили играть в футбол на то место возле мусорного ящика, где Давид потерял маму, и каждый раз, когда они приходили туда, Давид первым делом шел посмотреть вокруг, - может быть, мама вернулась.
Но она не возвращалась.
А сапожник Иона действительно сходил в еврейский полицейский участок. Но он не нашел там никаких объявлений о потерявшемся мальчике. Вместо этого полицейские показали ему списки тех безымянных детей, которые умерли от голода прямо на улицах гетто. Никто не знал, как их зовут, и поэтому их записывали в эти списки просто по названию улицы и по номеру дома, где их нашли уже мертвыми.
В своих каждодневных скитаниях по городу их компания то и дело оказывалась в каком-нибудь новом районе гетто. Каждый раз, когда это случалось, Янкель упорно повторял свой вопрос:
- Может быть, здесь, Давид, а?
Давид внимательно осматривал все вокруг, но ни разу не узнал ничего знакомого.
Может быть, продлись его новая жизнь еще какое-то время, они и нашли бы в конце концов его дом и родных. Но как-то днем, идя гурьбой по улице, они вдруг услышали близкие громкие крики. Какие-то люди кричали:
- Акция! Спасайтесь, евреи! Акция!
Никто из них не знал, что это значит. Это было что-то новое. Крики раздавались со всех сторон, сопровождаемые пронзительными свистками еврейских полицаев. "Акция! Спасайтесь все!" - кричали бегущие во все стороны перепуганные люди, за которыми по пятам гнались полицейские. Эти люди кричали, чтобы предупредить других прохожих. И действительно, улица сразу опустела.
Янкель быстро провел их через проходные дворы на другую улицу.
- Надо сходить к Ионе, - встревоженно сказал он. - Может быть, он знает, что это такое.
Иона сидел, как обычно, у себя в мастерской и чинил чей-то ботинок, натянутый на железную обувную колодку.
- Иона, там на улицах кричат "Спасайтесь!" - сказал Янкель.
Иона печально покачал головой.
- В очередной раз полицейские лютуют, - сказал он. - Выгоняют из кварталов для переселенцев тех несчастных, которые еще не умерли там от голода, чтобы отвезти их куда-нибудь подальше.
"Нас это не коснется, - с облегчением подумал Давид. - Мы не живем в квартале для переселенцев".
- Я слышал, что они задумали очистить гетто от бедняков, - продолжал Иона.
"Но мы ведь тоже бедные", - вспомнил Давид, и его сердце сжалось от страха.
- Нет, Иона, - объяснил Янкель. - Там хватают всех людей без разбора, не только переселенцев. И эти люди кричат: "Акция!"
- Тогда это что-то новое, - с тревогой сказал Иона и положил свой молоток. - Я думаю, что они решили вывезти нас всех сразу.
- Куда?
- На новое место.
- А где оно, это место?
Иона молча поднял палец и показал на небо. Потом встал и затолкнул свою табуретку внутрь ниши.
- Я закрываю. Я должен бежать к жене и детям. А вам, ребята, советую как можно скорей бежать из гетто. Если еще успеете.
- Куда?
- На польскую сторону.
- Я уже был там, - сказал Давид. - Но нас поймали.
- Все равно вы должны немедленно бежать! - с силой повторил Иона.
Он запер дверь мастерской, с минуту смотрел на ключ, который держал в руке, потом сунул его в карман и быстро ушел.
Ребята остались сидеть на тротуаре. Надо было посовещаться.
- Я знаю ворота, возле которых всегда стоят телеги из окрестных польских деревень, - сказал наконец Янкель. - Крестьяне вывозят на этих телегах мусор из гетто и везут к себе, на удобрение. Надо попробовать, - может быть, удастся проскользнуть в этом мусоре наружу…
Все согласились, и Янкель быстро повел их в сторону этих ворот. Ребята молча шли за ним следом. Недалеко от ворот, за углом, они остановились. Отсюда было видно, что выезд из гетто охраняют двое немцев с винтовками. Еще два польских полицая стояли на польской стороне и два еврейских - на стороне гетто. У ворот уже ждали несколько нагруженных мусором телег.
- Кому удастся выбраться, - тихо сказал Янкель, - пусть дойдет до первого угла и там подождет. Он может стоять, как будто просит милостыню. Но если соберется больше двух, то лучше спрятаться и ждать остальных.
- Сколько времени?
- Спрячьтесь так, чтобы оттуда были видны ворота, - сказал Янкель. - Если пройдет много времени и вы увидите, что никто из наших больше не выходит, тогда уходите сами, поодиночке.
- Куда?
- Я не знаю, - сказал Янкель. - Куда получится…
Они стояли за углом, выжидая удобный момент. Давид решился первым. Он присел, выбрался из-за угла и осторожно прокрался за телеги. Одна из них вдруг двинулась с места. Давид подпрыгнул, как прыгал на мусорный ящик, ухватился за край телеги, подтянулся и перевалился в кучу мусора. Он тут же стал быстро зарываться в нее. Сидевший на козлах крестьянин услышал шорох, оглянулся и увидел Давида. Их взгляды встретились, а еще через мгновенье Давид исчез, полностью закопавшись в мусорной груде. Какую-то секунду крестьянин колебался. Затем Давид услышал свист кнута в воздухе, подгоняющий возглас: "Н-но! Пошла!" - и телега застучала по булыжникам мостовой.
Вдруг она остановилась. Раздались шаги, послышалась речь - по-польски и по-немецки. Давид затаил дыхание. Затем телега опять тронулась. Давид с облегчением вздохнул. Но радовался он рано. Сзади раздались громкие крики:
- Хальт! Хальт!
Телега снова остановилась - как вкопанная. Какой-то человек в кованых сапогах бегом догнал ее, торопливо сказал несколько слов по-немецки, и Давид почувствовал, как что-то холодное скользнуло по его правому бедру, разрезало штанину и воткнулось в мусор. Он лежал, не двигаясь, как мертвый. Леденящий звук стального острия, вонзающегося в мусор, повторился еще дважды, один раз возле самой его головы. Давид почти не дышал.
- Ну, хватит, я поехал! - сказал наконец другой голос, по-польски. - Нет у меня никакого мальчишки.