- А как же, - сказал дед.
- А он у тебя весь мед слижет! - крикнул Сенька и убежал.
Встретил председателя.
- У меня брат будет.
- Ага, - сказал председатель. - Подпирает тебя жизнь. Значит, теперь ты быстрее станешь расти.
- А я не хочу, - заревел Сенька. И вдруг понял, что не нужен ему этот брат. И никто ему больше не нужен. Все у него есть, и ни с кем он этого делить не желает. Ни мамку свою, ни отца, ни деревню Малявино, ни соседей, ни дорожек прохоженных. И шмелей толстобрюхих, и петухов, и червяков дождевых, и дождевых теплых капель…
Есть в деревне ребятишки, конечно, еще помладше Сеньки есть, но с ними он ничего не делит. Они со своим родились со всем. Все у них есть свое. А вот брат… Чувствовал Сенька, не понимал еще, только чувствовал, что с братом либо делить придется, либо все отдать ему целиком. Жадным Сенька никогда не был, но стало ему тоскливо от таких мыслей.
Ночью на деревню навалилась гроза. Она ходила по крышам, ломилась в окна и так лютовала, словно понадобилось ей со злости весь Сенькин знакомый мир спалить.
Отец покурить вышел в сени, а когда вернулся, сказал:
- Худо, у которых крыши в такую грозу не нашлось. Слышь, Сенька, какая буря за дверью, аж земля скрипит.
Сенька понял эти слова по-своему: мол, живет без людей маленький брат. Ни отца у него, ни матери, ни дома своего, ни собаки. Сидит один где-нибудь, весь промокший-прозябший.
- Ну уж несите его, что ли, - сказал Сенька.
- Кого?
- Брата этого. Ему под дождем худо.
Отец с матерью переглянулись. Мать закашлялась в подушку. Отец поколупал ногтем известку на печке, как это иногда Сенька делал.
- Он еще не поспел, - сказал отец.
- Мамка говорит - брат будет. А ты говоришь - не поспел.
- Будет-то будет, но еще не сегодня.
- А когда будет?
- Может, месяца через полтора.
- А где будет?
Мать с отцом снова переглянулись.
- А в капусте, - сказал отец. - Ребятишки все больше в капусте бывают.
С этого дня Сенька начал ходить в капусту. Все капустные кусточки облазит, они еще не свернулись кочанами, только слегка завиваются в самой середке. Как найдет Сенька завиток потолще, думает - вот он, здесь притаился. Расколупает, а там ничего - одна зелень. День и еще день, а за ними следующий.
Другие заботы отвлекли наконец Сеньку от капустных грядок: черника поспела, малина, грибы пошли. Капуста тем временем завилась в тугие кочны, а когда утолстилась, потяжелела, Сенькиной матери понадобилось поехать в соседнюю большую деревню Засекино по колхозным делам.
И на тебе: приезжает она оттуда - отец ее встречать на лошади отправился, - вылезает из коляски, а у нее на руках пищит.
- Где взяли? - спросил Сенька сразу.
Смеется мамка:
- В капусте.
- На чужой огород ходила? В нашем нигде его не было.
- Он на колхозном был, - сказал отец. - Мы с мамкой из Засекина ехали, глядим - он в колхозной капусте лежит.
Сенька съежился, пробормотал:
- Колхозная капуста вон где, а Засекино вон где. Специально крюк дали. Не могли прямо домой идти.
- Эх, не говори, - сказал отец. И увел Сеньку гулять по деревне. Сам рассказывает, где что будет, какие новые избы, какие амбары и сараи, а сам думает о другом.
Сенька вытянул руку из отцовской ладони, сунул в карман. Идет чуть поодаль, руки в карманах, голова на сторону, и ноги в новых ботинках - отец из Засекина новые ботинки в подарок привез.
Встречные соседи спрашивают:
- Ну кто?
Отец отвечает:
- Дочка.
Соседи Сеньку не спрашивают: "Как живешь?" Только мимоходом проведут по голове пальцем и еще щелкнут. Сенька голову в плечи втягивает, чтобы не касались.
- Девочка.
- Дочка.
- Красавица.
- Барышня.
- Хорошенькая небось?
- Голубоглазенькая небось?
- В мамку.
- В папку.
"Говорили - брат, - думает Сенька рассеянно. - А вовсе сестра. И не в мамку она, и не в папку. А вовсе еще никакая - нахалка".
- Будет у нас в деревне еще одна девушка, - улыбаются люди-соседи. - А то все парни да парни.
- Когда много парней нарождается, говорят, к войне.
- Дочка хорошо. Хозяйке помощница.
- Дочка в дом - тепло в дом.
"Нам и без нее тепло было - не простужались", - думает Сенька.
Председателя встретили. Он ни о чем не спросил, он все знал сам. Поговорили они с отцом о колхозном деле.
- Сенька-то у тебя возмужал, - сказал председатель вдруг. - Все шкетиком был, а сегодня смотри - мужик.
От этих слов Сенька сразу озяб. Почувствовал он в них скрытый смысл - вроде бы теперь сам по себе. Пахнуло от этих слов на Сеньку дорожной холодной волей. С поля близкого - ветер теплый. С лесу, что за деревней, - ветер влажный. С дороги проезжей - холодный ветер.
Мамка в доме ходила тихая, легкая. Смотрела поверху, а если останавливался ее взгляд, то на белом сверточке с кружевами, из которого доносилось дыхание. Мамкины губы складывались колечком, и на бледных щеках зажигался румянец:
- Сенька, - сказала она, - ты тут не вертись и не топай.
А Сенька и не вертелся. Он сидел в уголке за кроватью на низкой скамеечке, которую ему отец сделал давно-давно и которую пес Яша прогрыз, когда был совсем маленьким пузатым щенком. Думал Сенька о том ветре с дороги, который дохнул на него сегодня.
"Я теперь из дома уйду, - думал Сенька. - Буду один жить. Может, в деревню Засекино пойду. А может, к дальнему морю, в огромадный город, где делают аэропланы. А может, даже в саму Москву. Пусть отец с матерью без меня будут, со своей дочкой".
Сенька неслышно вылез из-за кровати, послонялся на цыпочках вдоль стен. Увидел на кухне квашню с тестом - мамка, наверно, ватрушку печь собирается. Засучил Сенька враз рукава, стал тесто месить.
- Вот увидишь, какой я у тебя, - бормотал Сенька. - Я не то что эта нахалка - спит и спит. Я сейчас тесто замешу, а надо - так и ватрушку испеку…
Почувствовал Сенька шлепок по затылку. Повернул голову - над ним стоит мамка бледная.
- Это что же ты делаешь? - Схватила его за руку у самого плеча, больно стиснула. Подвела к зеркалу. Сенька сам себя не узнал - стоит в зеркале белый человек из теста, глазами лупает. А на полу под ним белая клейкая лужа.
- Ты зачем мне по затылку дала? - спросил Сенька, чтобы не реветь.
- А вот за это, - сказала мамка.
В комнате девчонка заплакала. Мать бросила Сеньку, только крикнула:
- Иди сейчас же, мазурик, к ручью, отмывайся!
Сенька пошел к ручью. Соскоблил с себя тесто, отмылся. Рубаху выстирал, штаны выстирал. Надел на себя, чтобы быстрее сохло. А пока обсыхал на траве под солнцем, все думал, как же теперь ему быть.
Наверно, с неделю Сенька жил затаившись.
Однажды, когда мать пошла к соседке, а девчонка спала на большой кровати, обложенная подушками, Сенька завернул ее в одеяло, взял на руки и понес. У него уже все приготовлено было: и дырка в заборе проделана, и дорожка разведана.
Сенька принес девчонку в огород к молодой тетке Любе через два дома. Положил среди крупных капустных кочнов. Оправил одеяло, чтобы красивее. Прикрыл лицо капустным листом, чтобы, когда проснется, солнце не спалило бы ей глаза.
Постоял безмолвно и строго. Потом сказал:
- Лежи дожидайся. Моя мамка по ошибке тебя нашла, а теперь будет не по ошибке.
Сенька погулял немного по ближнему к деревне лугу, побродил по озеру в мелком месте и пошел домой.
Он вошел прямо в плач. Народа в избе полно - и отец и соседи. Глаза у мамки ручьями текут.
Когда разглядели Сеньку, тихо стало. И в тишине отец шепотом спросил:
- Где она?
Мамка крикнула:
- Куда ты ее подевал?! - И вдруг обхватила руками Сенькину голову. - Куда ты ее дел? - И прижала Сеньку к себе. - Ну, скажи! Ну, скажи! - Она торопила его, слишком быстро произнося ласковые слова.
- Не нужна она нам, - сказал Сенька.
Снова стало тихо.
- С ней ведь ничего не случилось? - спросила мать, будто крадучись.
Сенька отодвинулся от нее.
- Ничего не случилось, - сказал он. - Лежит себе. Новую мамку дожидается.
- Где лежит? - крикнула мать. - Говори, стервец, где лежит?
"Наверно, драть будут", - подумал Сенька.
- А зачем тебе двое ребят, когда у других ни одного нет. Ты меня люби, а ее пускай тетка Люба любит. Тетка Люба одна была, теперь будут вдвоем.
Мать снова обхватила Сенькину голову, принялась его гладить.
- Ты ее тете Любе в избу отнес?
Почувствовал Сенька, что гладит она его не для ласки, а для обмана.
- Не скажу, - сказал Сенька.
Отец взял его за руку, вывел из дома.
- Ты куда ее подевал?
- А в капусту. Наверное, тетка Люба ее нашла уже. Теперь она тетки Любина!
Отец пошел от Сеньки быстрым шагом. Потом побежал.
- Беги, беги! Все равно тетка Люба ее нашла. Она теперь тетки Любина! - крикнул Сенька и засмеялся.
Навстречу отцу спустилась с крыльца красивая молодая тетка Люба - соседка. Она держала в руках девочку. Отец к девочке бросился, но тетка Люба его рукой отстранила. Они постояли, почмокали над девчонкой губами и пошли к Сенькиной избе. Отец шел, посмеивался. Тетка Люба прижимала девчонку к груди и тоже посмеивалась.
"Сейчас тетка Люба скажет мамке, что дочка теперь ее, тетки Любина". Сенька спрятался за собачью будку, ждет.
Соседка, красивая тетка Люба, вышла из дома одна. Без девочки. Другие соседи тоже вышли. Они все говорили громко. Лица у всех были от улыбок круглые.
- Вот ведь мазурик! - говорили они.
- Вот ведь чего надумал! - говорили они.
- Надавать ему по теплому месту, - говорили они.
Сенька штаны подтянул. Птицы оседлые, птицы пролетные, звонкие букашки в траве, тихие букашки в траве словно отодвинулись от него, словно наползла тень, словно попряталось все.
- Пора уходить, - сказал себе Сенька. - Теперь я для них совсем лишний.
Сенька посмотрел на свои босые ноги. Подумал: "Хорошо бы в ботинках уйти, в новых, - дорога дальняя". Но в избу заходить не решился и отправился как был: с простой головой и на босых ногах.
Сперва он к деду зашел, к Савельеву.
Дед на гармони играл про маньчжурские сопки. В гармошкиных мехах дальний ветер рыдал. Дед слушал свою музыку и будто сам себе удивлялся. А на полу лежали вповалку деревянные грабли дедовой аккуратной работы.
- Дед, дай мне краюшку хлеба и еще котомку, - попросил Сенька.
- Или куда направился?
- Пойду в огромный город, где делают аэропланы. Там буду.
Дед закончил музыку, завернул гармошку в ситец и спрятал ее в комод.
- У российских людей такая доля - ходить. - Отрезал дед хлеба край, меда нацедил в баночку, сложил этот припас в узелок, к палке приладил струганой и сказал Сеньке:
- Ступай.
- Дед, я никогда не вернусь. Прощайте.
- А человек никогда обратно не возвращается, - сказал дед. - Воротится человек, глянешь, а это уже другой человек. А если таким же воротится - глянет, а место, из которого он когда-то вышел, уже другое. Этого, Сенька, многие не понимают, потому и рвутся назад, и страдают от своей ошибки. А ты пойми - ну не может человек ни жить по-вчерашнему, ни думать.
Вышел Сенька от деда Савельева. Постоял на крыльце, попрощался с деревней. Поглядел и на свой дом, а что глядеть - это уже другой дом, не тот, в котором Сенька радостно проживал. Другие в этом доме разговоры теперь, другое тепло и другие заботы.
Пошел Сенька.
На дороге петуха встретил.
Петух ему вслед по-петушиному: "Ко-ко-ко…" Сенька обернулся. Стало ему удивительно - не понял Сенька по-петушиному.
- Прощай, - сказал Сенька.
Уже за деревней встретил он привязанного к березе теленка-бычка.
"Му-у-у…" - сказал теленок.
И по-теленочьи Сенька не понял. Он понял другое: веревка, которой теленок привязан, вся в узлах, значит, обрывал ее теленок не один раз. Тесно теленку возле березы, всю траву поел, истоптал. Хочется теленку побежать на простор.
- А нельзя, - сказал Сенька. - Потому и привязали, чтобы рожь не портил. А ты и в болото залезть можешь - беда с тобой.
Теленок тоже Сеньку не понял. Теленок понимает одно: на воле побегать, с другими бычками пободаться.
- Глупый, - сказал ему Сенька. - Тебя в стадо определить нужно в колхозное. И всех хозяйских телят. Небось не объедите колхоз-то.
Он погладил теленочий лоб, почесал бугорки-рога. Теленок в ответ ресницами помигал, ухватил Сенькин рукав губами.
- Ишь ты, совсем еще сосунок, - сказал ему Сенька. - Расти быстрее.
Пошел Сенька дальше по своей незнакомой дороге.
Гороховый клин на пригорке - как нечесаная голова.
"Горох-то возле деревни посеять надо, чтобы ребятишкам за стручками бегать короче", - подумал Сенька и тут же себя одернул.
Где проселок пустил отвилку в поля, новый стоит трактор. Молодой тракторист Михаил побежал в деревню, наверно. Наверно, попить молока. А может быть, мимо поля прошла Сенькина соседка - красивая тетка Люба. И тракторист пошел с ней. Целоваться. "И пускай целуются. Зачем же тогда людям губы, не только ведь для того, чтобы чай студить". И снова Сенька себя одернул: мол, не мои теперь это заботы.
Сел Сенька возле трактора, прислонился спиной к колесу. От трактора идет неживое тепло и машинный горький дух.
- Эх, - сказал Сенька. - Ты вот стоишь, а я иду. Тебе все равно, что день, что ночь, что этот год, что другой.
Трактор в ответ молчит, а кругом перекликается все живое.
- Молчишь, - сказал Сенька. - Молчи. Захочешь поговорить со мной, а не будет меня. - Пнул Сенька трактор ногой по железному колесу и пошел дальше, прихрамывая.
Сенька уже целый час прошагал. В том месте, где дорога раздваивалась, чтобы попасть одной отвилкой в деревню Засекино, другой отвилкой в город, нагнал Сеньку председатель колхоза. Ехал он в конной коляске.
- Здорово, мужик, - сказал председатель. - Куда путь держишь?
- А вы куда? - спросил Сенька.
- Я в Ленинград. Я навсегда, - сказал председатель - Я человек заводской. Я сюда временно присланный. Все, что мог, сделал, а больше не умею. Теперь твой отец будет колхозом руководить.
- А чего ж не умеете? - спросил Сенька.
- Так ведь человек должен что-то одно уметь по-настоящему. Один с землей обращаться, другой с металлом, третий, предположим, с наукой. А когда человек все умеет, это вроде красиво, но несерьезно. Он как букет… - В этом месте председатель вздохнул и добавил: - Только для глаза красиво, но завянет он скоро и не даст семя. А живой цветок, может и неприметный среди других, из года в год цветет, и от него другие цветы нарождаются. Несрезанный он потому что… Так куда ж ты идешь? - спросил председатель.
- В огромадный город, где строят аэропланы.
- А дорогу-то знаешь?
- Найду, - сказал Сенька храбро.
- Ты, чтобы не плутать, вот на этот бугор залезь. С него далеко видно. Вот ты с него и прицелься.
- Ладно, - сказал Сенька. Показалось ему, что в председателевых словах есть правда.
Когда председатель отъехал и уже не стало его видно, Сенька свернул с дороги на тропку, что вела к большому бугру над озером.
Полез Сенька на бугор, нагибается низко, в иных местах даже на четвереньках лезет, чтобы не опрокинуться.
Слышал Сенька, что стоит бугор здесь с давних времен и оттого он такой крутой и ровный, что насыпали его руками. Что раньше было на нем поселение. Проживали за толстыми стенами, сложенными из бревен, древние солдаты по названию богатыри. Охраняли от врагов эту землю и сами ее пахали.
До бугра Сенька за свою жизнь ни разу не добирался и ни разу на него не всходил.
Поднимается Сенька еще выше.
А земля становится все шире.
А когда Сенька поднялся на самый верх, стало ему далеко видно вокруг. И сомкнулся тогда Сенькин мир малый с большим миром и огромадным, так как земля Сенькина уходила вдаль на необъятные расстояния.
Много на земле оказалось дорог, бежали они вдоль полей и бугров, уходили в леса и снова из лесов выходили. Видел Сенька большую деревню Засекино с колокольней и другие деревни, в которых не был ни разу и даже названий не знал.
А своя деревня Малявино лежала перед Сенькой вся открытая. Теленок от березы оторвался, убежал в колхозную рожь и скакал в ней, обалдев от свободы. Трактор уже поле пахал. И рядом с молодым трактористом Михаилом сидела красивая тетка Люба.
Вокруг разноцветные поля простирались. Где что поспело, овес ли, гречиха, у каждого свой цвет. А где еще доцветало голубым и розовым. Под бугром красный клевер, сверху плотный, как бархат. Березы-тонконожки у озера. Темный орешник. Бледная, как зеленый дымок, малина на старом пожарище возле болота.
Деревенские жители кто на лошади сено возит, кто граблями работает, кто с коровами. Всех сверху увидел Сенька. И поезд увидел, что идет за лесом. Даже город дальний на горизонте.
Увидел еще своего пса Яшу - скучный лежит возле будки, почуял Сенькино отсутствие. Некого ему в нос лизнуть, некому показать свою верность.
На верхушке бугра - некоторые Сеньке по пояс, некоторые до плеч - торчали в траве да во мху каменные кресты старинные, память о древних пахарях-воинах, которые подняли эту землю первыми.
От своей земли, от ее прекрасного широкого вида почувствовал Сенька в сердце тепло.
"Ух ты, - подумал он, - куда от такой земли уйдешь, если она моя! И мамка моя, и отец, и сестренка, и все люди-соседи, и птицы пролетные, и птицы оседлые - все мои. И старый дед Савельев, и совсем старая бабка Вера. Потому мои, что я ихний". Подумал Сенька еще, что делить это ему ни с кем не нужно - неделимое оно. У каждого оно свое, хоть и одно и то же.
Долго стоял на бугре Сенька среди изъеденных годами старинных крестов.
- И кресты мои, - сказал он.
Послевоенный суп
Танкисты оттянулись с фронта в деревушку, только вчера ставшую тылом. Снимали ботинки, окунали ноги в траву, как в воду, и подпрыгивали, обманутые травой, и охали, и хохотали, - трава щекотала и жгла их разопревшие в зимних портянках рыхлые ступни.
Стоят танки-"тридцатьчетверки" - на броне котелки и верхнее обмундирование, на стволах пушек - нательная бумазея. Ковыляют танкисты к колодцу: кожа у них зудится, требует мыла. Лупят себя танкисты по бокам и гогочут: от ногтей и от звучных ударов на белой коже красные сполохи.
Облепили танкисты колодец - ведра не вытащить. Бреются немецкими бритвами знаменитой фирмы "Золинген", глядятся в круглые девичьи зеркальца.
Одному танкисту стало невтерпеж дожидаться своей очереди на мытье, да и ведро у него было дырявое, он плюнул, закрутил полотенце на галифе по ремню и отправился искать ручей.
А земля такая живая, такая старательно-бесконечная.
В оставленные немцем окопы струйками натекает песок, он чудесно звенит, и в нем семена: черненькие, серенькие, рыжие, с хвостиками, с парашютами, с крючочками и просто так, в глянцевитой кожурке. Воронки на теле своем земля залила водой. И от влажного бока земли уже отделилось нечто такое, что оживет и даст жизнь быстро сменяющимся поколениям.